А дальше – море

А дальше – море
Лора Спенс-Эш

Когда в 1940-м на Лондон начинают падать немецкие бомбы, Милли и Реджинальд Томпсон решаются на трудный шаг: они отправляют свою одиннадцатилетнюю дочь Беатрис за океан, в безопасную Америку. Там ей предстоит жить в чужой семье, пока не закончится война. Напуганная, злая на родителей, одинокая и потерянная, Беа прибывает в страну, столь отличную от мрачного военного Лондона. Мистер и миссис Джи, а также их сыновья Уильям и Джеральд радушно принимают англичанку, и вскоре она становится своей в этом новом мире, частью счастливой семьи. Идет время, война никак не затихнет, и Беа уже кажется, что нет ничего естественней, чем тихая, спокойная жизнь здесь, в большом и уютном доме, и полные веселья летние месяцы на крошечном острове. Сумрачный Лондон, вечно усталые родители начинают казаться ей чем-то далеким, но все же Беа не хочет забывать свое детство, свои корни. И она возвращается домой, однако память о ее американской семье навсегда в сердце Беа, и именно эти воспоминания направляют ее по жизни. «А дальше – море» – роман, полный солнца и тумана, острого счастья и томительной боли, прощения и понимания, потерь и любви.

Лора Спенс-Эш

А дальше – море

Моим М и П

Настоящего, в сущности, нет; будущего не существует. Только любовь имеет значение в отрывочной и бестолковой человеческой жизни.

    Уильям Тревор. «Две жизни»

В начале была детская, с окнами, распахнутыми в сад, а дальше – море.

    Вирджиния Вулф. «Волны»

Пролог

Октябрь 1963 года

Беатрис

Когда мистер Джи возил их на лодке на материк, Беатрис любила сидеть на носу. Она смотрела, как постепенно проявляется город, как вырастают дома, как рельефно вырисовывается на фоне ярко-голубого неба белоснежная колокольня. Дело было в Мэне, где семья проводила каждое лето, и все происходило во время войны, хотя с трудом припоминается, когда именно. Миссис Джи надевала розовый или желтый сарафан, шею ее туго охватывал жемчуг, и она суетливо покрикивала, что сейчас все промокнут, когда Уильям и Джеральд прямо в лодке начинали брызгаться. Мистер Джи закатывал глаза и рассеянно выговаривал мальчикам, и очки его мутнели от морской соли, а загорелые руки размеренно двигали весла. Когда до берега оставалось недалеко, он передавал одно весло Беатрис, и дальше они гребли вместе.

Раз в году они обедали в маленьком ресторане в городе, в дальнем конце пристани. Садились за один и тот же столик в углу, где все пять стульев были обращены к воде. Мистер Джи говорил, что так они могут видеть, как меняется закатное небо над островом, их островом, и вот постепенно на острых верхушках елей появлялись нарядные розовые и оранжевые полоски, а потом вершины деревьев просто растворялись на фоне темнеющего неба. И ни разу за все годы, что Беатрис там провела, погода в такой вечер не подводила. Поразительно, каким разным всегда казался остров издалека, сколько бы она ни разглядывала его с берега. Он был прекрасен, этот подернутый легкой дымкой зеленый лоскуток, застывший между океаном и небом. И такой маленький, что легко мог поместиться у нее на ладони. А когда они возвращались на остров, маленькой была уже она, для нее это был целый мир. Как будто ничего больше на свете не существовало.

Они заказывали клэм-чаудер, печеную кукурузу и лобстера. Запеченную картошку подавали прямо в фольге, и из узкого разреза вырывался столбик пара. В ее самое первое тамошнее лето мальчишки сразу принялись разламывать твердую горячую оболочку лобстера, едва перед ними поставили тарелки. Джеральд был так взбудоражен, что даже вскочил с места, а Уильям, первым добывший кусочек мяса, запрокинул голову, чтобы не уронить капли масла. Беатрис медленно повязала салфетку, отхлебнула воды. Мистер Джи кивнул миссис Джи, которая сидела рядом, и та похлопала Беатрис по коленке, обращая внимание, перед тем как приступить к своему лобстеру, и разделывала его неспешно, с паузами, чтобы Беатрис видела, что и как надо делать, и могла повторить.

Но все это в прошлом. Годы спустя, сидя в одиночестве в прибрежном ресторане, Беатрис заказывает лобстера, и официантка зажигает свечу на столе. Когда лобстера подают, она повязывает салфетку, глядя на свое отражение в темном окне. В августе ей исполнилось тридцать четыре. Прошло двадцать лет. И порой ей трудно совместить девочку, которой она была тогда, с той взрослой женщиной, которой стала сейчас. Они словно два разных человека. Уж очень долго она пыталась забыть ту девочку. Беатрис нюхает обшлаг пиджака – океан прочно поселился в ее одежде. Она слышит, как волны бьют в берег. Это место – город на Ферт-оф-Форт[1 - Залив Северного моря у восточных берегов Шотландии. – Здесь и далее примеч. перев.], прямо за Эдинбургом, – плоское, открытое ветрам. В заливе рассыпаны островки и кое-где торчат из воды скалы. Дикость пейзажа напоминает о Мэне. Если закрыть глаза, кажется, будто оказалась там.

В начале сентября она вернулась из поездки в Америку и окунулась в работу. Новый учебный год начался бурно, кому-то вечно что-то от нее было нужно, Беатрис почти не бывала у себя дома и с таким же успехом могла бы ночевать в своем кабинете. В октябре, когда удалось наконец немного притормозить, она почувствовала себя опустошенной. Неприкаянной. Встретившись в Америке с Грегори, стоя рядом с ними на кладбище, она будто повернула время вспять – словно вернулись те пять лет, что она прожила там, вернулась семья, которую она назвала своей на то кратчайшее из времен. Горечь утраты этой семьи. Горе, которое Беатрис изо всех сил старалась скрыть. Она вновь оказалась там, в знакомом доме, в той самой кухне, где пахнет лимоном, корицей и маслом, чувствуя, как рука миссис Джи ласково обнимает ее за шею, слыша ее шепот в ухе. И вновь она не хотела уезжать, и вновь уехала. И вновь потеряла их всех.

Это мама предложила ей съездить на каникулы, отвлечься от повседневной рутины, попробовать что-нибудь новенькое. А вдруг поможет. Мама посоветовала и этот городишко, потому что в детстве часто бывала здесь и ей нравилось. Говорила что-то про пляжи, птичек, про удобный поезд из Лондона. Городок оказался милым, хотя, возможно, не тем викторианским оазисом, который помнила мама. Интересно, замечала ли она когда-нибудь сходство с Мэном? Впрочем, она там никогда не бывала. Беатрис и самой бы это не пришло в голову.

Она ест лобстера, но оказывается, что большая часть удовольствия заключается в том, чтобы делать это в компании. И Беатрис чувствует себя глупо, сражаясь с лобстером в одиночку, в старинном пустом обеденном зале. И от этого на душе становится еще хуже. Она отодвигает тарелку и заказывает кофе. Яркий луч маяка с равными промежутками скользит по черной поверхности моря. Иногда они с Джеральдом и Уильямом ночевали в палатках в лесу, недалеко от дома, но все равно ощущали себя абсолютно независимыми, как будто их выбросило на этот остров, единственных оставшихся в живых. Темнота казалась почти осязаемой. С фонариками в руках они спускались к воде и сидели на камнях, направляя лучи света в разные стороны, а потом выключали фонарики, вбирая в себя темноту ночи и огромный мир звезд, сияющих с высоты. И, сидя между ними обоими, чувствуя их рядом, она была самой счастливой на свете.

Ужин в городе неизменно завершался шоколадным тортом, приготовленным миссис Джи и привезенным заранее, с шариками мятного мороженого. Зажигались три свечки – одна для Уильяма, одна для Джеральда и одна для Беатрис. Их имена были витиевато выписаны на ванильной глазури. Мои августовские дети, говорила миссис Джи. Вот и еще один год прошел. И весь ресторан пел «С днем рождения», когда торт с горящими свечками выносили из кухни. Они втроем вставали, наклонялись над тортом в центре стола, миссис Джи придерживала волосы Беатрис подальше от пламени. В ресторане к тому моменту уже становилось темно, солнце садилось, и их лица освещали только огоньки свечей. Джеральд, рыжий и веснушчатый, с заразительной улыбкой. Уильям, с выгоревшими на солнце кудрями, прячущий усмешку. Что они видели, глядя на нее? Она не знает, но, наверное, на лице ее отражалась радость, которую она чувствовала. Думая о них троих вместе, Беатрис вспоминает именно этот момент, миг перед тем, как все они наберут воздуху, загадают желание и посмотрят в глаза друг другу. Перед тем, как свечи будут задуты.

В то последнее лето она загадала остаться. Остаться со всеми ними навсегда. Беатрис наклоняется, дует на свечку на столе и закрывает глаза.

Часть 1

1940–1945

Реджинальд

В тот вечер Реджинальд рассказывает приятелям в пабе, как он горд. Всем и каждому он пересказывает историю отъезда Беатрис, вновь и вновь. Ему задают вопросы, хотят знать подробности. Те, чьи дети уехали раньше, уже знают эту историю или свою версию этой истории. Каким жарким и влажным было утро. Как они стояли в бальном зале отеля «Гросвенор», как он опустился на одно колено, когда пришло время уходить. Как Беатрис кивнула его последним словам, склонила к нему лицо, грудь ее приподнялась. Какой решительной она была и не расплакалась, хотя он видел слезы в ее глазах.

Но уже на следующий день Редж не мог в точности вспомнить, что сказал ей тогда, стоя на одном колене. В глубине души он страшно переживал, что забыл произнести самое главное. Но в тот вечер в пабе он рассказывает всем, какой она была молодчиной. Моя храбрая одиннадцатилетняя девочка. Он придумывает слова, которые они сказали друг другу. И не уточняет, что они с Милли отвернулись от Беатрис и двинулись сквозь толпу, пока еще могли владеть собой и прежде, чем он действительно готов был это сделать. Редж не представляет, что вообще когда-нибудь готов будет расстаться с ней.

А во сне он вновь и вновь входит в океанские воды, полностью одетый, намокшая одежда тяжелеет. Он раздвигает волны, погружаясь все глубже, и вдруг оказывается в бальном зале – уходящий оттуда, когда другие только входят, он задевает их плечами, стараясь не смотреть в лица появляющихся родителей, зная, что в его глазах отражаются их взгляды, они в ужасе от того, что оказались здесь, что приняли такое решение, отправили своих детей далеко-далеко. Одних-одинешенек, далеко за море. Только на улице у отеля, где воздух плотен и душен, где нависают серые облака, Милли начинает рыдать по-настоящему, умоляя его вернуться и забрать их девочку. Он хватает ее за руку и тащит прочь. Во сне он протягивает руки, тянется вдаль в надежде подхватить корабль, на котором она плывет, и развернуть его обратно. Надеется, что сможет изменить его курс. Он тянет руки еще дальше, пытаясь коснуться земли, на которой она будет теперь жить.

Но история, которую Редж рассказывает друзьям, это только половина правды. Беатрис плакала, прижимаясь к нему, крепко обнимала. Она обвиняла Милли в том, что ее отправляют куда-то, отказывалась прощаться, злилась, что ей оставили всего двадцать четыре часа между тем, как сообщили об отъезде, и самим моментом прощания. Вообще-то на ее отъезде настаивал именно Реджинальд, понимавший, что бомбы падают все ближе и ближе, что нет иного способа спастись – ни для нее, ни для любого из них. Его старший брат воевал в прошлую войну, и он знал, что грядет. Война оставила длинную мрачную тень на его детстве. Так Редж узнал, что такое страх. Они с Милли оказались перед невозможным выбором. И он подумал, что лучше девочке уехать в Америку, где меньше шансов, что до нее дотянутся пальцы войны. Но он никогда не говорил Беатрис, что это он вынудил Милли согласиться. Позволил дочери думать, что выбор совершила Милли.

Милли

Милли никак не может совладать с гневом. Беатрис злилась на нее за то, что заставляет уезжать, а сама Милли – на Реджа, за то, что он ничуть не колебался, даже когда она умоляла. Позволь я поеду с ней, просила она. А потом ночью, когда они лежали без сна, уставившись в темный потолок: Давай она останется. У нас есть бомбоубежище и метро. Мы можем уехать к моим родителям в деревню. Я спасу ее, шептала она вновь и вновь. Я спасу ее. Но Редж уже принял решение.

Она никогда не считала себя злым человеком. Эмоциональным – да. Упрямым – безусловно. Но сейчас ее захлестывают ярость и скорбь. Она никогда не сможет простить Реджа. И знает, что никогда не простит себя. Раз за разом Милли мысленно возвращается в бальный зал, в те последние моменты, к теплу дочкиной щеки.

Она приколола на грудь Беатрис карточку, которую ей вручил чиновник. День выдался жарким, но руки у Милли были ледяными, и она все терла и терла их, перед тем как залезть за ворот платья Беатрис, чтобы застегнуть булавку. На карточке, помимо имени, был еще длинный номер, и Милли его запомнила, решив, что ни за что в жизни не забудет. Она думала, что это может быть единственным способом отыскать свою дочь. А по пути домой начала сходить с ума от ужаса, что не уверена, какая цифра последняя – три или шесть.

Вечером накануне в их маленькой кухне Милли вымыла и постригла волосы Беатрис, подстелив под ноги полотенце. Беатрис стояла в одном белье. Милли расчесывала влажные волосы перед стрижкой, любуясь густыми прядями, доходившими девочке почти до пояса. Именно тогда, повернув Беатрис к себе лицом, чтобы расчесать челку, она увидела, что у девочки начала расти грудь, и поняла, что когда увидит ее в следующий раз, дочь станет совсем другой. Она больше не будет ребенком. И ее опять накрыло гневом, но тогда она с ним справилась, не раздумывая укоротив волосы дочери; пряди падали на пол, ножницы щелкали, белое полотенце становилось коричневым, Беатрис плакала. Милли подстригла густую темную челку строгой линией по середине лба. Именно так она стригла ее в детстве, каждые три недели.

А сейчас Милли больше не может спать. Она лежит в кроватке Беатрис, свернувшись клубочком. Пытается представить, где сейчас ее девочка, посреди Атлантики. Голодна ли? Ей одиноко? И, должно быть, очень страшно, ведь вокруг корабля бездонный океан. Огромные волны. Бескрайнее море. Милли нюхает темный локон, спрятанный в пергаментном конвертике в ее записной книжке.

Беатрис

Беатрис терпеть не может свою прическу. Она с ней выглядит как ребенок. Рука тянется провести по волосам, а касается голой шеи. Девочки в каюте передают друг другу зеркальце, которое одна из них захватила с собой в чемодане. Беатрис убирает челку со лба, смачивая ее водой, и вслух ругает мать, к восторгу малышни.

Дни полны хлопот. Девочки одеваются, помогая друг другу застегнуть пробковые спасательные жилеты, и идут завтракать, а там им дают даже шоколадное мороженое. Они стайками бегают с одного конца корабля на другой, Беатрис всегда крепко цепляется за поручни и старается держаться поближе к середине. Корабль все время лавирует между серебристых айсбергов, сверкающих на солнце. На судне есть и мальчики, но они более буйные, чем девочки, и Беатрис сторонится их. К чаю подают печенье размером с ладонь. Тошнит уже меньше. В первые дни их постоянно рвало – в умывальники, в урны, в банки из-под кофе. По ночам, когда не спится, а малыши сопят на нижних койках, Беатрис выходит на палубу посмотреть на звезды. Она заворачивается в одеяло и ложится в шезлонг на палубе, подальше от борта. Вокруг темно и холодно, но все равно это одно из самых прекрасных зрелищ в ее жизни. Она и не представляла, что небо такое живое, такое огромное. Никогда прежде она не ощущала его бесконечность. Воздух совсем прозрачный. Интересно, доберутся ли они вообще до Америки. Кажется, что они застыли на месте, хотя корабль движется вперед. Девочки спрашивают друг друга, что будет, если война закончится, пока они тут, посреди океана. Они развернутся и поплывут домой? А как родители об этом узнают?

В самом начале Беатрис было страшно. Темный мрачный поезд, набитый детьми. Почетный караул, поющий «Пусть всегда будет Англия»[2 - Британская патриотическая песня 1939 года, ставшая особенно популярной с началом Второй мировой войны.], и сама она махала маленькому британскому флажку. Ряды коек в рыбных пакгаузах Ливерпуля. Огромный корабль, накрытый черным брезентом. Трап, качающийся при каждом шаге. Они все были напуганы, и все затаились, не зная, кому можно доверять. Почти все девочки плакали. Но Беатрис держалась. Папа сказал, что она должна быть сильной.

Прошло всего несколько дней, но, вспоминая отъезд, Беатрис уже не может восстановить последовательность событий, только отдельные фрагменты. Видит себя сидящей на полу в своей спальне, она не хочет помогать и просто наблюдает, как мать укладывает вещи в маленький коричневый чемодан. Платья, сложенные втрое, свернутые в рулончики носки, а сверху легкий цветастый платок – подарок для женщины в Америке. Беатрис видит руки отца, обручальное кольцо на его пальце, как он засовывает в боковой карман пачку фотографий, как затягивает бечевку вокруг чемодана. Розово-голубой тряпичный коврик, который всю жизнь лежал у ее кровати, пятно в углу, похожее на собачью голову. Непривычный запах блинчиков, сахар для которых заняли у соседей для прощального завтрака.

Месяцем раньше мать, вернувшись домой, застала Беатрис раскладывающей пасьянс на полу в гостиной, в противогазе. Она начала надевать его всякий раз, как оставалась одна. Беатрис ненавидела и противогаз, и этот его запах – гудрона на раскаленном шоссе. Мальчишки в школе натягивали противогазы на перемене, играя в салки на школьном дворе, их вопли, заглушенные резиновой маской, напоминали хрюканье. Но Беатрис знала, что это может спасти жизнь. Ее дядя сильно обгорел во время первой войны, темно-розовые полосы шрамов покрывали его руки. Увидев дочь, мать выронила покупки, драгоценные яйца разбились и растеклись по деревянному полу. Беатрис знает, что именно в этот момент мама решила, что Беатрис нужно уехать.

Воспоминания о бальном зале уже растворяются. Обрывочные картинки в полуночных снах. Огромные буквы, развешанные по стенам. Темный балкон, полный взрослых, которые смотрят вниз и машут. Рыдающая женщина. Странный американский акцент.

Спины родителей, уходящих прочь. Рука отца на мамином плече. Затяжка на мамином чулке.

Беатрис

На пирсе в Бостоне Беатрис стоит одна. Всех остальных уже забрали. Раннее утро, но уже жарко, на бледно-голубом небе словно мелком нарисованный серп луны. Беатрис надела свое любимое платье, красное шерстяное с белым воротничком и оторочкой на манжетах. Она старательно выбирала наряд, помня, как мама велела выглядеть прилично, но для нынешнего дня платье оказалось неподходящим, и капли пота уже стекали по шее и по спине.

Дама, которая раздала остальных детей приемным семьям, то и дело смотрит на часы и сверяется со списком. Грегори, твердит она, и с каждым повторением голос звучит все резче. Эта фамилия, правильно? Беатрис кивает. Солнце поднимается выше, прячется за облако, Беатрис переминается с ноги на ногу. Касается карточки, которую прикрепляла каждое утро с тех пор, как они уехали из Лондона. Края ее уже немного потерлись.

Беатрис кажется, что она уехала из дома много лет назад, а девочка, которой она была там, совсем не та, что стоит сейчас здесь. Столько всего произошло, хотя минуло всего две недели, и все равно это как будто в книжке, как будто происходит с кем-то другим. Причал в Канаде и прощание с новыми подружками. Еще один поезд, потом маленький паром, переваливающийся на высоких волнах. И, наконец, штиль Бостонской бухты. На небольшом островке трое босоногих мальчишек удят рыбу на причале и машут проходящим мимо паромам. Добро пожаловать в Америку, думает Беатрис.

Она опускает взгляд, проверяя, на месте ли ее чемодан и противогаз, а когда поднимает глаза, перед ней стоит мальчик. Как будто она повелела ему явиться. Он выше ее ростом, с кудрявыми светлыми волосами, такими длинными, почти до воротника рубашки. Он поднимает руку, прикрывая глаза от солнца. Это Уильям, думает она, точно он. Они получили письмо, описывающее дом и семью, и Беатрис на корабле читала его каждый вечер. Местами даже выучила наизусть. Джеральд – младший, ему только исполнилось девять, а Уильяму тринадцать. Он слишком умный, на свою же беду, писала миссис Грегори. Хочет стать игроком в бейсбол, когда вырастет. Беатрис думала, что у него каштановые волосы. Она не представляла, что он такой высокий и что глаза у него зеленые. Но это точно он.

– Беатрис, – говорит он, и голос у него ниже, чем она ожидала.

Он чуть улыбается. Она кивает, и тут подбегает второй мальчик, он широко улыбается, лицо раскраснелось, а рыжие волосы сияют на солнце. Это наверняка Джеральд.

– Ты же Беатрис, правда, – говорит он. – Точно, я сразу догадался.