Идеальный сын

Тесси, прекращай.

Не могу.

Смотрю на Дениз, на её лицо – виноватое и грустное. В голове рой вопросов. Хочется спросить, зачем она пришла. Кто ещё тогда погиб. Кого из компании посадили рядом с тобой. Или что же у тебя был за таинственный проект, о котором ты мне не рассказывал. Но Дениз не даёт мне спросить.

Она открывает рот что-то сказать, но не может. В глазах у неё блестят слёзы, и от этого у меня по спине бегут мурашки.

Закрываю дверь кухни, прислоняясь спиной и всем весом давя на неё, чтобы захлопнулась. Дениз пусть говорит, что хочет, но Джейми этого слушать не будет. Я бы и сама не слушала, во мне вообще какое-то первобытное желание просто закрыть уши и кричать, кричать, пока след её не простынет. Но вместо этого я поворачиваюсь к непрошеной гостье спиной, включаю чайник.

– Может, чаю? – шёпотом предлагаю я.

Рукой тянусь к холодильнику, достать молока. Магнитик с фотографией Джейми снова отвалился, видимо, когда бутылка молока разбилась, под холодильник упал.

– Нет, Тесс, спасибо. Я ненадолго. Хотела… хотела на похоронах сказать, но момента нужного не находилось.

В горле жжёт кислотой, во рту металлический привкус. Выключаю чайник, и кухня погружается в напряжённую тишину.

– Вина мне покоя не даёт. Столько собиралась с силами взять и заехать. А сейчас припарковалась за углом, сидела целый час, думала, что скажу. Просто так получилось, что… что то мероприятие во Франкфурте отменили.

– Что?

Из её глаз текут слёзы, она не говорит, а всхлипывает, слова хочется из неё вытянуть клещами.

– В то утро пришло письмо по корпоративной почте. Половина немецкого офиса слегла с гриппом, поездка отменялась. В принципе, время сообщить ещё было, ведь основная часть сотрудников летела после обеда. Но тут я вспомнила, что Марку-то забронировали на более ранний рейс. Я ему сразу позвонила спросить, прочитал ли он письмо. Он тогда садился в самолёт, на заднем фоне спрашивали посадочный. И мне показалось, что Марк меня услышал, что не надо уже никуда лететь. Он точно засмеялся, сказал, мол, ладно. Но я с ним из дома разговаривала, чемодан собирала, связь так себе была, пропадала всё время. Мне казалось, он услышал. А потом… новости про этот рейс. Всё… моя… вина.

Гляжу в упор в водянистые глаза этой женщины на нашей кухне. Всхлипывания прекращаются, она, сама того не замечая, делает глубокий вдох. Если бы не она, ты бы был живой. Если бы не она, Джейми бы не остался без отца.

– Но почему, понять не могу, остальные летели другим рейсом?

Дениз качает головой, шумно выдыхает.

– И здесь это я ошиблась. Марк мне сказал забронировать рейс, а я в тот день заработалась, меня только-только повысили, зашивалась совсем. Всё забронируй-забронируй – рейс, номера. Мне казалось, я никого не забыла. Но потом настало время разослать подтверждения, и тут я поняла, что Марка-то нет. Попыталась ему забронировать рейс в обед, но там уже не было мест. А Марк и виду не подал, сказал, мол, ну и ладно, что утром полечу, шутил, что раз нас на борту не будет, то хоть долетит в тишине и покое… – Она замолкает, не закончив фразы, и продолжает спустя мгновение: – Тесс, простите меня. Если бы только я забронировала ему дневной рейс пораньше, если бы только раньше ему позвонила в понедельник, он бы не погиб.

Её слова словно повисают в воздухе, и я понимаю, что она ждёт от меня прощения. Милосердия. На секунду задумываюсь: а как она узнала про то, что самолёт разбился? Что ты был на борту? Я позвонила в офис? Не могу вспомнить. Ещё одно белое пятно вместо воспоминания. Йен, наверное. Он же все дела взял на себя.

– Что самолёт разбился, не вы виноваты, – отвечаю я. – Марку нравился франкфуртский офис. Он бы всё равно, наверное, полетел, раз уж билет куплен. – Нет, не полетел бы, но она хочет услышать именно это.

Дениз кивает. Её поза становится расслабленной, как будто мои слова сняли с её плеч самые настоящие кирпичи и поместили их на мои собственные.

– Вы не виноваты, – шепчу я. Виновата. Виновата. Виновата. Скрежещу зубами, кусаю губу. Как бы не взять назад это фальшивое прощение. – Спасибо, что рассказали. – Я провожаю Дениз до угловой двери. Она замирает, смотрит то на меня, то на тарелки, видно, что-то ещё ей надо. Чтобы сделала что-то? Или чтобы её утешила? Может, Джейми хочет увидеть? Нет уж. Сыну и так столько пришлось пережить. Да и мне тоже.

– Вот мой телефон, – говорит Дениз и вкладывает в ладонь визитку, – если нужно будет, звоните в любое время.

Киваю, открываю боковую дверь. Чувствую на щеках холодное прикосновение вечера. Свет из кухни вырисовывает силуэт окна на подъездной дорожке, но оставшуюся её часть, да и весь мир, поглотила тьма.

Дениз, склонив голову, проходит мимо. Я уже закрываю дверь, но тут она поворачивается и говорит:

– Хотела только спросить… Вам звонил кто-нибудь?

– Что? – Чувствую, что ответила резко, хотя и не хотела. Но я так устала. Да о чём вообще можно ещё разговаривать?

Она качает головой, отходит назад.

– Да нет, ничего. Не важно. Рада была повидаться, Тесс. Простите меня.

И она уходит во мрак наступающей ночи. Где-то слышится сигнал открывающейся двери.

Захлопываю дверь, пытаясь понять, о чём же меня спросила Дениз. Звонок какой-то. О чём она? А я ведь совсем забыла спросить про вторую бронь на рейс. А впрочем, мне сейчас уже всё равно. Бог с ним, лучше думать о тебе.

Марк, милый, ты мог бы и не лететь. Ты не должен был оказаться в этом самолёте. Если бы ты только развернулся и поехал обратно домой.

Тесси, ну прекрати. Не важно уже.

Важно. Но я так устала, что спорить не хочется.

Бреду по дому, рукой веду по стене. Голова идёт медленными ленивыми кругами, от чего мутит, и сил нет совсем. Совсем.

Джейми спит лицом вниз. В углу ночник освещает комнату слабым голубоватым светом. С порога мне не видно его лица, но как-то я понимаю, что он плачет.

– Джейми, маленький, ты чего? – Сажусь рядышком на кровать.

Он поднимает голову, смотрит на меня. Даже во мраке комнаты нельзя не заметить, как испуганно он смотрит на меня своими глазками, словно стеклянными от слёз.

– Малыш, ты что, слушал, что тётя сказала?

Джейми кивает, снова опускает голову.

Меня разбирает злость. То ли на Дениз – пришла тоже, от чувства вины избавиться, – то ли на Джейми – подслушивать вздумал, – не знаю, не могу понять. Только скрежещу зубами, жду, пока отпустит и снова можно будет что-то сказать, не боясь сорваться.

Джейми же не виноват.

Ложусь в одноместную кроватку, втискиваясь между сыном и стенкой.

Ему нужно, наверное, что-то сказать, как-то утешить. Но в голове пустота: ты не должен был садиться в этот самолёт.

Говорить тяжело, слова выходят такими же неясными, как мысли.

– Мне так горько.

Тесси, ты справишься, в прошлый раз же справилась.

Нет, Марк. В прошлый раз всё было совсем по-другому. В прошлый раз мне плохо было, потому что мы бы могли Джейми родить братика, сестрёнку, и что же, не будет этого никогда? Лежала, плакала, представляла себе семью, о которой столько мечтала. Бесилась, думая, что же с нами не так и как мы вообще будем жить, если у нас не получится семьи, которая мне так нужна.

А ты не понимал меня. Ты говорил, что одного Джейми достаточно. В чём-то это и так, но в чём-то – совсем нет. Дело же не в Джейми было, а в том, что я себе представляла: вот мы поехали на несколько дней на пляж или за столом на Рождество сидим, а дети играют, смеются.

На этих мыслях я и зациклилась. Тревога съедала меня изнутри, и в конце концов ничего больше в душе не осталось. Червячок-сто тревог, вот как папа говорил. Я рассказывала? Увидит меня, скажет: «О, снова у Терезы её червячок-сто тревог поселился». А потом протянет руки, даст забраться на колени. Мне лет 6–7, я вытру лицо о рукав его рубашки и начну рассказывать, как боюсь, что наш дом волнами смоет или унесёт ураганом, что мы вдруг все попадём в аварию или встретим маньяка, и ещё тысячи разных «или».

Пока росла, страхи менялись, но тревога осталась та же.