Испанская дочь

Все разговоры сразу смолкли, и в гостиной воцарилось напряженное молчание.

Аквилино принялся долго и монотонно зачитывать документ, в котором заявлялось, что все отцовское материальное имущество должно быть разделено на четыре части, то есть на каждого из детей. Имелась лишь одна оговорка – мелкий нюанс, которого я никак не ожидала.

Мой отец – человек, которого я никогда по-настоящему не знала и который, как утверждалось в завещании, «находился абсолютно в здравом уме и твердой памяти», оставил меня во главе своего самого ценного достояния – плантации какао. В документе заявлялось, что я получаю 43 процента всего наследуемого имущества, а остальные 57 процентов предполагалось разделить на троих его младших детей, так что каждому из них выпадало по 19 процентов. Поскольку Альберто отказался от своей доли наследства, то ее следовало разделить на трех сестер, что давало мне почти 50 процентов отцовской собственности.

Таким образом, я оказывалась преимущественным наследником, а также тем лицом, кому отдавалась в управление плантация.

Плечи у меня так свело от напряжения, что лишь большим усилием воли мне удалось как-то их расслабить. Почему отец поставил меня за главную, притом что он не видел меня с двухлетнего возраста? Почему не оставил плантацию Анхелике – старшей из его эквадорских детей? Или Альберто – единственному своему сыну?

Пока Аквилино продолжал читать, все тем же монотонным голосом оглашая пункты завещания, Анхелика все быстрее обмахивалась веером. Я еле сдерживалась, чтобы не посмотреть в ее сторону. Я могла лишь догадываться, какое негодование испытывала такая женщина, как Анхелика, из-за того, что оказалась не главным получателем наследства своего отца.

– Дон Кристобаль, – обратился ко мне Аквилино, подняв наконец голову от документа, – когда дело касается наследования имущества, у законов Эквадора имеется своя специфика. В связи с кончиной доньи Марии Пурификасьон, ее доля по завещанию должна быть разделена между ее братом и сестрами. – Адвокат всех нас обвел взглядом поверх очков. Наследники вольны лишь выделить 25 процентов своей доли тому, кому сочтут нужным, а остальное, увы, должно остаться в семье.

Я почувствовала, как взгляды всех присутствующих устремились на меня. Эта новость, без сомнения, пришлась им по душе. От кончины Пури все они без исключения были в выигрыше.

Мозг у меня бешено заработал. В этой комнате определенно никого не радовало то, что Пури унаследовала половину поместья Лафон. Мой взгляд невольно стрельнул к проступающей на поясе у Мартина выпуклости. Если я прямо сейчас раскрою свое истинное лицо, то окажусь в опасности. Тот, кто организовал покушение на меня на борту «Анд», наверняка снова попытается меня убить. Между тем, если я продолжу играть роль своего мужа, я буду в безопасности. Я смогу беспрепятственно изучить этих людей и выяснить, кто же подослал ко мне убийцу. Эта оговорка насчет доли наследства может сыграть мне на руку. Это позволит мне выиграть время, чтобы найти необходимые доказательства – и вот тогда я раскрою свою настоящую личность и заявлю о своем праве на наследство.

И тут меня остановила мысль: если моему мужу ничего не причитается, то под каким предлогом он тогда сможет здесь остаться?

Я поставила пустой стакан на кофейный столик.

– Дон Аквилино, с ваших слов я понял, что Пури вправе была оставить четверть своего наследства тому, кому сочтет нужным, верно?

– Да. – Аквилино уже вовсю убирал бумаги, возвращая конверт с завещанием к себе в портфель. – Однако чтобы считаться действительным, ее волеизъявление должно быть изложено письменно.

Я расправила плечи.

– Пури изложила свою последнюю волю на бумаге. Она написала, что желает, чтобы причитающееся ей наследство перешло мне.

Мои сестры молча переглянулись. Мартин продолжил стоять, не отрывая сосредоточенного взгляда от окна (ему так и не довелось ни присесть, ни открыть бутылку хереса). Лоран подраспустил галстук. Какаду перелетел к Анхелике и уселся ей на плечо. Появление птицы ее как будто нисколько не побеспокоило.

– Но ведь это дает дону Кристобалю право лишь на двадцать пять процентов? Не правда ли, дон Аквилино? – спросила Анхелика.

– Именно так. А семьдесят пять процентов доли доньи Пурификасьон следует разделить между вами и доньей Каталиной, поскольку дон Альберто от наследства отказался. – Адвокат поставил портфель на пол и повернулся ко мне. – Дон Кристобаль, мне необходимо увидеть эту, подписанную вашей супругой, бумагу и, разумеется, сравнить подпись на ней с подписью в ее паспорте. Кроме того, мне понадобится ваше свидетельство о браке и свидетельство о смерти доньи Пурификасьон.

Я вытерла выступивший на лбу пот.

– При мне на данный момент нет ее свидетельства о смерти. Капитан судна обещал прислать мне его из Панамы, когда будет закончена вся бумажная волокита. Это должно занять примерно неделю. – Я даже поразилась такой своей способности врать на ходу. По-видимому, дал о себе знать инстинкт самосохранения. – Разумеется, мне тут нет смысла оставаться. Я совершенно ничего не смыслю в выращивании какао. По правде говоря, я предпочел бы продать свои двадцать пять процентов тому, кто изъявит на это желание, и спокойно отправиться назад в Испанию.

Анхелика откинулась на спинку кресла, чем-то угощая птицу.

– Я не являюсь человеком больших амбиций, – продолжала я. – Моей единственной мечтой всегда было написание романа. Собственно, это единственная причина, по которой я согласился сопровождать жену в этой ее одиссее.

Анхелика впервые за все время улыбнулась:

– Как это замечательно! Лоран у нас тоже представляет мир искусства. В какой-то момент у него и у самого были серьезные литературные замыслы. Не правда ли, querido[18 - Милый (исп.).]?

– Да, chеrie[19 - Дорогая (фр.).].

Мартин сложил руки на груди, как будто эта тема была для него самой скучной и утомительной на свете.

И хотя я лгала в тот момент, когда сказала, что собираюсь продать свою долю собственности, я на миг всерьез задумалась об этом варианте. Неужто я и в самом деле намерена провести остаток жизни в окружении этих стервятников? Не лучше ли вернуться назад, на родину, где у меня много друзей, которые меня любят, где я каждое утро могу видеть из окна величественную Хиральду[20 - Башня Хиральда – символ Севильи, четырехугольная колокольня высотой 98 м, вздымающаяся над Севильским кафедральным собором.] и где с доставшимися от отца деньгами я сумею начать новый бизнес. Вот только, если я отправляюсь назад в Испанию, мне придется вернуться туда уже без мужа – причем «благодаря» кому-то в этой комнате.

И это был уже вопрос справедливого возмездия, а вовсе не каких-либо амбиций. Мой отец присутствовал в жизни моих сестер на протяжении всей их жизни, и было совершенно очевидно, что они не собирались принимать меня с распростертыми объятиями как одну из своих, а напротив – желали бы стереть меня с лица земли.

Томас Аквилино поднялся:

– В таком случае, дон Кристобаль, мы можем сейчас вернуться в город, и я помогу там снять для вас жилье.

– Что за вздор! – твердым голосом заявила Каталина. – Дон Кристобаль – муж нашей недавно почившей сестры, и будет правильнее, если он останется здесь, в окружении семьи. Ты так не считаешь, Анхелика?

Анхелику это предложение как будто застало врасплох, однако она промолчала.

Я была в нерешительности. Единственным способом выяснить побольше об этих людях и узнать, кто из них мог пойти на убийство – это остаться с ними рядом. Но в то же время мне крайне неприятно было признаться – пусть даже самой себе, – что меня пугала перспектива оказаться столь близко к своему потенциальному убийце или же возможность того, что с меня сорвут маску и выставят самозванкой.

– Мне бы очень не хотелось вам навязываться, – сказала я, – но этот дом мне видится наиболее вдохновляющим местом для моего творчества.

Я восставала против собственного инстинкта самосохранения и всех доводов благоразумия – но чем сильнее мне претила мысль здесь остаться, тем больше я уверялась, что должна это сделать. Ведь если я поселюсь в городе – как тогда я выясню правду?

– Ну, разумеется, вы нисколько не навязываетесь, дон Кристобаль, – немного нерешительно промолвила Анхелика. – Мы были бы счастливы принять вас у себя.

Поблескивая глазами, она выдержала мой пристальный взгляд.

– Ну, коли вы на том договорились, то я, пожалуй, вас покину, пока не опустилась ночь, – сказал Аквилино. – Дон Кристобаль, как только прибудет свидетельство о смерти доньи Пурификасьон, я соберу все документы, и мы сможем продолжить осуществление всех пунктов завещания. Это также даст время другим членам семьи решить, кто из них желает приобрести вашу долю.

– Отлично, – отозвалась я.

Все встали с мест, чтобы поблагодарить адвоката – за исключением меня. Виски, хотя и ненадолго, все же придало мне храбрости остаться на месте, когда Аквилино стал прощаться. Я очень надеялась, что мне недолго придется изображать мужчину. Я терпеть не могла обманывать, но не видела сейчас иного варианта. За неделю я, быть может, сумею выяснить, кто здесь так желал мне смерти, и уже под собственным именем смогу заявить о своем праве на наследство. При условии, конечно, что им не удастся убить меня раньше.

Глава 6

Анхелика

Тремя месяцами ранее

Когда Аквилино зачитал имя, которое в этом доме долгие годы не принято было произносить вслух, Лоран сочувственно сжал мою руку.

Мария Пурификасьон де Лафон-и-Толедо.

Испанская дочь моего отца.

Законная его дочь.

Если бы не она, я была бы у отца старшей и любимой дочерью. Назовите меня мелочной, если хотите, – мне это все равно, – но случись вам самим долгие годы жить в тени призрака (призрака совершенного вдобавок), то вы бы знали, что это такое – никогда не быть достаточно хорошей, подбирать себе крошки отцовского внимания, ловить случайную улыбку, получать в награду лишь легкое потискивание щеки за то, что по три часа в день упражняешься на арфе и играешь, как сонм ангелов. Мой легкий нрав постоянно оставался им незамеченным, равно как и мои старания с математической точностью вести хозяйство после смерти мамы.

Я напряженно выпрямила спину, прослушивая долгое перечисление собственности, которую мой отец оставлял ей. Все это лишь подтверждало то, в чем я была уверена всегда, сколько себя помнила.

Не то чтобы отец был ко мне суровым. Напротив, он вечно баловал меня подарками. Но это было все, что я от него получала, – вещи. Проблема была в том, что я не в силах была заменить ему ее – перворожденную дочь. Дочь, рожденную в Европе от матери-испанки. Я никогда не увлекалась ни земледелием, ни этими проклятыми какао-бобами да шоколадом, как она – пусть даже где-то далеко. Нет, я родилась на «новом континенте». Я была дочерью метиски, его второй и не совсем законной жены – и, разумеется, не чистокровной дворянки. И неважно, что я носила платья по последнему крику моды и что я была блондинкой (я каждый день мыла волосы отваром ромашки, чтобы сохранить такой светлый оттенок волос). Неважно, что я вышла замуж за француза – просто чтобы угодить своему отцу, – или что я знала имена всех важных дам в нашем Par?s Chiquito, «маленьком Париже», как еще называют Винсес. Не имело никакого значения, сколь мастерски я заправляла на кухне, каждую неделю радуя отца его любимыми блюдами по европейским рецептам: и бифштексом шатобриан, и флорентийским пирогом, и шницелем кордон-блю, и суфле, и, разумеется, рыбой по пятницам – как в самой что ни на есть примерной католической семье. Впрочем, не забывая и о рисе: в нашей стране день без риса – все равно что без полноценного обеда.