Корки мандарина

Хм, иногда мне кажется, что друзья мне нужны только для того, чтобы тешить мое самолюбие. Опять безобразие… Мысль, я не просил тебя рождаться в моей голове! Кыш! Кыш!

– В клуб, может? – предложили друзья. – Или на лыжную базу? Или…

– А давайте лучше сходим куда-нибудь в… русское место, – положил я в раковину тарелку, на которой когда-то лежали аппетитные бургундские улитки с багетом и томатами. Просто объеденье! Еще бы одну порцию съел!

– В русское место? – переспросили друзья, хлопая глазами.

– Ну да. Надо ж мне вспомнить Москву, – а про себя добавил: «…и отчитаться перед сестренкой, какой я поклонник столицы нашей Родины!»

– Ну хорошо. Только куда? – по их голосу было понятно, что они хотели в клуб, или на лыжную базу, или куда-нибудь еще. Но они же так меня любили, так мной восхищались, что перечить мне не смогли. В какой-то степени они у меня на крючке… Да, я держу их на крючке. А они этого не понимают. Может быть, даже мы и не друзья… А кто тогда?

– В музей, – говорю.

– В музей?! – кто-то из друзей даже поперхнулся. Я, конечно, их понимаю, музей – это то же самое, что скучный подвал с протухшими банками огурцов, но мне же надо перед сестрицей показать, какой я любитель России! Поэтому сегодня поиграю роль примерного мальчика, а завтра можно будет расслабиться.

– Может, в «Зарядье»? Довольно интересный парк…

Действительно, очень хороший парк! Каждый уголок его пропитан новогодним настроением: весь искрится, как будто усыпан изжелта-красными угольками, принесенными эльфами из камина Санта-Клауса. Ой, Деда Мороза. Санта-Клаус – персонаж, которого не признает моя сестрица. Я сфотографировался с березой (даже два раза сфотографировался с березой!), стоял на Парящем мосту над Москвой-рекой, где сфотографировался на фоне Высотки на Котельничной набережной. Зашел в павильон «Медиацентр». Какой там ужасно опасный потолок! Тысячи острых иголок повисли на потолке и норовят упасть и вонзиться в тело… По крайне мере, у меня такие ассоциации были. Там я запечатлел себя с фрагментом Китайгородской стены XVI века. А еще там был кинотеатр, где я посмотрел как выглядела Москва во времена Юрия Долгорукого, в эпоху татаро-монгольского ига, во время Отечественной войны 1812 года и что-то еще, только я забыл что именно.

В общем, я с полным успехом набрал много материала, которым обязательно похвалюсь перед сестрицей. Спасибо друзьям. Они смиренно ходили со мной, были моими фотографами, исполняли мои прихоти (сбрасывали надоедливые звонки из Америки, например). И никто даже ничего не сказал. А ведь сегодня пятница, 6 декабря, как-никак у них идут лекции и семинары в МГУ, а они ради меня прогуливают. Ради меня. Да, значит много я для них значу. К тому же, скоро сессия. А что же они значат для меня?

Вечерело, мы присели под Большим амфитеатром, имеющим удивительно красивый стеклянный купол, через который просматривалось равнодушное сероватое небо. Неподалеку кто-то пил топленый шоколад. Как же я захотел тоже его попить! Этот удивительный запах растеребил мне весь нос! Да и есть хотелось. Поэтому мы заказали еду, а доставить ее должен был сотрудник Деливери Клаб. Я весь обтекал слюнками, пока ждал.

Мои друзья о чем-то разговаривали. И самое интересное – они разговаривали со мной. А я им отвечал. Отвечал бездумно. Да, я плохой слушатель, а значит и собеседник плохой. Но они почему-то считают меня хорошим другом. Неужели им со мной интересно? Почему? Чем я их так привлекаю?

– Когда собираешься украшать свою хату? – спросили друзья.

– Апартаменты? – переспросил я. Слово «хата» – все-таки русское, а слово «апартаменты» – нерусское. Да и какая у меня хата? У меня великолепный дом на вершине небоскреба! – Да, надо украсить.

– Хочешь, поможем? Мы же у тебя будем праздновать.

Я кивнул, понимая, что они не просто мне помогут, а сделают абсолютно все: не просто купят елку, новогодние шары, сосульки и дождик, гирлянды, но и прочие побрякушки, которые впихивают нам магазины на Новый год. Они украсят дверь красными носками, развешают по стенам мигающие снежинки, приклеят на панорамные окна сказочные рисунки и много чего еще.

Друзья что-то говорили (да, есть у меня такая плохая привычка – делать вид, что я слушаю, а на самом деле мне глубоко по барабану), а я все глотал слюни в ожидании еды. Хорошо, что перестало пахнуть топленым шоколадом. Но запах-то в моем воображении от него никуда не делся!

И тут мне на глаза попался юноша совершенно безвкусно одетый. Я бы на него никогда в жизни смотреть не стал, но из-за голода, что ли, или из-за непонятного любопытства я не отводил от него взгляда. На нем были рваные кроссовки, истертые джинсы, тонкая куртка, порванная на рукаве, и совершенно примитивная шапка, которую вообще надо снять с производства всего мира и законодательно запретить носить всем мужчинам! Это была обычная шапка, даже не знаю, как ее описать. Да и не буду! Она не заслуживает моего внимания.

Вот он шел, в руках у него был либо апельсин, либо мандарин. Он просто шел, маленькими такими шажочками неуверенного мужчины. Да и лицо у него отдавало серостью. Он прямо-таки выделялся среди толпы. Толпа яркая, цветистая, нарядная, а он – серое безвкусное пятно. И вид у него слабый, истощенный, словно вот-вот развалится от какого-то невидимого груза, привязанного к спине.

Вдруг юноша посмотрел на меня своими серыми глазами. Сквозь меня словно разряд тока прошел. У него был очень тяжелый взгляд. Мне не пришлось отворачиваться, потому что он споткнулся о сугроб и упал.

Мои друзья посмотрели туда, куда смотрел я, и засмеялись.

– Надо же таким быть! – сказали они. – Какое убожество. Неужели ему нравится быть таким, какой он сейчас?

Пока друзья обсуждали того юношу, я продолжал на него смотреть. Он встал, отряхнулся и сел на самый первый ряд Большого амфитеатра, а мы сидели на пару рядов выше него. Не знаю почему, но это серое безвкусное пятно меня заинтересовало. Сейчас я видел только его узкую спину и руки, которые держали, как я понял, не апельсин, а крупный мандарин. И если мне не изменяет зрение, то фрукт был гнилой сбоку.

– Зачем этот бедняга сюда пришел? Только настроение своим унылым видом портит, – говорили бы мои друзья, если бы не сотрудник Деливери Клаб. – И как его пропустили сюда?

Все, они наконец замолчали. В их ртах был бигмак и другая вкусная дрянь из Макдака. А я сижу, сам жую эту дрянь, и смотрю, как тот юноша аккуратно очищает мандарин замерзшими пальцами. Вот он очистил и стал разламывать на дольки и есть. И начал он есть прямо с гнилого бока! Мне сразу же захотелось выплюнуть пережеванный бигмак… но я сдержался.

Мои друзья с измазанными в жиру губами уже доедали, да и я тоже доедал. Тот юноша уже давно съел мандарин и просто сидел и дрожал от холода, скрестив руки на груди. Ну неужели нельзя встать и пойти домой? Зачем мерзнуть? Вот я с друзьями встал и пошел домой. Я пока еще здраво мыслю, чтобы понять, что я замерз и мне нужно тепло. А еще кружечка, нет, две кружечки топленого шоколада! Ммм, это будет вкуснятина!

Мы пришли в апартаменты. Друзья сделали много топленого шоколада, мне даже не нужно было утруждаться. Но снял верхнюю одежду и умылся я сам. Все-таки я же не лентяй, чтобы заставлять друзей обхаживать себя, да? Ради приличия спросил: «Не было ли вам скучно сегодня?» «Нет, мы же тебя столько не видели! Может, завтра покатаемся по городу?» – ответили они. Я оставил их вопрос без ответа, попивая жгучий шоколад, добавив туда перца. С перцем еще вкуснее!

Уснули все рано, часов в одиннадцать ночи. Лишь меня никак не одолевал сон. Я все думал о том юноше с мандарином. Сам лежу на диване (друзья на полу) и думаю о человеке, которого должен был бы сразу же забыть! Вот что с ним сейчас? Он вернулся домой? Ну не останется же он там сидеть до посинения всех своих конечностей, правильного? Здравый рассудок же должен в нем быть! Почему он гулял по парку один? Почему решил съест гнилой мандарин? И самое главное – что он подумал, когда посмотрел на меня? Надеюсь, ничего плохого он обо мне не подумал… Я же был одет в шапку-ушанку, фуфайку… Обычно такую одежду носят безобидные незлобивые люди. Но его тяжелый взгляд говорил об обратном. Ладно, все, хватит. Слишком много почестей я отдаю тому юноше, что задумываюсь о нем. Не все ли мне равно, что с ним случилось? Надо думать только о себе!

Меня (да и друзей тоже) разбудил долгий и надоедливый звонок в дверь. Дзи-и-иь! Дзи-и-инь!

– Ну суббота же! Дайте поспать! – сказали друзья и лениво пошли к двери, а я в это время подбежал к чемодану, из которого выложил практически все, кроме книги – «Евгения Онегина» Пушкина. Я быстро плюхнулся на кресло и сделал вид, что читаю.

– Доброе утро, братец! – вошла сестрица, вся в талом снегу. – С каких пор ты читаешь Пушкина? Молодец!

А я сижу, как будто не обращаю на нее внимание, якобы, я так увлекся этой писаниной, что не хочется отвлекаться.

– Я тебя проведать пришла, – сказала сестрица и открыла холодильник. Одним глазом я читаю, другим – смотрю на нее. Как хорошо, что мы ни борщ, ничего из холодильника не выбрасывали. – Вы что, голодали? К еде совсем не притрагивались?

– Почему? Мы ели, – соврали за меня друзья. – Только чуть-чуть.

В общем, уже через десять минут мы за обе щеки уплетали борщ, толченую картошку с мясными котлетками и с селедкой под шубой. Завтраком такой прием пищи не назовешь! Ну да, это можно есть, довольно съедобно, но я все равно предпочитаю не такие примитивные блюда.

Не оставив ничего в тарелках, я взялся за айфон, чтобы показать свои вчерашние фото сестре. Она посмотрела, одобрительно покивала головой – и больше ничего. А как же эти патриотические слезы? Где восхищенные закатывания глаз? Между прочим я старался делать все эти фото. Хм, она как-то не так меня оценила.

– Как дела у отца? – спросил.

– У отца все отлично. Он больше хочет знать, как дела у тебя? – сказала сестрица. – Чего это ты ни с того ни с сего приехал в Москву? А как же учеба?

– Э-э-э… – задумался. – Как же? Я захотел встречать Новый год на родине… А лучше давай потом об этом поговорим.

Мне стало легче дышать и не так давило на грудь, когда сестра ушла в туалет.

– Ладно, мы пойдем… Предчувствуем, скоро у тебя будет трудный разговор, – сказали друзья разочарованно. Кто ж знал, что нагрянет сестрица и подпортит нам езду по городу? – Тогда созвонимся ближе к вечеру.

Они покинули меня, оставив наедине с полупустыми тарелками с борщом, толченой картошкой и салатом, а еще с сестрицей.

Она вышла из туалета с менее радостным настроением, чем когда туда заходила. С чего бы это? Неужели она увидела в стиральной машине мои нерусские трусы и носки? Вместо того, чтобы направиться ко мне, она взяла пакет, с которым пришла, и достала оттуда пакет ярких мандаринов.

– Просто так никто не будет скакать с одного континента на другой, – сестрица села за стол напротив меня, положив фрукты. – Рассказывай, что случилось.

– Да, действительно, со мной кое-что случилось, – начал я, но продолжать не торопился. Я достал из пакета мандарин, а он оказался гнилым… (Позже его я положил рядом с денежным деревом.) А сестрица достала хороший. – У меня есть некоторые проблемы в университете.

– И для этого надо было лететь через Атлантический океан? Слабо верится.

– Что слабо верится? Именно из-за этого, – взял я другой мандарин и стал снимать кожуру.

– А там эту проблему решить было нельзя?

– Я думал обратиться за помощью к отцу, – я полностью очистил мандарин, но так и не принимался его есть.