Тогда и только тогда, когда снег белый

陆秋槎 著

当且仅当雪是白的 陆秋槎

Серия «Митань-триллер. Расследования из Поднебесной»

Original published in Simplified Chinese by New Star Press Co., Ltd in 2017.

This Russian translation edition is arranged through Nova Littera LLC and Gending Rights Agency (http://gending.online/).

© Е. Князева, перевод, 2025

© ООО «Издательство АСТ», 2026

Действующие лица

Фэн Лукуй – ученица 11-го класса, председатель ученического совета.

Гу Цяньцянь – ученица 11-го класса, член комитета по управлению школьным общежитием ученического совета.

Се Цайцзюнь – ученица 10-го класса, член Ученического совета.

Чжэн Фэнши – ученик 10-го класса, член ученического совета.

Яо Шухань – заведующая школьной библиотекой.

Офицер Хун – ответственный за расследование событий пятилетней давности.

Тан Ли – погибшая пять лет назад ученица, проживавшая в школьном общежитии.

Лу Ин – соседка Тан Ли по комнате в школьном общежитии.

Хо Вэйвэй – подруга Лу Ин.

У Сяоцинь – соседка Хо Вэйвэй по комнате в школьном общежитии.

Е Шаовань – девушка, замешанная в событиях пятилетней давности, проживавшая в школьном общежитии ученица.

Учитель Дэн – учитель географии.

У Гуань – ученица 10-го класса, выселенная из школьного общежития.

Ду Сяоюань – соседка У Гуань по комнате в школьном общежитии.

Янь Маолинь – парень У Гуань.

Дун Эньцунь – ученик 12-го класса, проживающий в школьном общежитии.

Се Чуньи – ученица 12-го класса, проживающая в школьном общежитии.

Мэн Тэнфан – ученица 11-го класса, проживающая в школьном общежитии.

Охранник.

Комендант школьного общежития.

Рис 1.

Рис 2.

Рассмотрим конкретный пример – утверждение «Снег белый». Возникает вопрос: при каких условиях это утверждение истинно или ложно? В соответствии с классической концепцией истины очевидно, что данное утверждение является истинным, если снег белый, и ложным, если снег не белый. Исходя из этого, если определение истины соответствует изложенной концепции, то оно подразумевает под собой эквивалентность.

«Предложение „Снег бел“ истинно тогда и только тогда, когда снег бел».

Пролог

Это были последние и самые тяжелые часы за недолгие шестнадцать лет ее жизни.

Если бы только смерть наступила чуть раньше – как бы жестоко это ни звучало, – и все же, если бы это действительно было так, если бы складной нож чуть раньше вонзился ей в живот, она была бы избавлена от страданий и унижения. Ей, одетой лишь в пижаму, едва доходившую до середины голени, и в тапочках на босу ногу, не пришлось бы в метель искать себе пристанище, дрожа от холода, растирая окоченевшие бедра и лодыжки.

Одна радость – когда ее вышвырнули из общежития, снег еще не начался, беспощадные шестигранные кристаллы не успели укрыть землю. Когда она выскочила в распахнутое окно душевой на первом этаже, ее встретил лишь пронизывающий до костей ветер.

Вряд ли нашелся бы человек, который смог бы определить скорость ветра той ночью. Только метеорологи, благодаря своим точным приборам, да она, ощущавшая его всей кожей, назвали бы правильное значение.

Окно с грохотом захлопнулось за ее спиной. Оглушительные порывы ветра не позволили ей услышать, как повернулась ручка. Вне всякого сомнения, тот, кто остался внутри, мог наглухо запереть окно. Изгнаннице не хватило смелости оглянуться, не хватило духу пойти и проверить. Ей даже не хотелось представлять, с каким выражением лица оставшийся внутри, в тепле и уюте, человек смотрит ей вслед. Со зловещей ухмылкой? С ледяным равнодушием, подперев голову рукой?

Если бы только она знала, что уже никогда не сможет вернуться в общежитие, что уже никогда не увидит своих друзей, если бы она только знала, то тогда, возможно, оглянулась бы. Шквал ветра лишил ее возможности твердо стоять на ногах, заставив семенить нетвердыми шажками. Простой она здесь хоть всю ночь, ее соседка не сменила бы гнев на милость. Хотя девушка не слышала звука удалявшихся шагов, но вполне отчетливо понимала, что оставшийся внутри человек уже ушел, направившись в более теплое и тихое место.

Она тоже решила поскорее уйти отсюда и быстрым шагом двинулась по крытой, скудно освещенной галерее, соединявшей общежитие, административный и учебный корпуса. Безжалостный ветер со свистом промчался между металлических балок, поддерживавших крышу. Она обхватила себя руками, периодически останавливаясь, чтобы растереть голени. Вскоре ее пальцы тоже занемели, и, как бы она ни старалась, как бы усердно ни терла их друг о друга, не могла почувствовать ни малейшего тепла. В отчаянии она поднесла ладони к лицу и дохнула на них, однако крошечные облачка пара, вырвавшиеся из ее рта, тут же унесло порывом ветра.

Холодный ветер проник в рукава ее пижамы и расползся по всему телу.

«Возможно, удастся найти незапертую аудиторию в учебном корпусе, – подумала она, – в худшем случае там должен быть женский туалет с закрытым окном».

Менее чем в ста метрах, на другом конце галереи, располагалась стеклянная оранжерея, строительство которой завершилось в начале этого года; цветы в ней никогда не знали суровых зимних морозов. Однако девушка прекрасно знала, что ей были недоступны привилегии, совершенно безосновательно доставшиеся цветам: оранжерею открывали во время обеденного перерыва и на пару часов после окончания занятий, в остальное время она была заперта. Учебный корпус был сейчас лучшим вариантом, и она рассчитывала переждать в нем ночь.

Она сунула окоченевшие руки в рукава, обхватив себя за предплечья, однако те уже успели замерзнуть, утратив последние частички тепла, поэтому ей пришлось просунуть ладони дальше, минуя локти, к самым плечам, обхватить их кончиками пальцев. Но, вопреки ожиданиям, она не почувствовала тепла, лишь холод в плечах от собственных прикосновений. Почти инстинктивно она принялась растирать их, не обращая внимания, что швы на рукавах грозят разойтись, но не осмеливалась тереть слишком сильно, чтобы не причинить себе большего вреда: еще до сегодняшнего изгнания ее руки уже были покрыты синяками. Разумеется, сей «шедевр» сотворила ее соседка по комнате. Возможно, две ее одноклассницы тоже были к нему причастны, но до конца она уверена не была – как-никак их жестокость не знала предела. В самом начале она еще помнила автора каждой ссадины, каждого кровоподтека; не потому, что придерживалась философии «око за око, зуб за зуб», а потому, что тело не позволяло ей забыть. Однако постепенно душа ее загрубела, как загрубели и раны, и теперь она не могла с уверенностью определить, кем была оставлена та или иная отметина на ее теле. К тому же ее преследовательницы на веки вечные останутся счастливой троицей, а она – одиночкой, назначенной на роль жертвы, и даже нынешняя ночь, последняя ночь в ее жизни, ничего не изменит в ее судьбе.

Наконец она оказалась перед входом в учебный корпус. Она не надеялась, что по ту сторону двери будет особенно тепло, но по крайней мере рассчитывала надежно укрыться от ветра. Вытащив одну руку из рукава, она взялась за ледяную гладкую дверную ручку – едва согревшиеся пальцы немедленно онемели вновь.

Впрочем, излучавшая холод железная дверь, похоже, просто-напросто примерзла и осталась бы неподвижной, как бы сильно она ее ни тянула.

Заперто. Ее взгляд скользнул к замочной скважине, чей зияющий чернотой глаз был ясно различим под дверной ручкой, несмотря на то что единственный источник света остался за спиной у девушки. Она почувствовала, что с другой стороны кто-то наблюдает за ней, и непроизвольно попятилась. К счастью, это была всего лишь игра воображения. Железная дверь по-прежнему держала ее на пороге вдвоем со свирепым зимним ветром. «Может быть, стоит попытать счастья с черного хода?» Но она тут же отмела эту идею, ведь, чтобы добраться туда, необходимо было пройти по длинной узкой крытой галерее, соединявшей административный корпус с учебным, – самому продуваемому месту во всем кампусе. По дороге сюда она отчетливо ощутила, что свирепствующий ветер мог сбить ее с ног.

В отчаянии она решила повернуть назад и искать убежище в административном корпусе, вход в который только что миновала, проходя по крытой галерее, поскольку в тот момент не планировала укрыться там – ходили слухи, что по будням одинокий учитель ночует в своем классе. Ученики видели его, когда он вечером ходил за кипятком в общежитие. Она очень боялась столкнуться с ним: едва перевалило за полночь, так что вряд ли он уже спал. Стечение обстоятельств, казалось, не оставляло ей иного выбора, кроме административного корпуса. Нет, выбор еще есть. Она повернулась, широко раскрыв глаза, пытаясь разглядеть в бушующем ветре тусклый огонек бюро пропусков. Наконец она заметила желаемое, но, несмотря на это, тут же отвела взгляд: надпись «Обратитесь за помощью к дежурному сотруднику бюро пропусков» маячила перед ней с единственной на данный момент альтернативой, но ни при каких условиях нельзя было ее выбирать. Обращение за помощью лишь временно облегчило бы ее затруднительное положение, но неизбежно навлекло бы на нее еще большие неприятности. Каждый раз, когда ей казалось, что хуже быть уже не может, что она испила до дна чашу самых жестоких и горьких унижений, они всегда наглядно доказывали ей, что их воображение гораздо богаче, чем ее собственное, особенно в те моменты, когда им не составляло никакого труда мгновенно претворять задуманное в жизнь.

Вой ветра заглушал ее урчащий живот, однако не мог притупить сильное чувство голода. Желудок нестерпимо ныл. С тех пор как ей последний раз удалось поесть, прошло уже двенадцать часов. После этого она не смогла поужинать в столовой. Каждый раз во время приема пищи она была вынуждена сидеть с ними за одним столом, слушать, как они кусают, жуют, глотают, однако не осмеливаясь поднять на них глаза: если они обнаруживали, что она смотрит, то неизбежно следовали болезненные пинки ногами под столом. Если кто-то из ее знакомых проходил мимо и невзначай интересовался, почему она не ест, то девушка неизменно терпеливо повторяла навязанное себе самой же оправдание: «Я на диете», несмотря на то что она уже начинала выглядеть истощенной.

Вместе с чувством голода подступила дурнота. Она пошатнулась, явно пытаясь во что бы то ни стало продвигаться вперед, но вновь шагнула к двери, не смея, впрочем, прижиматься спиной к холодному железу. В этот момент, словно для того, чтобы усугубить ее и так безвыходное положение, пошел снег, опускаясь на ее лоб сквозь промежутки волос в челке. С приходом декабря несколько дней было пасмурно, и вот наконец пошел первый снег. В свете фонаря золотистые снежинки стремительно кружились на ветру. Чем ближе одна из них подлетала к ней из круга света, тем белее она казалась, однако эту кристальную белизну она хотела видеть сейчас меньше всего. Более того, она надеялась увидеть совсем иные цвета: нежно-зеленую наволочку (хотя от постоянных слез та уже давно потемнела) и лазурно-голубой пододеяльник. Уж точно не что-то белое, бледное и безжизненное: цвет пропитанной спиртом ваты, цвет влажного полотенца, которым стегают, цвет яростной головной боли. Белый цвет оставил у нее только горькие воспоминания, и данный момент не был исключением. Если продолжать в том же духе, она рано или поздно замерзнет насмерть – с такими мыслями она направилась по крытой галерее к административному корпусу.

Оглядываясь назад, она понимала, что долгое время не обращала внимания на мир вокруг: по сути, ее жизнь в кампусе была похожа на эту тесную галерею и протекала между учебным корпусом и общежитием в вечных попытках спрятаться под ее крышей, уберечься. Если только ее мучительницы не заставляли ее идти под дождем, а такое случалось уже неоднократно. К счастью, чудесным образом никого из них сейчас нет рядом и никто не сможет выгнать ее из-под защиты галереи. Однако, несмотря на эту защиту, сильные порывы ветра по-прежнему обдавали ее ноги хлопьями холодного снега. Снег на юге вообще не особенно красив, не завивается в спирали ледяных жемчужин, а устилает землю тонкой влажной и липкой подстилкой, торопливо осыпаясь – совершенно не похоже на плавный и изящный, спокойный и неторопливый снег, описываемый в художественной литературе. Едва выпав, он тут же исчезает, оставляя после себя хрупкую ледяную корку. Снег набивался в ее тапочки, левая нога уже сильно промокла; хлопчатобумажная обувь полностью оправдывала свое название: они не просто были сделаны из неотбеленного хлопка (цвета мокрого хлопчатника), в сравнении со снегом бывшего гораздо темнее; когда снег попадал на них, они тут же становились грязно-серыми, напоминая асфальтовое дорожное покрытие. Несмотря на то что тапочки были ей впору и плотно сидели на ногах, она старалась изо всех сил, чтобы талый снег не попадал в левую тапочку, и была вынуждена ковылять. Когда она наконец достигла административного корпуса, верх тапочек уже покрылся тонкой коркой льда. Перед тем как взяться за ручку двери, она несколько раз топнула, стоя на цементной площадке перед входом, пытаясь сбить наледь с обуви, но безуспешно. Над ее головой был бетонный навес (от дождя), с которого свисала одинокая тусклая лампочка, яростно колеблемая ветром, который заставлял отбрасываемую ей тень дрожать гораздо сильнее, чем дрожала девушка, съежившаяся под ледяными порывами.

Она крепко ухватилась за ручку и потянула дверь на себя – на этот раз та поддалась, издав пронзительный противный скрежет, когда распахнулись врата убежища. В нос ей ударил затхлый запах кладовых и коридоров первого этажа, которые были заброшены в течение многих лет. Захлопнув дверь, она глубоко вдохнула и зашлась в приступе кашля от клубящейся в воздухе пыли. Закрыв рот руками, она сделала над собой усилие, сдерживаясь изо всех сил, смертельно боясь обнаружить свое присутствие жившему в административном корпусе учителю. Первый этаж давно уже стал райским уголком для плесени и пыли. Здесь не стоило задерживаться, и она направилась вверх по лестнице слева, ведущей на второй этаж.

На стене в углу лестничной площадки было открыто маленькое окошко на высоте человеческого роста. Оно оказалось заляпано грязью и покрыто слоем серовато-белого налета. Снежный пейзаж в окно был не виден, только когда хлопья падали на стекло, можно было понять, что идет снег. Эти хлопья, ударяясь о гладкую прозрачную поверхность, оставляли смутные очертания, подобно ненадолго задерживавшимся на окне насекомым в разгар лета. Через короткое время очертание тоже исчезало и тут же превращалось в струйку воды, скользившую вниз к стальной раме, оставляя после себя только след, который вскоре тоже исчезал. Жизнь человека – не более чем этот след, и только. Если бы несколькими месяцами ранее она увидела эту картину, то могла бы тяжело вздохнуть над ней, однако в последнее время ее уже ничто не трогало. Когда соседки по комнате ложились спать, а она горько рыдала в подушку, молча глотая слезы, в ее душе, казалось бы, неизбежно должны были бушевать негативные чувства и эмоции, однако им определенно не суждено было обрести силу, как будто все это происходило не с ней.

Поднявшись на второй этаж, она подошла к ближайшей комнате и осторожно повернула дверную ручку. Это было помещение ученического совета, в котором находился полный комплект запасных ключей, практически от всех замков школы, что наилучшим образом доказывало автономию ученического совета, поэтому комнату всегда запирали, когда там никого не было. Разумеется, сегодняшний вечер не был исключением, дверь была заперта. Напротив комнаты совета располагалась уборная – выбор на крайний случай, сейчас она пока еще его не рассматривала. Девушка сделала шаг в направлении соседней аудитории, та тоже была заперта. Дверь напротив… Ее надежды вновь не оправдались.

Наконец она оказалась у последней двери, располагавшейся в конце коридора. Это был кабинет географии. Во всей школе было только два преподавателя географии, поэтому и кабинет у них был самый тесный. География, география… Она вдруг вспомнила слухи об учителе, ночующем в школе; кажется, он преподавал именно этот предмет. На этот раз она не осмелилась взяться за ручку двери, а вместо этого заглянула в маленькое окошко в ней. Внутри было темно – завтра суббота, возможно, он ушел домой. Как раз когда она вздохнула с облегчением, успокоенная этой мыслью, из-за двери донесся негромкий храп. Слухи оказались правдой: учитель действительно ночевал в административном корпусе.

Услышав храп, она вздрогнула, испугавшись, споткнулась, и заледеневший тапок слетел с ее левой ноги. Пальцам, оказавшимся на голом полу, было вовсе не так больно, как можно было представить. Девушка схватилась за дверную ручку и едва не упала. В следующее мгновение у нее перехватило дыхание, а сердце остановилось. Не считая, пожалуй, той минуты, когда позже она была убита, это был самый страшный момент в ее жизни – дверь открылась. Учитель не запер ее перед тем, как лечь спать. Она взялась за дверную ручку, сделала нетвердый шаг и приоткрыла дверь сантиметров на десять. С гулко бьющимся сердцем она не осмеливалась заглянуть внутрь, опасаясь увидеть пару покрасневших усталых глаз, гневно смотрящих на нее из темноты. Вновь твердо встав на ноги, задержав дыхание, девушка осторожно отступила назад за пределы кабинета и закрыла дверь, стараясь не издать ни единого звука. С трудом проделав эту цепочку действий, она приложила ухо к двери… К счастью, не было признаков того, что он был разбужен шумом, – тихий храп по-прежнему долетал до ее слуха. Однако действительно ли это было «к счастью» для нее? Если бы крепкий сон учителя географии был нарушен, она бы не умерла той ночью на холодном ветру в полном одиночестве. Возможно, если бы учитель вмешался, то с травлей было бы покончено. Когда впоследствии вскроется правда о ее судьбе, такое неудачное стечение обстоятельств еще больше огорчит людей.

Отпустив дверную ручку, девушка принялась искать тапок во мраке коридора. Бетонный пол, залитый более тридцати лет назад, по сей день выглядел так, будто его с тех пор ни разу не ремонтировали, был весь выщерблен, а также, поскольку его халатно подметали, был очень грязным. Ей было не привыкать стоять босой на голом полу: обычно обидчицы заставляли ее это делать и выслушивать их. Разница состояла в том, что мытье полов в комнате общежития являлось ее обязанностью, и если она не надраивала их до зеркального блеска, опустившись на колени, то неизбежно получала трепку от соседки по комнате. Поэтому раньше, стоя голыми ногами на полу, она не испытывала того отвращения, что ощутила сейчас. Но, несмотря на это, надев потерянный тапок, она не пошла в туалет, чтобы отмыть левую ногу в раковине. Когда ее тело было обнаружено, подошвы ее ступней по-прежнему были покрыты темно-серой коркой. Вероятно, всякий раз, когда она ступала левой ногой, густая грязь, приставшая к тапку, прилипала и к ее ступне, словно напоминая ей, по какой слякоти она только что прошла. Почти наверняка девушка хотела как можно скорее отмыться дочиста, однако в ту ужасную снежную ночь у нее не было другого выбора. Она прекрасно понимала, что в это время года вода в кране просто ледяная (едва-едва не лед в чистом виде); также она знала и то, что в школьных туалетах не было туалетной бумаги. Чем бы она стала вытирать ногу в таком случае? Своей одеждой? Чистоплотность ценой покрытой сосульками пижамы была ей сейчас не по карману. «Терпение», – так она думала, не зная, что терпению ее не суждено дожить до рассвета. Вероятно, до самой смерти она ошибочно полагала: если сохранять терпение, то недоразумение рано или поздно прояснится, зверства рано или поздно прекратятся, поэтому все еще не звала на помощь. Оставалось менее двух часов до того, как она перестанет дышать.

После она также попыталась повернуть дверные ручки каждой комнаты на третьем этаже, включая внушающий страх кабинет директора, но в конце концов у нее ничего не вышло. Ирония состояла в том, что единственная незапертая комната была занята крепко спящим человеком. Оставался последний вариант – не самый предпочтительный, но она повернула из конца коридора третьего этажа в сторону туалета у лестничной площадки. Ее много раз запирали в туалетной кабинке. Они хорошо овладели хитростями и трюками, с помощью которых кабинку нельзя было открыть изнутри. В такие моменты ей необходимо было тихо ожидать, прислонившись к дверце, напряженно вслушиваясь в звуки снаружи. Она весьма преуспела в распознавании звуков их шагов, также как и они преуспели в обмане ее слуха. Даже если она слышала шарканье ног, это вовсе не означало, что ее тут же выпустят. Ее соседка по комнате могла просто войти в соседнюю кабинку, нажать рычаг слива, а потом развернуться и уйти. Или, что еще хуже, она могла услышать шум набираемой в ведро воды; тогда ей оставалось только как можно плотнее вжаться спиной в дверцу, молясь о том, чтобы в этот раз на нее вылили как можно меньше.

Поэтому, по ее мнению, провести всю ночь в туалетной кабинке было бы не так невыносимо, как могло показаться. Просто в эту далеко не благословенную ночь все оказалось гораздо сложнее, чем она ожидала. Когда девушка вошла в женский туалет на третьем этаже, первым, что она почувствовала, был не только характерный запах, но и порыв ветра. Оказалось, что три окна на западной стене были распахнуты настежь, буря заметала снежные спирали внутрь, а на подоконнике и под ним уже скопилась талая вода. Она задрожала от холода – нужно закрыть окно. Она осторожно направилась к нему, избегая луж на полу, и с большим трудом захлопнула его. Однако боковая створка не желала поддаваться. Она не могла понять, в чем дело, а окно было до такой степени грязное, что ей не хотелось лишний раз к нему прикасаться. Предприняв последнюю попытку, она сдалась. Было очевидно, что в ближайшей к окну кабинке будет холоднее всего.

Войдя в дальнюю кабинку, девушка подсознательно прижалась к дверце спиной. Она не осмелилась зажечь свет и заперла задвижку, оставшись в непроглядной тьме. Дверца и нижние края перегородок с обеих сторон находились на расстоянии семи-восьми сантиметров от пола, и ледяной ветер продолжал проникать оттуда, набрасываясь прямо на ее беззащитные икры и щиколотки. Невыносимый холод пробирал до костей. Она нагнулась, чтобы помассировать икры, на секунду почувствовав тепло. Однако, поскольку она слишком низко наклонила голову, в ноздри ей ударил резкий запах соляной кислоты. Девушка решила спасаться бегством. В коридоре третьего этажа было гораздо теплее, чем туалете.

После этого какое-то время она провела там. Сонливость все больше овладевала ей, однако ложиться на грязный пол было ни в коем случае нельзя – даже присесть, чтобы немного отдохнуть, казалось для нее немыслимым. Несмотря на то что она была в помещении, оно не отапливалось и в нем было не теплее, чем в морозильной камере. Она из последних сил сопротивлялась сонливости, вплоть до того, что намеренно щипала себя за руки, нажимала на синяки, притоптывала ногами, но по-прежнему старалась не слишком шуметь. Чтобы согреться, она попыталась поддерживать минимальный уровень физической активности и для этого начала медленно шагать взад-вперед от окна в конце коридора (самой северной части здания) к окну на лестничной площадке, подобно Сизифу совершая механические, совершенно бессмысленные движения. В очередной раз дойдя до подоконника, она обнаружила, что снег прекратился. Однако шел он или нет, для нее уже не представляло никакой разницы. Девушка остановилась, взглянула на пейзаж за окном: снежный покров серебрился на земле. Через несколько секунд она обернулась и снова принялась шагать.

Мы никогда доподлинно не узнаем причину, побудившую ее вернуться на первый этаж, а также что за сладковатый запах наполнил тьму коридора. Возможно, все это были звенья одной цепи, ведущей к разгадке, возможно, это было простым совпадением, возможно, в тот миг ее посетила какая-то мысль – теперь правда навеки от нас сокрыта.

Что было известно совершенно точно, так это место, где обнаружили ее тело, и поза, в которой оно лежало.

На следующее утро школьный уборщик нашел девушку на бетонной площадке под навесом у заднего входа в здание административного корпуса.

По результатам вскрытия было установлено, что смерть наступила в промежутке между тремя часами и половиной четвертого утра – в это время снег уже прекратился. На снегу вокруг не было обнаружено следов обуви. И если речь шла о преднамеренном убийстве, то убийца совершенно очевидно покинул административный корпус через заднюю дверь, прошел через коридор и скрылся с места преступления. Однако эту версию тоже исключили. Задняя дверь с обеих сторон была оснащена засовами. К тому времени, когда тело было обнаружено, засов снаружи был задвинут, а в теории это означало, что убийца, совершив злодеяние, не мог проникнуть в административный корпус через нее. Ввиду того что на месте преступления и вокруг тела не было обнаружено следов обуви, а засов был закрыт, следствие пришло к выводу, что это было самоубийство.