Маска Зверя. [история чёрного серебра]

– Вот тебе кусочек Италии!

Едва Саша нетерпеливо разорвал бумагу, к нему на колени выпала настоящая венецианская маска «арлекино» – словно бы состоящая из красно-черно-белых лоскутов.

– Это мужская коломбина, – уточнил Дима. – Нравится? О, а давайте устроим дель арте! – без паузы продолжал палить он, видно, еще дома заготовив идею. – Арлекин все равно уже есть!

– А кто Коломбиной будет? Юленька? – ехидно поинтересовался Волков.

Юленька фыркнул.

– Вот еще. Сам будь Коломбиной, если так нужно.

– Какая из меня, к черту, Коломбина? Ты – другое дело. Сашка, а ты что скажешь?

– Дель арте без Коломбины быть не может, – рассудил Саша. – Поэтому повелеваю нашему Юленьке быть Коломбиной.

Вроде бы и пошутил, и скомандовал, а попробуй не послушаться – испортишь все веселье. Юленька больше не спорил.

Саша вытащил в гостиную целую охапку шарфов и платков из шкафа в прихожей. Дима тут же схватился за длинный белый шарф. Юленьке повязали на талию цветастый платок, а на плечи набросили тонкую паутинку шали. Волков завернулся в тяжелый черный платок, заявил, что он – монах-отшельник, и закурил следующую папиросу.

– Ну. И что делать? – поинтересовался Юленька, когда все образы были завершены. – Сразу говорю, что плясать не буду.

– Коломбина обычно мечется, не в силах выбрать между Пьеро и Арлекином, – подсказал Дима. – Все уже вроде готово к свадьбе…

– Я выйду за Кононова, – отрапортовал Юленька и стал мастерить себе гигантский бутерброд из всего, что было на столе.

Диму такое скорое решение несколько удивило и будто бы слегка задело.

– Это еще почему?

– А ты болеешь всё время – какой из тебя муж?

Вступил в игру Волков.

– Послушай, девонька, старого, умного дядю: выходи за больного. Он быстрее помрет – тебе все добро достанется.

– Какое добро? – фыркнул Кононов. – Какое у него может быть добро? Он же поэт, богема, голодранец!

– Знаете ли! Если мансарда на Монмартре за добро не считается, – протянул Дима. – И помирать я, кстати, не собираюсь. Ипохондрия – мой личный творческий наркотик. Да и погляди на нашего Арлекина – сам бледный, как смерть. Еще кто первый помрет!

– Правда, Сашка, – подтвердил уже серьезно Волков. – Ты бледный, почти синюшный. Тебе снова поплохело?

Саша поспешно встал и подошел к старому мутному зеркалу в тяжелой раме. Что же случилось? Неужели он так вдруг побледнел сильнее прежнего?

Но затем он понял, что это маска – красно-черно-белый арлекин – подчеркивает его бледность. Румянец после Вани продержался всего несколько дней.

Глаза из прорезей маски вдруг поглядели на отражение с тоской и жалостью. Да уж, ничего не поделаешь, теперь можно только воровать чужой румянец.

– Сашка, что с тобой? – окликнул его Волков с тревогой.

– Ты извини, если я что-то не так сказал, – робко вторил Дима.

Саша вновь опустил голову – вдруг очень захотелось сказать друзьям, что ему действительно снова нехорошо, что лучше он пойдет, приляжет. На одну страшную, глухую секунду ему захотелось остаться одному. Но затем в зеркале вновь воспрянул цветастый Арлекин, и Саша рассмеялся:

– Чего вы так всполошились? Я все лето на солнце не был. Ну так что скажешь, красавица? – Саша подскочил к Юленьке и чмокнул его в щеку.

– Я решил! – заявил тот, вытерев щеку рукавом, и продолжая жевать мяско. – Я, как женщина XX века, буду независимой и не выйду ни за Арлекина, ни за Пьеро.

– Уважаю! – воскликнул Волков и, перегнувшись через стол, пожал Юленьке руку.

– Однако, – фыркнул Дима. – Коломбина эмансипе?

– Засулич! – подсказал Волков. – Коломбина Петруччиевна Засулич!

– Тьфу на тебя, Юрка! Не люблю я тебя. Вот временами прямо ненавижу!

– А ну цыц, школота! – вдруг громогласно скомандовал кто-то не сидящий за столом – кто-то едва появившийся в комнате.

Все, от неожиданности чуть оробев и, конечно же, умолкнув, обернулись и увидели на пороге гостиной Дениса. Тот стоял, привалившись к косяку, сдвинув студенческую фуражку набекрень, и наслаждался недолгим замешательством гимназистов.

– Дурак ты, Денис Дмитриевич, – вздохнул Саша, стягивая маску. – Я тебя так рано не ждал.

– Так уже почти восемь. К тому же, я, может быть, еще куда-нибудь отлучусь. Хотя нет, вру. Спать я лягу – сутки почти не спал. Так что сильно громко тут не орите, ладно?

Он подошел и с нарочитой небрежностью кинул Саше на колени сверток.

– На тебе, – потрепал он братца по голове. – Спокойной ночи, барбосы.

И скрылся в глубине квартиры.

Саша развернул бумагу и извлек небольшую легкую шкатулку с китайским узором. А может, она и была китайская – мало ли в Китае таких незатейливых шкатулочек?

Они сидели дальше, но дель арте отчего-то не ладилось.

Уже в одиннадцатом часу Дима, а вслед за ним и остальные стали собираться домой. Саша предложил им посидеть еще – вначале будто для вежливости, но когда все надетые в шутку платки и шарфы легли на диван, как шелуха, когда он сам совсем снял подаренную маску, то вдруг испугался одиночества.

– Останься хотя бы ты, – шепнул он, улучив момент, Юре. – С ночевкой останься, а Дима твоим передаст.

Юра призадумался, но все же покачал головой.

– Нет. Мне, правда, домой надо. Если хочешь, завтра к тебе приду, прямо с утра.

– Давай! – горячо согласился Саша. – Приходи обязательно! Только к обеду, а то я с утра сплю.

– Хорошо, – рассмеялся Юра и обнял друга.

Саша простился с ним, с Димой, с Юленькой, затворил за ним дверь и отчего-то не стал возвращаться в комнату, а сел на скамейку в прихожей. Какая разница, где коротать одиночество?

Здесь, в свете тусклой лампы и ее двойника в узком зеркале, тишина казалось особенно глухой. А Саша глядел в стеклянную гладь на своего двойника – усталого, хмурого юношу.