В сумерках. Книга первая

Складировали в квартире у Мишки. Он как женился, поселился отдельно от родителей. Мать с отцом подарили своему первенцу начальный взнос и членство в жилищном кооперативе. Дом сдали буквально через полгода после свадьбы. Роскошный подарок. Мишка и жениться-то поспешил, зная, что мать на службе бьется за право построить квартиру и вот-вот добьется.

Клавдия Федоровна работала в областном управлении КГБ. Отец, Филипп Георгиевич, служил хирургом в гарнизонном госпитале. Оба полковники. Жили в центре города, в квартале, построенном пленными немцами. На самом деле строили квартал итальянцы и японцы, но принято было называть их немцами, потому что страна одержала победу над Германией, а союзники Гитлера попали под раздачу заодно. Хорошее жилье строили. Квартира из трех комнат и кухни, а при кухне еще комнатенка денщика, вроде кладовка, но с окном. Мишка эту каморку захватил, не стал с братьями жить в одной спальне. Когда женился и отделился, в денщиковую въехал младший Крайнов – Вениамин. Средний брат Яша учился в музыкальном училище по классу скрипки. Спальня мальчиков после всех перестановок обрела статус музыкального салона. Странный получился средний сын Крайновых – будто подкидыш. Родители-полковники за него переживали: как бы не поддался влиянию буржуазной культуры. Бывало, объявят по радио «Передаем легкую инструментальную музыку», мать включит погромче и следит, какая будет Яшина реакция: поддается влиянию или не поддается. Прямо спрашивать избегала, чтобы не обиделся и не замкнулся.

Веник, самый младший из Крайновых, во всем походил на Михаила, только ростом чуть выше и будто более точным инструментом сделан. Горячо поддерживал он опасные затеи старшего, мотался по области с его поручениями, а порой и ночевал на оттоманке в кооперативной хрущевке брата.

Жена Михаила Света от свекрови ни ласки, ни уважения не добилась, хотя старалась угодить на первых порах от всей души. Свекор и Яша будто вовсе не замечали ее, каждый по-своему избегая общения. Зато с Веником она подружилась. Привечала, закармливала конфетами. Она не вникала в суть активности мужа и деверя. Знала, что не к бабам ходят, – и достаточно. Света быстро забеременела, благополучно родила. Роль матери и хозяйки дома воспринимала как приз за разумное поведение. Чего еще желать? Света родом из деревни. Как только стали давать паспорта колхозникам, поехала в город, согласная на койку в общежитии, на самую простую жизнь, бедную, трудную, лишь бы не в колхозе. А тут вдруг и муж, и сразу жилье благоустроенное, отдельное. Любовь не любовь, главное – семья, а в семье – достаток. Супружеский долг Мишка исполнял, зарплату приносил, подшабашивал, когда выпадала халтурка, а что не всё до копейки отдавал в общий котел, так на то и мужик, чтобы заначку иметь. Деньги он тратил не на водку. Покупал книги, радиодетали, теперь вот пишущую машинку принес. Дорогая вещь. Свекрови Света и похвасталась бы, но женщины кое-как терпели друг друга, а потому мать-полковник знать не знала о подозрительных покупках сына-подпольщика.

Молодые Крайновы трудились на единственном в городе несекретном предприятии – на кондитерской фабрике. Вероятно, на случай войны там предусмотрена была своя программа по выпуску продукции двойного назначения, потому что пресловутый «первый отдел» тоже имелся. Света его сотрудников опасалась, особенно когда выносила за проходную карамель в пакете, привязанном к панталонам. Мишку кондитерские секреты никак не волновали. Ел что дадут, карамель так карамель, хотя предпочитал сгущенку. К ним в ремонтный цех сгущенку и шоколад чуть не каждый день приносили. Слесари и сварщики нарасхват: оборудование старое, вечно ломается, рвется, в очередь на ремонт стоят начальники цехов, вот и прикармливают специалистов. Его по-настоящему занимало другое: он хотел для своей страны многопартийную систему.

Мишка рос командиром. Он появился на свет в оккупированной Германии в конце 1945 года и, судя по темпераменту, зачат был сотрудницей СМЕРШа и военврачом под канонаду победных салютов где-то в Восточной Пруссии. После Германии родители отправились служить в Латвию и там с периодичностью в два года произвели на свет еще двоих сыновей. Дети комсостава не ездили на лето к бабушкам в деревню. Ездили они на полигон. Бабушки обитали где-то далеко на Востоке, даже не на Волге, а на Таме. Это была родина, пока еще незнакомая. Туда отправляли фотокарточки, посылки и получали в ответ приветы. Встреча внуков с бабушками так и не состоялась: бабушки не дождались. Даже на похороны их никто из Риги не приехал. Далеко, не наездишься. Остались они в представлении Мишки чем-то гипотетическим, в отличие от дедов, которые воевали и пали на полях войны, упокоившись под фанерными звездами. Мальчишки в гарнизоне считали правильным воевать и умереть, чтобы закопали под звездой.

Мишке исполнилось двенадцать, когда ребята получили разрешение самостоятельно выходить в город. В двух кварталах от воинской части находился костел. Обегая знакомыми маршрутами городок, братья Крайновы обязательно посещали храм, где по очереди плевали в чашу со святой водой. Плевал один, двое прикрывали.

– Конспирация! – поучал пионер Мишка младших.

Конспираторы были схвачены на месте преступления. Родители вместе с товарищами по оружию обсуждали происшествие день, два, месяц! Хохотали, представляя, как набожные латыши осеняли себя слюнями пацанов:

– Святые слюни!

– Могли ведь и поссать…

Посещать культовое заведение гарнизонным детям запретили.

Мишка долго помнил, как священник выговаривал замполиту части, тщательно выбирая и коверкая акцентом слова:

– Дети не могли сами придумать такое оскорбительное действие. Кто-то их научил. Я не требую публичного наказания. Я рекомендую вам выявить этого непорядочного человека, подстрекателя. Такие шалости могут принести много вреда.

Детей никто не науськивал. Они сами уловили враждебность взрослых по отношению к местным, к их непрошибаемой набожности, причем даже не православной, а другой, совсем уж чуждой русскому человеку-победителю. Латышей следовало перековать, приучить к нашим правилам, сделать вполне советскими. Про некоторых отец так и говорил: мол, вполне советский, хотя и латыш. О других наоборот: не наш человек, доработка требуется. Мишка ощущал себя неправым.

– Надо было разъяснять, а не портить святую воду, – делился он своими соображениями с маленьким Вениамином. Тот соглашался. Яша отмалчивался, однажды только огрызнулся: мол, кто придумал-то? Ясно, кто придумал.

Потом родители перевелись в Темь. В Теми жизнь так закрутилась, что про латышей братья забыли. Школа здешняя, в отличие от прежней, Мишку донимала. По всем предметам, кроме истории, в табеле стояли тройки. По истории четыре, потому что интересный предмет. Мать с отцом не обрадовались, когда старший заявил о намерении получить рабочую профессию, но противиться не стали. Силой разве парня в школьниках удержать? Пусть идет в систему профтехобразования. Решил выучиться на сварщика. Работа не для дураков, пусть осваивает, а дальше видно будет. Клавдия и сама начинала трудовую жизнь маляром.

Глава третья. Кирилл и его каморка

Кирилл Медников поступил в ту же «учагу», что и Михаил Крайнов, только на токаря. А встретились пацаны на футболе. В двух кварталах от крайновского дома находился городской стадион. Пошли как-то с ребятами смотреть матч. Денег за вход платить не стали, расположились позади трибун верхом на заборе, оттуда тоже видно. Сидят, как скворцы на жердочке, дурачатся, толкают друг друга. Игра как игра. Одни забили. Другие забили. Трибуны шумят. Судья свистит. Всё как обычно, и вдруг один, не нападающий даже, а случайно подвернувшийся игрок, как наподдаст по мячу бутсой… У них настоящие бутсы, взрослая команда, на чемпионате города играют. Как наподдаст! Мяч вылетел за пределы поля, перекинулся через трибуну и упал по ту сторону забора, едва не выкатился на проезжую часть. Пацаны с жердочки ссыпались, один из них мяч схватил и дал деру. Другие за ним. Бежали гурьбой, потом растеклись по дворам – чтобы не спалили, не отобрали добычу. Мишка до конца пас этого тощего, сцапавшего трофей. Была ли за ними погоня? Похоже, не было, а только сердце парнишки, умыкнувшего мяч, колотилось, как у воробышка, когда он, нырнув в ворота деревянного дома, затаился за поленницей. Еще и калиткой наотмашь Мишку ударил. Но тот стерпел и заскочил следом. Мишкино сердце тоже колотилось во всю мощь, и ноги дрожали.

– Ты чё? – выдохнул Мишка, потирая ушибленный калиткой лоб. За это стоило дать в челюсть, да сил не осталось для хорошего удара.

Пацан только улыбался и дышал широко открытым ртом. Мяч он выпустил из рук и придерживал ногой сверху.

– А ты чё? – прохрипел в ответ.

Прогрохотал трамвай. Деревянный двухэтажный дом подрожал, прозвенел всеми своими мутными стеклами. Стихло. Наверху хлопнула дверь, скрипнули половицы. По дощатому коробу, пристроенному к задней стене, что-то полилось, затем мягко свалилось вниз. Мишка с интересом поднял голову, принюхался.

– Дядя Федя посрал, видать, знатно. С простокваши, – усмехнулся Кирилл. – Чё, уборную натуральную не видал? У вас там все кафель да титаны, газовая плита. Ванная с душем.

Парень, умыкнувший мяч, будто подначивал Мишку и откуда-то знал про его бытовые условия. Мишка молчал, приглядывался. Парень вдруг предложил:

– Хочешь посмотреть, как народ живет?

– Хочу.

Особенного любопытства Мишка не испытывал, но отказаться после такой тирады не мог. Кирилл, взяв под мышку мяч, повел нового знакомца в гости. Жили они с бабушкой в нижнем этаже. Дом, когда-то принадлежавший зажиточной городской семье, в двадцатых еще годах разделили на «квартиры». Квартира, доставшаяся бабушке Кирилла, состояла из сеней, куда вели со двора две ступеньки вниз, и угловой светелки с двумя окошками. В сени выходило три двери, так что это помещение, очевидно, делилось на разных хозяев. Светелка с очень низким дверным проемом площадью уступала денщиковой комнате в квартире Крайновых. К одной стене пристроена была печь с шестком и подтопком, напротив притулилась тумбочка под чистой клеенкой. Под полотенцем угадывалась небольшая стопка тарелок. В комнате пахло сыростью, бедной едой и лекарствами. Дальше печки располагалась кроватка, узкая и короткая, но прибранная нарядно, с горкой подушек, накрытых кисеей. Впритык к кровати кушетка. Посреди комнаты на свободном пятачке стоял табурет.

– Располагайся, будь как дома, – Кирилл показал на табурет, и Мишка, сняв обувь на потертом половичке у порога, на табурет сел.

– Чай будешь?

Мишка сразу почувствовал пересохшее после пробежки горло, кивнул.

– Сейчас воды принесу.

Кирилл вышел в сени, и вскоре Мишка увидел его ноги, прошагавшие мимо окна. Сырость жилища объяснялась тем, что дом первым этажом наполовину врос в землю. Минут пятнадцать – до колонки и обратно – Кирилл ходил за водой. Потом кипятил чай на плитке в эмалированном зеленом чайнике, приговаривая:

– Так и живем, так и живем.

– Ну, знаешь, это временно. Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме. Точно. Так в газетах написано!

– Ага, на вашей-то стороне улицы – коммунизм. А мы тут с земляным полом.

– Почему с земляным?

– А ты посмотри в сенках. Выгляни, выгляни. Доски сгнили. И у нас под порогом, под половичком, одна труха. Пока коммунизм построят, у нас пол совсем сгниет.

– Ты один живешь?

– Бабуся в больничке. Астма у нее и сердце.

– Может, лекарства нужны, я спрошу у отца.

– Не надо, блата не признаем. У нас лучшая в мире медицина. Там и лекарства, и кормят от пуза. Да ты не расстраивайся. Нормально у меня всё. Вот, мяч теперь есть. Приходи играть с нашими пацанами. У вас там во дворе команда есть?

– Нету.

– В нашей будешь. Если захочешь.

– Посмотрим.

– А ты почему за мной бежал?

– Не знаю. Прикрыть думал, если что. Все же сдриснули. Кто прикроет?

– А я думал, футболист за мной гонится, боялся оглянуться. Чуть не сдох.

Они расхохотались и хохотали до икоты, как могут смеяться подростки, только что пережившие вместе большой страх, беспричинный стыд и невероятную удачу.

Счастливый мяч исправно служил, пока однажды в мае, когда после экзаменов пошли погонять в футбол на пустыре за трамвайной линией, один пацан выбил мяч из штрафной да так наподдал, что мяч пулей перелетел через ворота и упал точнехонько в кузов проезжавшего мимо грузовика.