– Вот еще, какая пошлость, отдам твоему деду, – отвечал он, – это будет покруче всех спецслужб. Уж он тебе покажет, где раки зимуют, как только узнает, что ты вместо его шедевров читаешь.
Сказать, что дедушка не любил Булгакова, это ничего не сказать, это была ненависть, помноженная на лютую зависть, потому что хотя о своих талантах он был очень высокого мнения, но в глубине души прекрасно понимал, что ему до Булгакова, как до Китая пешком. Узнать о том, что его внучка, и не заглядывавшая в его творения, или листавшая его новые книги только для вида, перепечатывает снова эту крамольную рукопись, не знаю, что бы он со мной сделал. Наверное, снова бросил бы в Иртыш и запретил кому-то ко мне приближаться, чтобы спасти, так он учил меня в детстве плавать, а ведь плавать я назло ему так и не научилось. Так бы он и убил двух зайцев, отомстил бы мне за упрямство и Булгакову просто за то, что тот жил и творил и забыл спросить разрешение у моего деда. И потом, по-моему, даже мой дед чувствовал, что Булгаков на самом деле вернется, ведь недаром же он повторял:
– Я ухожу, но я вернусь.
И страшно даже представить себе, что могло бы случиться, если бы он вернутся. Мне лично представляется сцена с Великим инквизитором. Думаю, не надо объяснять, кто будет в этой роли. Правда, инквизиторы в наше время измельчали, но какие времена, такие и инквизиторы. А потому я мысленно просила все силы и черные и белые, чтобы возвращение Мастера не совпало с жизнью моего деда, пусть он приходить после, разве мало ему страданий было тогда, а сегодня ничего не изменилось, люди вообще мало меняются, ну разве что они становятся еще хуже.
Так вот в тот исторический день, когда дед был еще жив, мы в первый раз встретились с Рыжим. И он пригрозил, что сдаст меня не в КГД, а деду – зверствовал, одним словом не на шутку. О дружбе с рыжим я и не думала даже. Но он меня все-таки деду не сдал, а я сочинила про него стихотворение, помня о том, что Мастер, и все его герои считают стихотворчество пустой забавой, конечно. Но Рыжий снова меня удивил, судя по всему стихотворение ему понравилось, помнится, звучало оно так:
Он пришел и уселся устало,
Отстранившись на миг от огня.
Это ветер бумаги листает,
Упрекая устало меня,
Говорит он, печали отринув,
И хлебнув обреченно вина,
– Я сегодня Сальери покинул,
У меня ты осталась одна.
– Быть не может, откуда такое?
Миг до встречи с тобой, мой герой.
Но рояль обреченно откроет,
Что за музыка, Демон со мной…
Моцарт мертв, за окошком прохлада,
Осень скоро столкнется с зимой.
И в объятьях Нескучного сада
Мой поэт, хотя вряд ли он мой…
Он немой от любви и участья,
Мог бы все навсегда изменить,
Но боится, как бури, он счастья,
И его ли за это винить?
Незнакомец курил и смеялся,
Тихо скрипка смолкала вдали,
Он один в этом мире остался,
Я отпрянула, и корабли
Над Нескучным в тумане парили.
Он развеял мечту: – Облака.
Но звала Мефистофеля ты ли?
Я ошибся, пока же, пока.
Он ушел в пустоту, и печали
Заедала конфетами вновь.
Как пронзительно птицы кричали,
Улетая за демоном в ночь.
Так все и было, тогда он ушел, немного испугав меня на прощание, хотя времена были мирные и застойные, но страх перед КГБ оставался в генах, а для меня он нашел страшилище покруче, и это был мой собственный дед. Рыжий ушел, чтобы вернуться, но возвращался он всегда, когда сам этого хотел, и можно было не сомневаться в том, что возвращался он перед событиями важными, а то и роковыми. Вот и сейчас я спросила у него:
– Почему ты не сдал тогда меня деду? Интересно, что тебя остановило?
– А я спайс не курил, – ответил Рыжий, – мне было важно, чтобы роман жил в те глухие времена, особенно в те глухие. Конечно, хотелось пнуть старика по самому больному месту – по его дикому самолюбию, но разве простил бы мне это Мастер, ты так помогала нам в те дни, и так верно служила, а он пусть живет и мается.
– Пусть он живет спокойно, – говорит моя бабушка, когда не хочет печатать свои романы, конечно, это не романы века, но они очень хороши.
– А что удивительного, – пожал плечами Рыжий, я когда-то сказал твоему деду и сейчас могу повторить, что женщина напрямую говорит с богом, а мужчина может только через женщину и говорить с ним и творить, благодаря связи с ней. Мудрые понимают это и что-то предпринимают, а глупые и напыщенные упорствуют, занимаясь всякой ерундой, он мог бы стать великим писателем, если бы заставил ее помогать ему. Но он поступил наоборот и стал никем. И кого теперь в том винить прикажешь?
Рыжий говорил чистую правду, я могла бы подписаться под каждым словом, но мне было очень обидно, потому что говорил он о моем дедушке, противном, несносном тиране, но он был моим дедом. Сказать, что я его люблю, наверное, не совсем то, я даже не была уверена в том, что бабушка его любит, но он был родным и близким человеком, в моих жилах текла и его кровь тоже, и этого никак не изменить.
Наверное, меня уже настигал склероз, потому что как только я хотела спросить о самом главном, я тут же забывала, и снова внимание отвлекалось на что-то другое. Но когда я увидела у соседнего столика высокого и стройного парня с пронзительно грустными глазами, я, наконец, вспомнила:
– Мне попался портрет десантника в черном берете. Я узнала в нем деда Николая, твоя работа?
– Ты просила, я исполнил, я исполняю любые желания, потому всегда предупреждал, что надо быть осторожным, когда чего-то желаешь, потому что они все исполняются. Не буду же я разбираться, что хорошо, а что плохо, это вы уж сами майтесь. А еще читал твой рассказик, «Женщина безумного капитана», не скажу, что это шедевр, но в нем что-то есть, как и во всем, что ты пишешь, ну хотя бы потому, что могла бы меня уже взять в соавторы, я так смеялся, помнится, когда ты восклицала, что не могла такого написать. Конечно, не могла, потому что ты мой личный секретарь дорогая.
– Это еще почему? Да не хочу я быть твоим секретарем, – возмутилась я
– Значит, писать за этого упыря, твоего бывшего мужа, ничего, а со мной сотрудничать рука не поднимается.
– Ты страшно тактичен
– Так он мертв, а о мертвом либо плохо, либо ничего, – заявил Рыжий и усмехнулся.
Я решила, вернувшись домой перечитать старый рассказ, может быть там есть какая-то разгадка. Наши рассказы как сны, напишутся вдруг, непонятно как, а потом начинают сбываться, и действительно не веришь, что написано все было за пару лет до событий.. Не в этом и заключается главная тайна творчества? Мы все видим, знаем и пишем заранее, а потом дивимся тому что сбылось, и незаметно исправляем дату написания, чтобы так в глаза не бросалось и ненароком в психушку не угодить
Глава 14 Женщина русского адмирала
Алел закат, ветер распахнул плохо прикрытое окно.
Алина невольно подпрыгнула на широкой постели. Замерла на миг. Огромное алое солнце выплывало из тумана.
Какая красотища, только и тревога витала где-то рядом.
Почти мгновенно алое солнце начало желтеть. Если бы она пробудилась чуть позднее, то не увидела бы всей этой красоты.
Но что это? Знак или случайность? Кто мог ее разбудить в пустой квартире? А потом она вспомнила сон. Странный и удивительный сон. Она стояла на берегу моря, и прямо на нее двигался огромный корабль. Страшный корабль-призрак. Она читала о таких в старых мифах. Он врезался в песок и замер перед ней. Ей показалось, что кто-то зовет ее туда. Но в тот момент она и проснулась, чтобы увидеть алое солнце и встретить новый день. Ей показалось, что должно произойти нечто необычное после такого сна и такого рассвета. Но день был обычным- суматоха, звонки, рукописи, экран монитора.
Она даже забыла врубить свет, когда стало темнеть, и все сидела перед экраном монитора, читала и читала то, что было написано.
– А не прогуляться ли нам, – услышала Алина хрипловатый голос за спиной. Это могло удивить и испугать любую, но она решила, что ей и на самом деле надо отправиться на прогулку.
Сборы были недолги. Хлопнула входная дверь, и она вырвалась из квартиры на простор.
Лунная соната звучала из какого-то окна. Какие чистые и печальные звуки музыки…. Как все-таки прекрасен этот странный мир.
Любинский был залит разноцветными огнями. Она порадовалась тому, что так долго тут не была и двинулась дальше к берегу реки, к причалу. Уж если гулять, то по набережной.