Умина, дочь Гостомысла. Князья Древней Руси

– Тебе не справиться с ним, ты проиграешь, это закончится гибелью нашего мира, – повторял Сварог.

Даждьбог затаился, никто не ведал, о чем он думает, что решает в те дни. Паныч нервничал больше всего, когда такое творилось. Он сам пришел к Морене:

– Ты бы посмотрела за ним, надо же случиться такому, что теперь он должен метаться и казниться. Если зло растянулось на века, то почему эти люди должны страдать за всех?

Так у них появилась тайная опасность, и хорошо, что людям на земле казалось, что все небесные страсти уже улеглись. Но вспышки должны были следовать одна за другой, им не было конца и края.

№№№№№№№

Паныч отправился в башню Даждьбога, надо было узнать хоть что-то.

Это была огромная темная башня, напоминавшая голову дракона. В стародавние времена он бывал тут пару раз, не больше, и вот вторгся снова. Он отошел на приличное расстояние, и почувствовал, что холодный бог жара вовсе не рад его появлению.

– И мне не хотелось быть с тобой, – согласился с ним тот, но говорил тихо, чтобы не разбудить в душе его зверя, – подумай сам, разве тебе станет легче, если ты сожжешь землю или заморозишь ее- одно другого не лучше. Она так прекрасна и так беззащитна.

– Он должен поплатиться за свои штучки.

– Может быть, он перенесется в мир иной, а ты, куда тебе податься, таких богов везде полно.

– Но зачем мне нужен мир, который только пользуется моим теплом и надо мной же потешается.

– Когда некому будет потешаться, тебе от этого легче не станет.

– Но ты, хвостатый, о чем печешься? О людях или Перун тебя отправил сюда?

– Ни им, ни ему, ни тебе служить не собираюсь, я только о себе и забочусь, – отрезал он, но мне интересно с ними, и не забыл ты, кто все это строил? Теперь это все могут забыть. Но я не собирался этого делать. А уничтожить легко, это может любой.

С этими словами бес поспешно убрался. Даждьбог распалился, и это значило, что от творца мог и пар пойти и шерсть вся спалиться может.

№№№№№№№№

Даждьбог заметил его исчезновение.

Что бы он сказал обо всем происходящем, он и сам пока не думал, что все может так вот повернуться.

Но если бы кто-то сказал ему недавно о том, что он взбунтуется, а Перун станет его усмирять, никто бы и он сам в то не поверил. Он сам считал себя благоразумным вполне, да и другие привыкли так считать. И что из этого вышло?

Конечно, все со временем меняется, но, чтобы так быстро так все переменилось, такого не должно было быть. Вот и бес заявился сюда, чтобы усмирить его и заставить вести себя прилично.

– Лучше все оставить как есть, и жили бы они в чужом мире без всяких богов. Говорят, какой-то младенец народился, и решил одним махом весь мир изменить. Правда, он не человек, и числит себя под Славеном. Он невольно вспомнил того типа, из-за которого столько страдал, потому что Морена, в которую он был тайно влюблен, так ему казалось, родила ему того самого Перуна. И в отца своего он был и телом, и умом, даже старик Сварог не выдержал и отправил его на землю, ведь на небесах переполох начался тогда, ему только казалось, что после этого он одержит победу. А богиня ничего не поняла, и победы никакой не было, отдалилась от всех еще больше. Он же стал еще выше, и сделался еще более одиноким. Так высоко поднялся, что последнее стремление сблизиться с ним закончилось плачевно.

Ему не хотелось представлять, чем все это может завершиться. Но об этом лучше вовсе не думать заранее.

Глава 11 Уныние

Уже и солнце на небесах светило и ласково грело, никто больше нападать на них не собирался, даже жены их молча и упорно шли вперед, хотя не слышалось больше смеха, не слышно было даже голосов – все погрузились в молчание.

Они, не моргая смотрели на огонь. Но что-то все-таки творилось в их душах, какое-то напряжение витало в воздухе, так, словно еще немного, и произойдет невероятное и необъяснимое. Так все это представлялось тогда Гостомыслу. Его прекрасные видения исчезли, и сколько он не желал, снова не появлялись. Он решил, что об этом пока нужно забыть. Но молчание сказалось на притихших детях, на воинах, которые без внимания и женской ласки стали беситься, так, что земля могла загореться под ногами. И это уже без вмешательства какой-то внешней силы, просто само собой могло сотвориться.

Надо было много мужества и мудрости, чтобы смирить гнев и ярость на милость и остановить их одним движением. Но Гостомысл чувствовал, что не управится с этим. Ему нужен был бес и птица, поведавшая бы им о том, что идти не так далеко, и они доберутся до того места, куда направились. Но Паныч не давал о себе знать, птица же мелькала рядом, только лица своего к ним не поворачивала и ничего не говорила.

Тревога нарастала. Воины это чувствовали и терялись в догадках. Хорошо, если никакая искра не упадет и не воспламенит их души, иначе будет плохо.

№№№№№№

Паныч кожей чувствовал, что должно было что-то случиться, и это будет страшнее нападения диких животных и бурь, возникавших в природе. Эти силы копятся долго и мгновенно взрываются вдруг. Странно было то, что это могло его как-то радовать и вносить волну разнообразия в уныние, которое царило кругом. Он словно ждал рокового часа, когда должен вспыхнуть пожар невероятной силы, чтобы потом одним махом погасить его, а потом от него бы не оставалось и следа.

Все началось в полдень, когда они жевали безвкусную пищу и о чем-то тихо переговаривались. Воевода спросил:

– А куда мы идем, есть ли вообще та земля, куда мы стремимся, может она только пригрезилась или бес решил нас поморочить.

Он говорил громко, так чтобы слышали все вокруг, ропот нарастал за их спинами. Тысячи глаз были обращены к Гостомыслу, тысячи ушей настроены на то, чтобы услышать его.

А он представил себе Руса, который направился со своими воинами к неведомой Египетской земле. Ее ведь тоже могло не оказаться в этом мире. Что бы сказал легендарный древний князь, если бы такое происходило с ним, что вообще можно сказать тем, кто пошел за ним? И он поднялся и рванулся вперед.

– Я рад, что ты не промолчал, – вырвалось у него, -всем, кто сомневается, лучше вернуться назад, туда, откуда мы пришли, там еще и дома не разрушились, и можно спокойно жить до конца без роду и без племени. До родных же земель доберутся только самые сильные и смелые. Но когда мы туда придем, никому ни о чем желать не придется.

Он замолчал, внезапно оборвав свое слово, взглянул на них спокойно и уверенно, подчеркивая, что его не столкнуть с пути.

Сколько длилось это молчание? Кто его знает. Кажется, покидать их никому не хотелось.

– Он справиться, – подумал о князе бес, -я сделал правильный выбор. Он посылал в души бунтовщиков какие-то свои импульсы. И многие устремились за ним, никому не хотелось возвращаться назад и жить своим прошлым.

А ведь многое, или почти все за это время переменилось в их мире. Уныние заметил и Волхв, когда бес перед ним появился.

– Словно бы ты всегда в радостном настроении пребывал, – заметил он.

И понял чародей, что идти против беса ему не стоит, больно тот силен оказался.

– Они дойдут, и ты должен снова пошевелиться, не вмешивайся, думаешь, я не ведаю, откуда идет эта смута?

Волхв промолчал. Он и сам знал, что не последнюю роль в этом играет. Но как только появилась первая душа старика., он понял, какой переполох скоро настанет. Тогда он и стал посылать им заклятья.

Все должно было наладиться скоро.

Глава 12 Между небом и землей

– Он не так страшен, как казалось, – на обратном пути размышлял Паныч, – такое случалось каждый раз, когда он приближался к Волхву. Но стоило ему только отдалиться, припомнить все происшествия и легенды, которые были с ним связаны, как все виделось по-другому.

Был какой-то ореол, какая-то невиданная сила, которой не ощущалось вблизи, но стоило только отодвинуться на приличное расстояние, и она появлялась снова.

.Так, наверное, и бытуют герои, давно покинувшие мир, да и боги вместе с ними. Только Волхв был другим созданием. Он все время оставался между этими двумя мирами. И то, что он творил и туда и сюда распространялось.

Наверное, силы его были огромны, только он не всегда задумывался и разбирался.

Вечером у костра непонятный, невесть откуда взявшийся воин. Они никак не могли припомнить был ли он прежде, говорил ли о Славене и Волхве, о Даждьбоге и Перуне все, что ему было ведомо, или только то, что они хотели от него услышать.

Люди кое-что слышавшие прежде, а что-то никогда не знавшие, поражались тому, что услышали, и каждый из них повторил про себя: