Политическая полиция и либеральное движение в Российской империи: власть игры, игра властью. 1880-1905

Чаще всего уровень образования у таких людей был невысоким. С.В. Зубатов, например, не закончил гимназии[248 - Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 73.]. П.И. Рачковский получил домашнее образование[249 - Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 104.]. Но отсутствие среднего и высшего образования с лихвой компенсировалось личным опытом знакомства с революционным движением изнутри и начитанностью. Так, А.И. Спиридович отмечал, что по инициативе Зубатова в Московском охранном отделении «была заведена библиотека с соответствующим подбором книг: Вэбб, Геркнер, Прокопович, Зомбарт», был и «новый труд Бердяева[250 - Н.А. Бердяев – известный российский философ, в 1890-е гг. сторонник «легального марксизма», в 1901 г. написал работу «Борьба за идеализм», заложившую основы идеализма как интеллектуального течения, выступавшего с критикой мировоззрения революционной интеллигенции.] “Поворот к идеализму”»[251 - Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 106.]. Сам Зубатов позднее вспоминал, что он привлек на свою сторону в рабочем вопросе известного монархиста, консервативного публициста, бывшего народовольца Л.А. Тихомирова, назвав ему «Бернштейна и только что тогда вышедших авторов по профессиональному рабочему движению (Рузье, Вигур, Геркнер, Метен, Зомбарт[252 - С. Вебб и Б. Вебб, В. Зомбарт, Г. Геркнер, П. Рузье, Л. Вигур – европейские теоретики тред-юнионизма, писавшие о важности постепенного роста кооперативной и муниципальной собственности, активизации профсоюзного движения и развитии местного самоуправления. А. Метен – участник движения «христианского социализма» в Англии в конце XIX в. С.Н. Прокопович – российский общественный деятель, экономист, сторонник Э. Бернштейна и разработанной им концепции «экономизма», согласно которой социал-демократия должна ориентироваться на борьбу за экономические и социальные интересы рабочего класса.] и др.)»[253 - Письмо С.В. Зубатова В.Л. Бурцеву. 8 декабря 1906 г. // Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. М., 1928. С. 85. Б.П. Козьмин писал про Зубатова, что «его начитанность и наличность у него интереса к книге… стоят вне всякого сомнения. Несмотря на перегруженность розыскной работой, Зубатов находил время для того, чтобы знакомиться с русской и иностранной литературой по интересовавшим его вопросам» (Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 3). Также см.: Овченко Ю.Ф. С.В. Зубатов // Вопросы истории. 2005. № 8. С. 47.].

П.И. Рачковский – секретный агент Департамента полиции на рубеже 1870–1880-х гг., назначенный заведующим Заграничной агентурой вскоре после успешного раскрытия в ходе заграничной поездки в 1883 г. народовольческой группы С.П. Дегаева[254 - Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 144.] – также был эрудитом в своей сфере деятельности. Он не только разбирался в хитросплетениях европейской политики, организуя во французской прессе публикации в защиту России[255 - Подробнее об этой стороне деятельности П.И. Рачковского, а также его роли в сближении России и Франции, закончившемся заключением русско-французского союза в 1890 г. см.: Манфред А.З. Образование русско-французского союза. М., 1975. С. 300–303; Брачев В.С. Мастера политического сыска дореволюционной России. СПб., 1998.], но и успешно ссорил между собой представителей русской революционной эмиграции, основываясь на хорошем знании разнообразных течений внутри нее, в том числе путем издания пасквильных брошюр, как анонимных, так и за «подписью» известных революционеров (скажем, Г.В. Плеханова), в действительности написанных самим заведующим Заграничной агентурой[256 - Эти брошюры П.И. Рачковского были частично проанализированы эмигрантским историком С.Г. Сватиковым в 1921 г.: Сватиков С. Рачковский и его подлоги // Общее дело. 1921. № 393. С. 2. Сватиков пытался так доказать причастность заведующего Заграничной агентурой к фабрикации «Протоколов сионских мудрецов», однако концепция Сватикова была сконструирована им произвольно. См.: Бибикова (Ульянова) Л.В. С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов» // Российская история. 2018. № 5. С. 141–157.].

Аналитические записки по заданию Департамента полиции писал М.И. Гурович, причем еще будучи секретным сотрудником, до поступления в штатные чины подразделений политической полиции[257 - Подробнее о деятельности М.И. Гуровича см. 2-й параграф 4-й главы.].

Биографии других секретных сотрудников, ставших служащими политического сыска, практически не исследованы[258 - Некоторое исключение представляет фигура заведующего Заграничной агентурой А.М. Гартинга, которому В.С. Брачев посвятил одну из глав своей книги: Брачев В.С. Мастера политического сыска дореволюционной России. СПб., 1998.]. Однако можно утверждать, что выделенный мной третий социально-профессиональный типаж в целом отличался политическим кругозором, гибкостью, необходимой для успешного ведения политического розыска, хорошим знанием противоправительственного движения, а также психологическим подходом к объектам полицейского внимания. Не случайно в Департаменте полиции к бывшим секретным агентам относились с уважением, а служащие ГЖУ нередко завидовали их успеху.

Помимо названных отличий в образовании и карьерах чинов политической полиции, которые во многом определяли их видение общественно-политических процессов того времени, представляется возможным говорить и об общих чертах в их мировоззрении. Изначальная социализация будущих работников политической полиции (воспитание, круг общения, получение азов образования) проходила в рамках единой общественно-культурной среды, которую лучше всего определить термином «образованное общество».

Это понятие здесь используется в трактовке, данной Я. Коцонисом в его книге «Как крестьян делали отсталыми» (М., 2006). Приведу полное определение «общества» из работы Коцониса. «Термин "общество" в значении, распространенном к 1914 г., редко обозначал население России в целом (как позже), но предполагал принадлежность к образованной и состоятельной элите, являвшейся "культурной" и "цивилизованной". Данный термин противопоставлялся "народу" или лишенным индивидуальности "массам". По крайней мере, в знак отличия от масс "общество" было сопоставимо с интеллигенцией, которая – в минималистской версии термина – подразумевала формальную образованность, умение обобщать и абстрагировать и обладание критическими способностями, которыми обделены другие. Ссылки на "сознательного" фабричного рабочего или, гораздо реже, на "сознательного" крестьянина недвусмысленно намекали на многих других, которые были "несознательными" или "стихийными". …Относящиеся к образованным группам термины – такие как "интеллигент", "общество", "дворянство", "чиновник", "партийность" – должны фигурировать в любом нарративе о той эпохе (включая настоящий), ибо они помогают объяснить очевидную фрагментацию политического влияния в Российской империи. В то же время эти признаки различия перекрывались общими для всего русского образованного общества исходными посылками: различные группы связывал уже тот факт, что они могли обсуждать одни и те же вопросы внутри общей для них структуры воззрений, несмотря на разницу в выводах, к которым они могли прийти»[259 - Коцонис Я. Как крестьян делали отсталыми. М., 2006. С. 18.].

Деятели политической полиции через родственников и личные связи были с детства включены в пространство образованного общества Российской империи второй половины XIX в. Так, последний начальник Московского охранного отделения А.П. Мартынов писал в воспоминаниях, что в гости к его родителям часто приходили люди, которых было принято называть «прогрессивными»: «Это Иван Ильич Барышев, он же известный Мясницкий, популярный поставщик бойких водевилей, идущих “у Корша”, он же неутомимый фельетонист местной “желтой” прессы… Другой посетитель – Михаил Александрович Саблин из “Русских ведомостей”, старый русский либерал; его внук докатился ко времени революции до анархизма… Помню и известного издателя календаря Гатцука, типографа Родзевича, присяжного поверенного Павла Михайловича Бельского, постоянно баловавшего нас, детей, подарками. В разговоре упоминаются имена других знакомых отца: Козьмы Терентьевича Солдатенкова… Плевако[260 - Ф.Н. Плевако – один из известнейших адвокатов 1870–1900-х гг., умеренный либерал по политическим взглядам, после Первой русской революции был членом партии «Союз 17 октября».]»[261 - Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 298.]. Родственник директора Департамента полиции А.А. Лопухина С.Д. Урусов был женат на родственнице идеолога народничества П.Н. Лаврова, две его сестры были участницами революционного движения[262 - Жандармы России. Политический розыск XV–ХХ в. М., 2002. С. 256.], а родственные связи с общественными деятелями самого Лопухина были настолько обширными, что с трудом поместились в одну статью историка А.В. Островского[263 - Островский А.В. Родственные связи А.А. Лопухина (1864–1928) // Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996.].

Примеры можно множить. Министр внутренних дел Н.П. Игнатьев был однокашником П.А. Кропоткина по Пажескому корпусу и лично был знаком с М.А. Бакуниным. Следующий за ним министр – Д.А. Толстой – учился в лицее вместе с М.Е. Салтыковым-Щедриным и был дальним родственником Л.Н. Толстого[264 - Борисов А.В. Министры внутренних дел России. 1802 – октябрь 1917. СПб., 2001. С. 136, 150.]. Управляющий канцелярией Министерства внутренних дел Д.Н. Любимов отмечал в воспоминаниях о деятелях «общественного движения», которые считались людьми «неправительственного образа мыслей»: «Со многими… я лично был знаком и близко их знал, а с некоторыми связан родством (Дорре был мужем моей сестры, Туган-Барановский – брат моей жены…). Других знал с детства по Москве (Головин, Перелешин, Долгоруковы) или по прежней службе (Набоков)»[265 - Любимов Д.Н. Отрывки из воспоминаний. С. 74, 76.].

Чины политического сыска читали ту же литературу и те же периодические издания, посещали те же театры, что и провинциальная и столичная городская интеллигенция[266 - Театральный досуг вообще нередко фигурирует в воспоминаниях жандармов (отчасти, впрочем, это было связано с их служебными обязанностями). См. об этом: Мартынов А.М. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 41– 42. О включенности деятелей политического сыска в общую городскую культурную среду пишет А.М. Лавренова: Лавренова А.М. Служба А.П. Мартынова в Саратовском охранном отделении (о кризисе идентичности в жандармской среде) // Новый исторический вестник. 2015. № 1 (43). С. 101–116.]. Поэтому работники политической полиции не могли избежать общих для образованного общества второй половины XIX в. идейных веяний, имевших корни в европейском Просвещении. В данном случае речь идет не о либеральной политической доктрине и связанных с ней концепциях парламентаризма, конституционного строя, разделения властей и т.д., а об общих мировоззренческих установках, повлиявших на становление модерного общества, таких как рациональность, позитивизм, утилитаризм, ценности прогресса и эволюции и т.п.

Отражение принятых в обществе идей и представлений в делопроизводственной переписке служащих политического сыска не стоит считать уникальным российским явлением. Так, французский историк Р. Дарнтон, проанализировав отчеты инспектора французской полиции о литераторах и общественном мнении середины XVIII в., писал: «Полицейский инспектор… разделял предрассудки тогдашнего общества» – часто он оперировал теми же терминами с той же смысловой нагрузкой, что были в ходу у столичной образованной публики[267 - Дарнтон Р. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры. М., 2002. С. 204.].

Приведу некоторое количество примеров общего плана, дающих необходимый контекст для изучения восприятия «либерализма» чинами политического сыска. Так, начальник Воронежского ГЖУ Н.В. Васильев не сомневался в том, что идейная эволюция является нормальным состоянием общества: «Убить идею нельзя. Эволюция человеческой мысли совершается безостановочно, неудержимо трансформируя взгляды, убеждения, а затем и социальный строй жизни народов»[268 - ГА РФ. Ф. 110. Оп. 3. Д. 2580. Л. 232. Цит. по: Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 111.]. Ограничение срока негласного надзора двумя годами предполагало признание того факта, что политическая неблагонадежность может носить временный характер, а убеждения людей со временем меняются, в том числе и в сторону большей лояльности власти. Эволюционный принцип лежал в основе и такого определения, как «преждевременность» разрешения бывшим гласноподнадзорным поступления на государственную службу: сама формулировка предполагала возможным развитие ситуации до такого момента, когда это разрешение в том или ином конкретном случае станет оправданным[269 - См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1883. Д. 1563. Л. 2; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 97.].

Представление об эволюции сочеталось и с определенным «прогрессизмом» чинов политической полиции. Категория «прогресса» периодически встречается в их делопроизводственной переписке как критерий для оценки эффективности деятельности как власти, так и представителей общественного движения (насколько те или иные действия являлись «прогрессивными»). Иначе говоря, служащие политического сыска совпадали с объектами собственного наблюдения в признании неизбежности прогресса, различаясь лишь в представлении о том, кто является его «двигателем». Если «общественность» приписывала эту функцию себе, то деятели политической полиции носителем прогресса считали государство. Так, С.В. Зубатов полагал, что самодержавная царская власть дала «России величие, прогресс и цивилизацию»[270 - Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 48. Также см.: Айнзафт С. Зубатов и студенчество // Каторга и ссылка. М., 1927. № 5 (34). С. 67; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 34; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 34.].

Дихотомия вредно-полезно (принцип утилитаризма) также использовалась чинами политического сыска для оценки эффективности деятельности, причем как общественных деятелей, так и бюрократов[271 - См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1885. Д. 59. Ч. 27. Л. 3–4; 1887. Д. 9. Ч. 40. Л. 2 об., 6; 1888. Оп. 84. Д. 89. Ч. 12. Л. 1–2; 1900. Д. 1886. Л. 54–55; 1901. Д. 1. Ч. 27. Лит. А. Л. 13–13 об.; Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 192–193; Д. 9. Ч. 2. Л. 15–18; 1905. 2 отделение. Д. 13. Ч. 3. Л. 3; Д. 1000. Ч. 1. Л. 32; и др.].

Служащим политической полиции оказались близки некоторые основополагающие принципы марксизма. Представляется, что дело было не только в том, что распространение марксизма в России снижало популярность народовольчества[272 - Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1930. С. 67–68.], в связи с чем первоначально даже была оказана определенная поддержка, в том числе финансовая, изданию марксистского журнала «Начало»[273 - Подробнее об этом см. 4-ю главу.]. Но дело также было и в совпадении идей. Так, чины политического сыска критиковали либералов за личный «эгоизм», полагая более важными нужды населения, «общественную пользу» в целом[274 - См., например: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1887. Д. 9. Ч. 29. Л. 3; 1891. Д. 44. Ч. 27. Л. 4; Министерство внутренних дел. Исторический очерк. 1902–2002. М., 2004. С. 48.]. Они также полагали, что политическая позиция зависит от социального и экономического статуса определенной группылюдей, периодически называя эти группы «классами»[275 - ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1884. Д. 88. Ч. 6. Л. 3, 5; 1887. Д. 9. Ч. 5. Л. 10; 1903. Д. 1. Ч. 48. Лит. А. Л. 2; и др.]. «Убежденным материалистом» был директор Департамента полиции П.Н. Дурново, считавший, «что бессмысленно создавать институты до того, как социально-экономические условия созреют для них»[276 - Lieven D. Russia`s Rulers Under The Old Regime. New Haven and London. P. 222–223. Цит. по: Бородин А.П. Дурново П.Н.: Портрет царского сановника. С. 62.].

Идейная компонента в мировоззрении деятелей политического сыска, которую в общем и целом можно назвать «просветительской», дополнялась морально-этической составляющей. Различные общественно-политические явления нередко оценивались категориями, имевшими отношение не к политике, а, скорее, к сфере нравственности – «добро», «благо» или, напротив, «зло». Самое общее понятие, зафиксированное в циркулярах еще со времен III отделения, – «неблагонадежный», имело корнем слово «благо». Однако этим термином дело не ограничивалось. Делопроизводственная переписка работников политической полиции наполнена такими определениями, как «благомыслящий», «благовидный», «благонамеренный», «благодушный», «благоразумный», «благосклонный», «благотворный», «благие цели», «добросовестный», «доброжелательный», а также их антонимами (посредством добавления приставки «не-» – «неблагонамеренный» и т.п.). Популярными были и слова с корнем «зло»: «зловредный», «злонамеренный», «злоупотребления» и др. Особенно часто использовали такие морально-этические определения чины ГЖУ, что отражает специфику их восприятия общественно-политического пространства, описанную выше, и стало для автора этих строк одним из важных критериев для выделения жандармов в отдельную социально-профессиональную группу, не только не совпадающую в своих мировоззренческих ориентирах со служащими Департамента полиции, но и нередко им (ориентирам) противоречившую.

Итак, в среде чинов политической полиции корректным представляется выделить три социально-профессиональных типажа. 1. Департамент полиции наполняли законники-юристы, основы мировоззрения которых определялись юридическим образованием вкупе с большим опытом службы в рамках судебной системы, бывшей в России, по мнению их современников, наиболее последовательным воплощением «законничества» как бюрократической практики. В такой кадровой политике, вполне возможно, отразилось представление, что политическая полиция хотя бы в руководящем звене должна уметь отстаивать государственные интересы в борьбе с противоправительственным движением в правовом поле[277 - Подробнее об этом см. 4-ю главу.]. Этот тезис подтверждается проведенным исследованием[278 - Подробнее об этом см. 3-ю и 4-ю главы.] и в заметной степени противоречит популярному в литературе утверждению[279 - См., например: Пантин И.К., Плимак Е.Г., Хорос В.Г. Революционная традиция в России. М., 1986; Правовой механизм преодоления бюрократизма. М., 1991; Шпакова Р.П. Макс Вебер о демократических реформах в России начала XX в. // Макс Вебер, прочитанный сегодня. СПб., 1997; Красильников С.А. Конформизм российской интеллигенции как социальная ценность в XX в. // Интеллигенция России в конце XX в. Екатеринбург, 1998; Макарин А.В. Бюрократия в системе политической власти. СПб., 2000; Афанасьев Ю.Н. Опасная Россия. Традиции самовластья сегодня. М., 2001; и др.], что российская власть в целом боролась с оппозицией внеправовыми способами, а ее представители нередко обходили закон в своих партикулярных интересах. 2. Служащие ГЖУ в силу специфики своего образования и жизненного опыта были плохо приспособлены к осуществлению политического розыска, в том числе к вербовке секретной агентуры. Постановка политического розыска в ГЖУ, в том числе в тех губерниях, где эта функция осталась за жандармами и после создания сети охранных отделений, вызывала постоянные нарекания Департамента полиции. Представления жандармов об общественно-политическом пространстве, революционных течениях были, скорее, обывательскими и морально-нравственными, чем профессионально-политическими. В то же время именно из донесений чинов ГЖУ Департамент полиции черпал основную информацию о настроениях в губерниях; и если слабость ГЖУ в борьбе с откровенно революционным противоправительственным движением была очевидна для руководящей инстанции политического сыска, то, как представляется, включенность жандармов в губернскую жизнь могла быть их преимуществом в глазах Департамента, позволяя оценивать состояние публичного пространства на территории всей Российской империи. Так как в этом пространстве действовали преимущественно местные либеральные деятели, то это позволяло Департаменту полиции быть в курсе провинциальных и центральных общественных настроений. Делопроизводственная переписка политической полиции – это в высшей степени интересный и множественный «диалог» между представителями двух столь разных социально-профессиональных типажей по поводу того, что такое «либерализм» и насколько он является «угрозой» для «существующего порядка» в губернском и общероссийском масштабах. 3. В отличие и от служащих Департамента полиции, и от чинов ГЖУ третья выделенная здесь группа – бывшие секретные агенты, перешедшие на службу в политический сыск, – смотрели на все спектры противоправительственного движения, как откровенно революционного, так и более умеренного, «изнутри». Это задавало не только высокий фактографический уровень в их служебной деятельности, за что таких людей высоко ценили в Департаменте полиции, но и сугубо политические, модерные, трактовки общественных процессов, что отличало бывших секретных агентов и от аналитически-юридического подхода Департамента, и от традиционалистского, моралистского и обывательского видения жандармов.

Обозначенное здесь социально-профессиональное разделение нужно иметь в виду в дальнейшем, оно пригодится при погружении в образы «либерального», которые удалось реконструировать по делопроизводственной переписке политической полиции.

1.3. Индивидуальные контексты: межличностные отношения

Важные для эффективной работы всего государственного аппарата Российской империи личные взаимоотношения[280 - Типичная цитата – бессарабский губернатор С.Д. Урусов писал о своих отношениях с прокурором местного суда В.Н. Горемыкиным: «Мы действовали с ним всегда дружно, часто сходясь для переговоров по тем вопросам, в которых губернатор и прокурор имеют какое-либо соприкосновение. Не знаю, обменялись ли мы с ним за время совместной службы тремя бумагами, но зато редко проходило три дня без того, чтобы мы не обсуждали вдвоем какого-нибудь служебного вопроса». Урусов С.Д. Записки губернатора. Кишинев, 1903–1904 гг. С. 171. О роли каналов коммуникаций в формальной организации, каковой была политическая полиция, см.: Пригожин А.И. Организация формальная // Социология. Словарь-справочник. Т. 1. М., 1990. С. 78; Реент Ю.А. Общая и политическая полиция России. С. 26.] приобретали особое значение внутри системы политического сыска – в силу специфики деятельности доверие людей к получаемой друг от друга информации часто оказывалось ключевым фактором коммуникации, в процессе которой вырабатывалось и единое восприятие, и общий язык для описания объектов наблюдения. В то же время это не означает какого-либо единства в этом языке – коммуникативная сеть (точнее – сети) была достаточно множественной, при этом многие знали друг друга лично по совместной учебе, работе, через родственные связи либо по рассказам сослуживцев[281 - См., например: Урусов С.Д. Записки губернатора. С. 372; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 62, 72, 116, 120, 134, 186, 194, 205, 221, 276–277, 281, 284, 289–292, 295, 303–305, 363 и др.; Герасимов А.В. На лезвии с террористами // Охранка. Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2. С. 141; Из истории либерализма на Ярославской земле. М.–Ярославль, 2007. С. 43.].

В немалой степени формированию и функционированию разветвленной и в то же время ограниченной коммуникативной сети способствовала кадровая политика применительно к ГЖУ и охранным отделениям, с характерной для нее постоянной географической ротацией кадров. Стандартную карьеру жандармского офицера можно представить на примере служебной биографии И.Д. Волкова: адъютанта Виленского управления (1882–1888), помощника начальников Витебского и Санкт-Петербургского ГЖУ (1888–1898), начальника Тверского (1899), Витебского (1900–1901), Екатеринославского (1902), Лифляндского (1903– 1914) и Петроградского (1915–1917) ГЖУ. Типично в этом плане Томское ГЖУ: за 36 лет его возглавляло 13 человек, из них только один (С.А. Романов, 1903–1908) руководил им в течение 5 лет[282 - Дорохов В.Г. Политический сыск в Томской губернии. С. 51.]. В целом жандарм, опекаемый Отдельным корпусом жандармов, уходил со службы преимущественно в пожилом возрасте, на пенсию (увольнения были редкостью, обычно неспособных жандармов «ссылали» в более далекие от центра губернии[283 - Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 174–176, 213, 233.]), прослужив во многих губерниях и проработав с различными людьми.

Схожие вертикально-горизонтальные связи пронизывали и уровень Департамента полиции. Нередко его чины были знакомы друг с другом еще по службе в прокуратуре. Будущие директор Департамента В.К. Плеве, делопроизводитель Г.К. Семякин, секретарь одного из делопроизводств С.Э. Зволянский познакомились в ходе анализа судебными инстанциями дела 1 марта 1881 г. (убийство Александра II)[284 - ГА РФ. Ф. 102. Оп. 295. Д. 111. Л. 1–2, 22–23, 121 и др.]. Вице-директор Департамента полиции в 1912 г. В.Д. Кафафов был знаком с заведующим Особым отделом С.Е. Виссарионовым и товарищем министра внутренних дел П.Г. Курловым с рубежа веков. А.П. Мартынов писал о вице-директоре Департамента полиции Н.П. Зуеве: «Зуев был типичным петербургским чиновником-бюрократом, искушенным во всяких сплетнях, интригах и пересудах. Его знали все, и он знал всех»[285 - Падение царского режима. Т. 4. Показания С.П. Белецкого; Иванов А.Е. В.К. Плеве – министр внутренних дел (1902–1904 гг.). Дисс. на соискание уч. степ. канд. ист. наук. М., 2000. С. 122; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 242; Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи. С. 103, 107.]. С чиновниками Департамента полиции по их предыдущей службе в прокуратуре были знакомы и жандармы, которые занимались дознаниями[286 - См., например: Падение царского режима. Т. 3. Допрос А.И. Спиридовича. С. 45; Островский А.В. Родственные связи А.А. Лопухина (1864–1928) / Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996. С. 205; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 52, 90–101, 292.].

Кадровая политика в отношении Департамента полиции, прежде всего в отношении его директора, зависела от кадровой политики применительно к Министерству внутренних дел в целом – нередко смена министра вела к назначению и нового руководителя Департамента. В.Д. Кафафов так писал об этом в своих воспоминаниях: «Почти всегда со сменою министра сменялся и директор Департамента полиции, ибо каждый министр, естественно, хотел иметь на таком серьезном и ответственном посту лично ему известного и преданного человека»[287 - Кафафов В.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи. С. 82.].

В действительности, так случалось далеко не всегда. П.Н. Дурново был директором Департамента полиции при двух министрах – Д.А. Толстом (1882–1889) и И.Н. Дурново (1889– 1895). Причем увольнение П.Н. Дурново в 1893 г. было связано не со сменой руководителя министерства, а с решением Александра III, т.к. до императора дошла информация об использовании директором Департамента полиции служебного положения для перлюстрации писем любовницы[288 - Об этой истории и о личности П.Н. Дурново см.: Обнинский В.П. 90 дней в тюремном заключении. М., 1917. С. 67; Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново // Каторга и ссылка. 1930. № 7 (68); Фигнер В. Запечатленный труд. М., 1964. Т. 2. С. 158–159; Урусов С.Д. Не переоцените моих сил и способностей. Из воспоминаний князя С.Д. Урусова о 1905 г. // Исторический архив. 2004. № 1. С. 126. Например, А.И. Иванчин-Писарев характеризовал П.Н. Дурново как «прямого, резкого и упорного человека… врага всяких обнадеживаний, обещаний и либеральных заигрываний, чем любят щеголять иные администраторы» (Иванчин-Писарев А.И. Воспоминания о П.Н. Дурново. С. 55).]. Назначенный после этого директором бывший военный Н.И. Петров проработал на этой должности два года, до назначения министром И.Л. Горемыкина (1895–1899)[289 - О И.Л. Горемыкине см.: Краснопевцев Е.М. Иван Логгинович Горемыкин // Новгородский архивный вестник. 1999, Великий Новгород. № 1; Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 75–84.]. Юрист-Горемыкин поставил руководить Департаментом юриста Н.Н. Сабурова, после его смерти – юриста А.Ф. Добржинского, сменив его по причине болезни также юристом С.Э. Зволянским. Замена Горемыкина на Д.С. Сипягина (1899–1902)[290 - О Д.С. Сипягине см.: Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 305–306; Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 84–91; Борисов А.В. Министры внутренних дел России. 1802 – октябрь 1917. СПб., 2001.] на посту министра внутренних дел не привела к отставке Зволянского. Последний был заменен только следующим министром В.К. Плеве (1902–1904)[291 - О В.К. Плеве см.: Памяти В.К. Плеве. СПб. 1904; Куропаткин А.Н. Дневник // Красный архив. 1922. № 2. С. 82; Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 110, 118–119; Богданович А.В. Три последних самодержца. М., 1990. С. 164; Овченко Ю.Ф. Полицейская реформа В.К. Плеве // Вопросы истории. 1993. № 8; Чукарев А.Г. Тонкий и беспринципный деятель (Подробности из личной и политической жизни В.К. Плеве) // Российский исторический журнал. 2003. № 1, 2; Симонова М.С. В.К. Плеве // Российские консерваторы. М., 1997. С. 323–387; Иванов А.Е. В.К.Плеве – министр внутренних дел; Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. С. 129–303; Янжул И.И. Воспоминания о пережитом и виденном; Galai Sh. The liberation movement in Russia. Cambradge, 1973. Р. 184; Judge E.H. Pleve: repression and reform in imperial Russia.] – на А.А. Лопухина. Лопухин также возглавлял политическую полицию при двух министрах: Плеве и П.Д. Святополк-Мирском (1904–1905). Увольнение Лопухина было связано не с отставкой Святополк-Мирского, а с убийством в феврале 1905 г. московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича – буквально накануне этого Лопухин отказался увеличить финансирование охраны князя. Затем в течение революционного 1905 г. сменилось 5 директоров Департамента полиции[292 - О параличе власти в 1905 г. см: Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 85, 105–106, 162–163; Герасимов А.В. На лезвии с террористами. С. 154–155; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 78; Жандармы России. С. 288.].

Бывшие секретные агенты, перешедшие на штатные должности «охранников», контактировали в основном с Департаментом полиции напрямую. Горизонтальные связи, явно заметные в случаях с жандармами, здесь отсутствовали.

В итоге у каждого более-менее видного деятеля политической полиции была своя репутация в этой среде и круг знакомств, который влиял на формирование представлений этих деятелей об общественно-политических процессах и на язык описания этих процессов.

Комплексного исследования взаимоотношений деятелей политической полиции не существует, однако есть наиболее известные и «больные» по разным причинам сюжеты, в рамках которых затрагивался данный вопрос. Этот вопрос приобретает особую важность при исследовании языка, а точнее – языков, которыми описывались «либералы» и «либерализм», т.к. в делопроизводственной переписке отражались не только личные и коллективные образы, но и межличностные отношения и представления того или иного автора текста о позиции адресата, т.е. другой стороны заочного «диалога».

В первую очередь тематика личных отношений рассматривалась в литературе в связи с историей так называемой «зубатовщины», а также с историей политической полиции накануне Первой русской революции. Это в чем-то пересекающиеся сюжеты, и персонально, и хронологически, речь идет прежде всего о фигурах С.В. Зубатова и А.А. Лопухина. В отношении остальных деятелей политической полиции сложно говорить о сложившейся историографической репутации, однако в назывном порядке можно отметить некоторые узкие места историографического восприятия отдельных видных чинов сыска.

А.А. Лопухин чаще всего описывается в литературе как выраженный «либерал-законник», связанный обширными родственными и дружескими связями с известными деятелями либерального движения (В.А. Бобринский, П.А. Гейден, Н.Н. Львов, Ю.А. Новосильцев, Д.А. Олсуфьев, В.М. Петрово-Соловово, П.Б. Струве; братья С.Н. и Е.Н. Трубецкие – кузены Лопухина и его друзья)[293 - Небезынтересна дальнейшая биография Лопухина. После увольнения из Департамента Лопухин пытался вступить в Конституционно-демократическую партию, его позиция 1907 г. выглядит типично кадетской. Так, он писал: «Господство демократического принципа может быть обеспечено только взаимодействием участия всего населения, а не одного “мыслящего” общества в законодательстве, распоряжении народными деньгами и контролю над исполнительной властью… Теперь, когда гипноз, в котором мы жили, рассеивается, необходимо признать негодность довода об отсутствии у общественных деятелей административного опыта, и все дела местного управления передать в их руки» (Лопухин А.А. Из итогов служебного опыта. М., 1907. С. 52, 57). В 1908 г. Лопухин выдал В.Л. Бурцеву как секретного сотрудника политического сыска Е. Азефа. Подробнее см.: Островский А.В. Родственные связи А.А. Лопухина; Миндлин А. «Чужие среди своих»: А.А. Лопухин и С.Д. Урусов против государственного антисемитизма. М., 1997. С. 4.]. При этом исследователи сильно разнятся в оценках деятельности Лопухина. Так, А.В. Островский, вопреки распространенному в литературе восторженному мнению, по сути, возложил персонально на этого директора Департамента полиции ответственность за Первую русскую революцию: «Еще предстоит выяснить, было ли это простым совпадением, но пребывание А.А. Лопухина на этом посту ознаменовалось быстрым складыванием политического кризиса в стране»[294 - Островский А.В. Родственные связи А.А. Лопухина (1864–1928) // Из глубины времен. Вып. 6. СПб., 1996. С. 206.].

Запутана в литературе история отношений «либерала» А.А. Лопухина с «реакционером» В.К. Плеве. Ряд современников исходил из предположения, что, выбрав на «директорство» «либерала», Плеве пытался «примирить себя с либеральными кругами»[295 - Куропаткин А.Н. Дневник // Красный архив. 1922. № 2. С. 82; Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 110, 118–119; Богданович А.В. Три последних самодержца. С. 164.]. В свою очередь, принимая предложение Плеве, Лопухин поставил ему ряд условий: ввести деятельность политической полиции в «строгие рамки законности» и бороться с провокацией[296 - Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 201, 203; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 312; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 205; Перегудова З.И. Политический сыск России. 1880–1917. М., 2000. С. 72.].

В воспоминаниях либеральных деятелей и в литературе бытует мнение, что А.А. Лопухин не смог реализовать свою программу, так как В.К. Плеве «предал» его буквально через несколько месяцев после назначения, то есть еще в течение 1902 г.[297 - Урусов С.Д. Записки губернатора. С. 156; Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 202–203; Куканов А. А.А. Лопухин – жертва обстоятельств или сознательный диссидент? // Жандармы России. М., 2002. С. 439.] Однако два документа, очевидно, близких к позиции Лопухина, были подписаны Плеве в 1904 г.: в январе – Положение об отмене негласного надзора, а в июне – «Закон о порядке производства по делам о преступных деяниях государственных», передававший все такие дела из ведения Особого совещания в судебные инстанции[298 - Закон 7 июня 1904 г. и 16 июня 1905 г. о порядке производства по делам о преступных деяниях государственных и о применении к оным постановлений нового уголовного уложения. Неофиц. изд. М., 1905.] (в литературе этот закон известен как «закон о постановке всех политических дел на суд» – и здесь опять же стоит отметить некорректное смешение терминов «государственные преступления» и «политические преступления»). Иначе говоря, «реакционер» Плеве был в согласии с «либералом» Лопухиным практически вплоть до собственной гибели в результате теракта в июле 1904 г.

Попутно замечу, что в политической полиции закон от 7 июня 1904 г. вызвал нарекания. Не прошло и двух лет, как директор Департамента полиции Э.И. Вуич жаловался министру внутренних дел П.А. Столыпину на атмосферу разнузданности и безнаказанности, которую этот закон спровоцировал в революционной среде: «До издания помянутого закона политические дознания[299 - Интересно, что Э.И. Вуич использует термин «политические дознания», а не «дознания по делам о государственных преступлениях», как сформулировано в самом законе 1904 г., о котором Вуич пишет, что опять же говорит о вторжении «политики» в делопроизводственный язык после 17 октября 1905 г.], производимые хотя и при участии прокурорского надзора, разрешались в порядке административном и постановка таковых на суд была явлением исключительным, и имела место большею частью в тех случаях, когда при дознаниях имелись солидные вещественные доказательства и другие формальные улики для суда или когда виновность была настолько очевидна (каковы террористические покушения), что доказывать ее и не приходилось. В настоящее время члены революционных организаций, в особенности наиболее видные из них, ведут себя настолько конспиративно, что результаты обысков обыкновенно бывают незначительны. В революционных сферах имеются в обращении даже отдельные руководства о том, как вести себя с точки зрения конспирации, а равно и при допросах. Наконец, к услугам революционеров всегда лучшие силы либеральной адвокатуры. При таких условиях единственным почти (кроме поличного) средством доказательств виновности являются свидетельские показания, и в этом-то отношении в настоящее время замечается печальное явление: насколько охотно и подробно давались свидетельские показания при старом порядке административного решения дознаний, настолько трудно получить таковые теперь. Причиною этого служит оглашение свидетельских показаний на суде и боязнь свидетелей пострадать от революционеров за свои откровенные уличающие показания. И если прежнее дознание, вчиняемое при наличности одного лишь обвиняемого, развивалось и приводило к привлечению иногда целого ряда других обвиняемых, то ныне нередки случаи, когда дело, возбужденное о нескольких лицах, сводится к преданию суду одного лица, а часто и вовсе прекращается. Наличность терроризации свидетелей не подлежит сомнению; известны случаи жестокой мести им за данные показания. Несколько донесений о таких случаях при сем представляются»[300 - Записка директора Департамента полиции Э.И. Вуича (министру внутренних дел П.А.Столыпину) о проблемах привлечения к ответственности лиц, обвиняемых в государственных преступлениях // Политическая полиция и политический терроризм. Сб. док. М., 2000. С. 231–232.].

Вызывает удивление утверждение ряда историков, что в программу «борьбы» А.А. Лопухина с «провокацией» входило упразднение охранных отделений[301 - Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 200–209; Миндлин А. «Чужие среди своих». С. 2; А.А. Лопухин – жертва обстоятельств или сознательный диссидент? // С. 439–440.]. Напротив, именно при Лопухине и под его руководством создается целая сеть охранных отделений – Лопухин был назначен директором Департамента полиции в мае 1902 г., а охранные отделения появились в крупнейших городах России в августе–октябре 1902 г. Кроме того, именно при Лопухине во главе ключевой аналитической структуры Департамента – его Особого отдела – стал видный «охранник» С.В. Зубатов, признанный в литературе лучшим деятелем политического сыска, во многом определявшим его развитие с конца 1880-х до осени 1903 г.[302 - Заварзин П.П. Работа тайной полиции. Париж. 1927. С. 69; Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 3; Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1991. С. 44; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 64, 75; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 109.]

Стоит внести некоторые коррективы и в историографические трактовки отношений С.В. Зубатова и А.А. Лопухина. По распространенному в литературе мнению, они тесно сотрудничали на рубеже веков, когда Зубатов был начальником Московского охранного отделения, а Лопухин – прокурором Московского окружного суда (июнь 1899 – апрель 1900 гг.), отвечавшим за проведение дознаний по делам о государственных преступлениях[303 - Рууд Ч., Степанов С. Фонтанка, 16. С. 201, 203; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 312; Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 205; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 72.]. Однако в 1899 г. Зубатов весьма критически отзывался о деятельности московской прокуратуры: «Прокуроры без всякого стеснения заявляют, что с моей стороны является совершенно непростительным, раз я их не осведомляю накануне арестов об означенных следственных действиях, так как им необходимо немедленно давать (по телеграфу) об этом знать министру юстиции… я, конечно, отругнулся и впредь этого делать не намерен»[304 - ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. Б. Л. 6.].

Так или иначе, став директором Департамента полиции, А.А. Лопухин пригласил заведовать Особым отделом именно С.В. Зубатова, «рабочий эксперимент» которого находился в самом разгаре[305 - Первоначально поддержку С.В. Зубатову в «рабочем вопросе» оказывал и министр внутренних дел В.К. Плеве: с его санкции политика «полицейского социализма», опробованная в Москве, была распространена на другие заводские районы России. Куропаткин А.Н. Дневник // Красный архив. 1922. № 2. С. 81; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 310–313.]. Ближайший помощник Зубатова, «главный филёр страны» Е.П. Медников[306 - Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 117–118, 278; Заварзин П.П. Жандармы и революционеры. С. 33.] надеялся именно на Лопухина, когда Зубатов был неожиданно уволен Плеве в августе 1903 г.[307 - Письма Е.П. Медникова А.И. Спиридовичу // Красный архив. 1926. № 4 (17). С. 200; Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 112.]

Несколькими годами ранее С.В. Зубатов инициировал обучение политическому розыску наиболее талантливых молодых жандармов при Московском охранном отделении и позднее писал об этом: «Прикомандировав лучших из вновь поступивших в Корпус жандармов офицеров к названным охранным отделениям для практического изучения приемов розыска, в виду предположенного затем назначения их на самостоятельные и ответственные должности, Департамент полиции тем самым официально признал… преимущества службы этих отделений по сравнению их с общежандармской… Среди довольно многочисленного состава офицеров Корпуса жандармов, офицеры-охранники, систематически прошедшие школу охранной службы в течении нескольких лет, подобно тому, как это можно сказать относительно ротмистра Сазонова, резко выделяются, как в этом убеждает меня служебная практика, над общим уровнем своей среды: и богатством служебного опыта, и широким знанием дела, и наконец благодаря непосредственному участию в самых разнообразных случаях деятельности охранных отделений и беспрестанному сношению с живой личностью самого различного типа, характера, положения»[308 - ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. Б. Л. 37. Также см.: ГА РФ. Ф. 102. 3 делопроизводство. 1898. Д. 245. Ч. 1. Л. 7, 16; Оп. 295. Д. 111. Л. 33–34.].

Жандармы-ученики С.В. Зубатова при А.А. Лопухине стали руководителями вновь созданных и уже существовавших охранных отделений. Так, Я.Г. Сазонов стал начальником Санкт-Петербургского охранного отделения (1903–1905), В.В. Ратко – Московского (1902–1905), А.И. Спиридович – Таврического, а впоследствии Киевского (1903–1906). Б.А. Герарди был назначен помощником начальника Сибирского охранного отделения (1903–1905)[309 - Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 270; Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 73.]. Когда у начальника Киевского охранного отделения Спиридовича возник конфликт с руководителем местного ГЖУ В.Д. Новицким, Лопухин встал на сторону воспитанника Зубатова (при этом Новицкий подал в отставку)[310 - Письма Е.П. Медникова А.И. Спиридовичу. С. 200; Головков Г., Бурин С. Канцелярия непроницаемой тьмы. С. 268.].

Все это дает основание для внесения определенных корректив в историографический образ А.А. Лопухина, а возможно, и для пересмотра некоторых устоявшихся историографических оценок, исходящих из разделения высшего чиновничества на «реакционеров» и «либералов»[311 - Об условности такого разделения см., например: Иванов А.Е. В.К. Плеве – министр внутренних дел. С. 30–34, 118 и др.].

В необходимости такого пересмотра убеждает и история взаимоотношений С.В. Зубатова с московским обер-полицмейстером Д.Ф. Треповым. В 1906 г. Зубатов так вспоминал о Трепове: «Для меня он очень дорог. Он – мой политический ученик, мой алтер эго, мой стойкий и верный друг… мы вместе всячески старались сочетать свободу и порядок»[312 - Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 69–71.]. Слова «свобода и порядок», которыми Зубатов охарактеризовал деятельность Трепова, слабо сочетаются с историографической репутацией последнего как «махрового» реакционера[313 - В литературе Д.Ф. Трепову, назначенному в январе 1905 г. петербургским генерал-губернатором, чаще всего «припоминают» фразу из обращения властей к населению 14 октября 1905 г., в котором утверждалось, что полиции дан приказ: «Патронов не жалеть и холостых залпов не давать».]. Изначально их отношения не были столь идиллическими, как это представлялось Зубатову позже, в 1899 г. в письмах в Департамент полиции Зубатов отзывался о московском обер-полицмейстере как «любителе лизнуть у набольших» и критиковал за финансовую политику в части распределения наградных денег[314 - ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 34. С.В. Медведев в монографии, посвященной Зубатову и «рабочему вопросу», полагает, что отношения Зубатова и Трепова были напряженными и недоброжелательными в целом: Медведев С.В. Эксперимент Зубатова. С. 96–97.]. Однако в дальнейшем Трепов в целом поддержал гибкую и умелую политику Зубатова в рабочем и в студенческом вопросах. Хорошие отношения начальника Московского охранного отделения и московского обер-полицмейстера отмечал А.И. Спиридович. Как и Зубатов, Спиридович защищал политику Трепова 1905 г. в своих воспоминаниях: «То, что не пришло своевременно в голову общепризнанному за гуманного и либерального князю Святополк-Мирскому, ясно предстало новому генерал-губернатору, которого политические враги называли всякими нелестными эпитетами. Именно ему, генералу Трепову, принадлежала инициатива представить его величеству депутацию от петербургских рабочих разных фабрик и заводов»[315 - Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1991. С. 176.].

Несколько слов стоит сказать и о других деятелях политического сыска, которым в исследованиях «охранных структур» Российской империи уделено меньше внимания. В частности, далее часто будут цитироваться документы, автором которых был заведующий Заграничной агентурой П.И. Рачковский. Существует большой корпус литературы, посвященный его участию в фабрикации «Протоколов сионских мудрецов»[316 - Милюков П.Н. Правда о сионских протоколах. Литературный подлог. Париж, 1922; Делевский Ю. Протоколы сионских мудрецов (История одного подлога). Берлин, 1923; Бурцев В.Л. Протоколы сионских мудрецов: доказанный подлог. Париж, 1938; Cohn N. Warrant for Genocide. The Myth of the Jewish world-Conspirace and the Protocols of the Elders of Zion. L., 1967; Rollin H. L’Apocalypse de notre temps. P., 1991; Дудаков С. История одного мифа. Очерки русской литературы XIX–ХХ вв. М., 1993; Будницкий О.В. С.Г. Сватиков и его борьба на «еврейском фронте» / Евреи и русская революция. М., 1999. С. 24–26.]. Однако мой анализ этого сюжета показал, что причастность Рачковского к написанию данной исторической фальшивки – историографический миф[317 - Бибикова (Ульянова) Л.В. С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов». С. 141–157.]. В контексте данного исследования это означает, что всё, написанное о Рачковском в связи с фабрикацией «Протоколов», не имеет значения для исследования деятельности этого служащего политической полиции. Большее значение имеет репутация Рачковского в историографии политического сыска, а в ней он характеризуется как «человек хитрый, умный, беспардонный», насаждавший «свои методы сыска, не гнушаясь и провокацией»[318 - Перегудова З.И. Политический сыск России. С. 117.]. Вместе с тем стоит отметить, что еще в 1886 г. ревизия Департаментом полиции Заграничной агентуры показала, что «это лучшая из русских политических агентур», а в дальнейшем, несмотря на физическую удаленность Рачковского от России, Департамент нередко обращался именно к нему с заданием проанализировать общественно-политическую обстановку в стране[319 - Агафонов В.К. Заграничная охранка (составлено по секретным документам Заграничной агентуры и Департамента полиции). Пг., 1918. С. 18, 27–28, 30, 32 и др.]. Следовательно, и трактовки Рачковским «либерализма» и «либералов» были востребованы в центральном органе политического сыска.

Не менее часто в следующих главах будут упоминаться директор Департамента полиции в 1896–1902 гг. С.Э. Зволянский и заведующий Особым отделом в 1898–1902 гг. Л.А. Ратаев – ведь именно на рубеж XIX–ХХ вв. приходится активизация общественного движения в Российской империи. Несмотря на принципиальную важность этих двух фигур с точки зрения понимания того, как реагировал Департамент на начавшийся бурный рост всего «противоправительственного» в последние годы XIX в., и о Зволянском, и о Ратаеве известно крайне мало. Они оба служили в Департаменте полиции с 1882 г., вместе прошли по карьерной лестнице с низших должностей до руководящих. С приходом в 1902 г. в Министерство внутренних дел В.К. Плеве Зволянский был отправлен в отставку, а Ратаев – в Париж, заведовать Заграничной агентурой вместо П.И. Рачковского. Сложно сказать, насколько удачным было такое решение, – одни из лучших жандармов-«охранников» начала ХХ в. А.И. Спиридович и А.П. Мартынов отзывались о Ратаеве как о человеке, не подходящем для руководства политическим сыском[320 - Спиридович А.И. Записки жандарма. С. 81; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 78.]; встречается такое мнение и в литературе, в которой Ратаев характеризуется как светский человек, франт, театрал, легкомысленный и необязательный донжуан[321 - Лурье Ф.М. Полицейские и провокаторы. С. 260, 306; Галвазин С.Н. Охранные структуры Российской империи. С. 107.]. Правда, как замечает В.С. Брачев, «относиться к такого рода заключениям следует осторожно: едва ли человек такого склада смог бы продержаться в Департаменте полиции на протяжении более чем двух десятилетий»[322 - Брачев В.С. Мастера политического сыска. С. 47.]. Вероятно, истина где-то посередине – как возможно предположить, Ратаев был хорошим аналитиком и в кресле руководителя Особого отдела был вполне на своем месте, однако работать в самой гуще революционной жизни за границей, в том числе с секретной агентурой, он не умел[323 - См., например, о деятельности ближайшего помощника Л.А. Ратаева в Заграничной агентуре А. Бинта: Бибикова (Ульянова) Л.В. С.Г. Сватиков и происхождение «Протоколов сионских мудрецов». С. 148–149.].

Нет ясности и в отношениях Л.А. Ратаева к новому директору Департамента полиции А.А. Лопухину. В октябре 1902 г. Ратаев писал С.В. Зубатову из Парижа: «Здесь кем-то распускаются слухи, будто бы Алексей Александрович (Лопухин. – Л.У.) начинает не ладить с министром… без А.А. я здесь ни минуты не останусь и немедленно возбужу вопрос об отставке и о пенсии, отклонив, безусловно, всякое другое назначение»[324 - Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. С. 33.]. Но, скажем, А.П. Мартынов считал, что Ратаев воспринял назначение на должность заведующего Заграничной агентурой как ссылку «и затаил обиду против Лопухина и Зубатова»[325 - Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 78.]. Так или иначе это не имеет принципиального значения для данного исследования, т.к. Ратаев на посту заведующего Заграничной агентурой о «либералах» не писал (в отличие от его предшественника П.И. Рачковского).

Совсем не введены в научный оборот сведения о руководителях Санкт-Петербургского охранного отделения – П.В. Секеринском (1885–1897), В.М. Пирамидове (1897–1901), Л.Н. Кременецком (1903–1905). Некоторую информацию о них можно почерпнуть из воспоминаний последующих начальников этой структуры политической полиции А.В. Герасимова (1905– 1909)[326 - Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991.] и К.И. Глобачева (1915–1917)[327 - Глобачев К.И. Правда о русской революции: воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. М., 2009.]. Другие руководители этого отделения менялись чуть ли не каждый год и не успели оставить заметного следа в деятельности столичного охранного отделения[328 - Исключение – уже названный выше «ученик» С.В. Зубатова Я.Г. Сазонов.]. «Белым пятном» остается и биография начальника Московского охранного отделения ротмистра Н.С. Бердяева, а ведь именно благодаря ему С.В. Зубатов после «провала» в качестве секретного агента стал штатным сотрудником политической полиции.

Из деятелей губернских жандармских управлений в литературе наиболее известен начальник Киевского ГЖУ В.Д. Новицкий[329 - Новицкий В.Д. Из воспоминаний жандарма. Л., 1929.], однако для данного исследования недостаток информации о жандармах личного плана не столь существенен – как будет показано ниже, жандармы со всех концов Российской империи описывали «либералов» и «либерализм» очень схожим языком и характеристиками. И этот язык часто не находил отклика ни у чинов охранных отделений, ни у служащих Департамента полиции[330 - ГА РФ. Ф. 102. Особый отдел. 1898. Д. 2. Ч. 1. Лит. Г. Л. 12; Д. 2. Ч. 1. Лит. В. Л. 6; Д. 9. Ч. 1; Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. С. 54, 60, 65–67, 123, 211, 233, 261 и др.; Поляков А. Записки жандармского офицера. С. 490.].

Таким образом, анализ взаимоотношений внутри политического сыска позволяет несколько скорректировать историографические представления о ряде ее видных деятелей. Помимо социально-профессиональных критериев, коммуникации в этой системе зависели от личных отношений руководителей в первую очередь Департамента полиции и охранных отделений. Во многом именно они определяли развитие политического сыска: кадровые перемещения, выработку методик наблюдения и других стратегий поведения по отношению к объектам наблюдения, в том числе по отношению к «либералам».

Глава II

Что такое «либерализм»? Неотрефлексированные образы делопроизводственной переписки

Что такое «либерализм», «либералы», «либеральное движение» для деятелей политического сыска? В их переписке нет соответствующих определений; более того, эти термины и однокоренные с ними слова в основном встречаются в делопроизводственной документации как бы мимоходом, словно автор того или иного текста не рефлексирует по их поводу и уверен, что найдет в этом понимание у своего адресата (независимо от того, является ли адресат вышестоящим или нижестоящим по отношению к автору документа). Видимо, такое умолчание было следствием определенного внутреннего консенсуса в политической полиции о данном общественно-политическом явлении, несмотря на тот факт, что – как будет показано ниже – восприятие этого явления, его образы были множественными, а границы «либерализма» – весьма и весьма подвижными.

Тем интереснее исследовательская процедура выявления сущностных, общих и различных, черт «либералов» и «либерализма» в представлениях чинов политического сыска – процедура, напоминающая поиск улик и дальнейшую реконструкцию целостной картины посредством собирания их в «пазл», как в методологии «уликовой парадигмы», предложенной итальянским историком К. Гинзбургом (воссоздание целого, недоступного прямому наблюдению, по частностям – «через посредство следов, симптомов, улик»[331 - Гинзбург К. Приметы. Уликовая парадигма и ее корни // Гинзбург К. Мифы – эмблемы – приметы: Морфология и история. Сб. ст. М., 2004. С. 189– 241.]).

Итак, сформулированные в этой главе параметры – результат исследовательской реконструкции, разложения автором этих строк «по полочкам» основных черт многообразного явления, которое в делопроизводственной переписке присутствовало по умолчанию, в неотрефлексированном виде и не было предметом собственного анализа героев этого исследования.

2.1. «Либерализм» позитивный и деструктивный