Память. Часть1

В доме расселись по лавкам. Ганна достала горилку. Орина вытащила чугунки из печи.

–Интересуешься, хозяйка, кого встретили по дороге? Да кого тут встретишь? То обоз с патронами на фронт идёт, то новобранцы тоже в сторону фронта, а обратно только раненых везут. Вон Анджея с друзьями встретили недавно. С плена сбежал.

– Ты поляк, Анджей, по выговору слышу. С какого ты села? – спросила Саша, которая несколько месяцев не получала от родных весточки.

– Я с Подгайцев, – ответил Анджей.

– А я с Рованцев, мы соседи! – обрадовалась Саша. – Что там сейчас у нас?

– Я уже несколько месяцев новостей не получал.

– Так ты у немцев в плену был?

– Нет, у русских, – ответил Анджей на новый вопрос Саши.

– Ты за немцев воевал?

– Нет. За русских. Я стрелять отказался. Вести пришли, что батьку моего и других односельчан австрияки завербовали в армию. Я в своих стрелять не стал. Русские меня вместе с пленными австрийцами заперли. Не только меня. Там ещё двое поляков было. Один тоже с Рованцев, кстати. Стахом зовут.

Стахом? – подскочила Саша. – А фамилию знаешь?

– Нет, не спрашивал.

– А какой он из себя?

– Да, как ты, почти, только старый.

Саша поднялась с лавки.

– Ты что? – спросила Ганна.

– Так это батька мой, наверное. Где он сейчас?

– Мы вместе бежали из плена, решили в сторону Польши идти, но я вот товарищей анархистов встретил, запали в душу их речи, и расстался я с солдатами Стахом и Якубом. Пошли разными дорогами. Где они теперь, я не знаю.

– Жив, батька мой, уже хорошо, –прошептала Саша.

– Может, бог даст, свидитесь ещё, – сказал Анджей.

– Что за вера у вас такая странная? – спросила Ганна.

– Да не вера это, мать, – ответил Гаврила. –По вере мы христиане, как и вы.

– А как же девку берёте, не венчаясь? – уточнила взволнованная Ганна.

– Да никто её не берёт, она сама едет, куда хочет, – пытался втолковать Анджей.

– А мамка с батькой отпустили неуж-то? – не могла разобраться Ганна.

– Да что я – маленькая? У мамки спрашивать, куда идти? – возмутилась Маринка. – Я свободный человек!

– А вдруг обидит кто? – не унималась мать.

– Что может хуже, чем жить здесь? Заниматься ненавистной работой? Здесь меня не обижают? Семён на Орину променял. Батька из дома совсем теперь не выпускает, мать всю домашнюю работу на меня свалила. Каторга, а не жизнь.

– А я подумал, что разлюбила ты меня, – улыбнулся Семён, – сердишься, значит, ещё любишь.

Маринка взглянула на раскрасневшегося Анджея, стройного, высокого красавца, с большими карими глазами, с прямым носом, кудрявыми тёмными волосами, брови вразлёт. Сравнила с Семёном. Не такой яркий, но до боли родной и милый. Марина остановила себя, не давая себе углубиться в эту тему, откинула за спину косы и вновь начала увлечённо говорить.

– Мы создадим новое общество для всех. Мы будем жить счастливо и свободно. Все люди будут братья и будут любить друг друга. Всё будет общее. Никто никому не будет завидовать, ни у кого не будет врагов!

– Маринка! – вдруг раздалось со двора, – Ты здесь? Куда бежать вздумала?

– Это батька мой! – взвизгнула Маринка, – Бежим скорей! – она схватила Анджея за руку и побежала из хаты. Парни спохватились, вскочили, на ходу допивая горилку, побежали следом.

– Во девка! Огонь! – воскликнул Богдан, – Да за такой хоть куда пойдёшь, отца родного продашь!

Парни выскочили из хаты, перемахнули через плетень. Маринка прошмыгнула мимо разинувшего от удивления рот отца.

– Я не вернусь, батька! Не поминайте лихом! – крикнула Марина, запрыгивая в повозку на ходу. Парни подхватили её, и повозка понеслась, а вслед ещё долго неслись проклятья Марининого отца, который пытался догнать телегу, да подбадривающие крики подростка Пашки: «Давай, Маринка, молодец!»

– Вернётся, – тихо напророчила бабушка, поглаживая ствол ореха. – Ещё вернётся.

16. Перемирие.

Якуб и Стах плелись по дороге. Они потеряли счёт дням и часам, спали то в стоге сена, то в чьём-то сарае. Еду воровали или выкапывали остатки овощей на убранных полях. Одежда порвалась и испачкалась, волосы и бороды отрасли, оба кашляли. Рваная обувь не просыхала. Появлялись мысли сдаться русским или австрийцам, сил уже не было, и не понятно было, куда нужно идти.

Смеркалось. Поляки искали стог сена, чтобы отдохнуть. Увидели в поле группу людей, сидящих у костра. Ночь была холодной, шёл снег. Стах и Якуб решили подойти попросить еды. Риск умереть от голода и холода был больше, чем риск быть схваченными или убитыми.

– Вечер добрый, братья, – осторожно начал Стах.

– Здорово, коль не шутите, – ответили мужики, сидевшие у костра, одетые в солдатские шинели русской армии, но без оружия.

– Позвольте погреться у костра, – еле шевеля замёрзшими губами, произнёс Якуб.

– Садитесь, места в поле много, – пошутили мужики.

Якуб и Стах уселись у костра. Солдаты с недоумением их рассматривали. Штаны и сапоги солдатские, рубахи и зипуны крестьянские. Заросшие, оборванные, грязные.

– Откуда и куда путь держите, – спросил рыжий мужик, сидевший рядом со Стахом.

Стах и Якуб переглянулись, не зная, что говорить. Надоело бежать куда-то, врать всем, скрываться, и Стах решился.

– Сбежали мы из-под ареста, – откровенно признался он. – Теперь не знаем куда податься. Русские опять закуют или расстреляют за то, что сбежали, а австрияки расстреляют за то, что в русской армии служили. Вот и не знаем, куда нам теперь деться, везде мы преступники.

– А что такого натворили? За что арестовали вас? – поинтересовался рыжий.

– Стрелять отказались. Слух прошёл, что земляков, родичей наших австрияки в армию завербовали. В своих стрелять мы не захотели, – объяснил Стах.