Русское сокровище Наполеона

Теперь Юра – старший научный сотрудник, пишет диссертацию о Смоленске времен наполеоновской оккупации. Очень увлечен, ему дай волю, только и будет говорить, что о Барклае де Толли или каком-нибудь Жомини. Все равно с ним всегда интересно, и о Барклае интересно. Но, конечно, ему некогда, да и Маша вечно в поисках подработок, так что встречаются они реже, чем ей хотелось бы. Маша старается обращаться к нему только по делу. Вот сейчас нужно показать этот листок.

Для начала пришлось рассказать об ограблении. Юра неожиданно заинтересовался. Она старалась говорить о происшествии легко, с юмором, но он воспринял все всерьез.

– Обязательно поменяй хотя бы замок, если дверь не можешь. Купи хороший, на этом не экономь. Хочешь, я помогу выбрать? Кстати, у тебя деньги остались?

– Конечно, остались! – беспечно ответила Маша. – Не беспокойся, я сама сумею выбрать.

Замок она, может, и поменяет, но позже. Денег до зарплаты осталось совсем мало, только на самые необходимые продукты. Но Юрке она не станет об этом говорить – еще жалеть начнет, этого только не хватало. Она быстро сменила тему и рассказала о тайнике в иконе. Вынула из сумочки листок.

Листок Юрку тоже заинтересовал. Вначале он долго рассматривал его через лупу, а потом пошел куда-то что-то сверять.

Оставшись одна, Маша от нечего делать стала читать текст в Юркином компьютере и неожиданно увлеклась. Это было продолжение статьи.

«Смоляне стали заложниками в этой великой битве: до самого начала сражения от них скрывали, насколько опасно оставаться здесь. «Почти все современники накануне вторжения Великой наполеоновской армии были уверены, что дальше Минска Наполеон в глубь России не пойдет, а направлением главного удара станет не Москва, а Петербург», – писал о своих впечатлениях лета 1812 года герой Русско-турецкой войны отставной генерал-майор Матвей Максимович Ельчанинов. Летом 1812 года он с младшим девятилетним сыном Коленькой жил в своей деревне в Краснинском уезде, «при самой почти белорусской границе».

Еще 17 июля жизнь в имении текла размеренно. Ничто не предвещало беду. С утра Матвей Максимович поехал в Смоленск – окрестных помещиков пригласили прибыть в Дворянское собрание. И представить было невозможно, что через две недели город будет пылать в огне. Однако близость фронта чувствовалась: двигались конвои с пленными французами, казаки покупали оружие на специально устроенных пунктах. Такой суеты на этих улицах Ельчанинову видеть еще не доводилось.

В Дворянском собрании тоже, конечно, говорили о войне – велели помещикам отправить для войск сухари, хлеб, крупы, сало. К этому времени смоляне поставляли провиант для армии уже в больших количествах.

Продукты Ельчанинов отправил 21 июля. Дальше началось непонятное. 22 июля Матвей Максимович, следуя все тем же полученным в Смоленске распоряжениям, послал в Красный для участия в народном ополчении небольшой отряд крестьян. Однако на следующий день они возвратились: в Красном не к кому было обратиться – учреждения не работают, а жители поспешно разъезжаются кто куда. Матвей Максимович стал задумываться о собственной безопасности. Успокаивало, что в Красном стояли наши дивизии.

2 августа он послал человека в Красный отвезти письма и узнать новости. Посланный вернулся с известием, что жители все выехали.

Мы знаем теперь, что в этот день начиналось героическое сражение под Красным. Когда разъезды донесли стоявшему там с шестью тысячами войск Неверовскому о появлении «огромных сил неприятельских» – на Красный шла пятнадцатитысячная кавалерия Мюрата! – он отступил и расположил свою дивизию за оврагом, спрятав от превосходящих по численности французских войск. Бой основные силы дивизии открыли неожиданно для французов. Несомненный военный талант Неверовского позволил задержать наступление и предоставил время для соединения в Смоленске армий Барклая де Толли и Багратиона.

Услышав нерадостные вести, Ельчанинов понял, что необходимо срочно покидать имение. На следующий день (3 августа, когда уже шли бои под Красным) в шесть часов утра он с сыном, сопровождаемый восемью крестьянами, «простился со своей спокойной кельей» и выехал из имения. Кортеж состоял из повозки, подводы с провиантом и четырнадцати лошадей. Уже в пути от встречных людей генерал узнал, что по Киевской дороге, на которую он выезжал, движутся наполеоновские войска. Он повернул в сторону.

По существу, повозки Ельчанинова оказались в тылу французских войск. Опасность грозила отовсюду. Генерал не знал, насколько близко французы и с какой стороны могут подойти, по какой дороге они движутся. Никто не знал, откуда ждать неприятеля. Ельчаниновым встречались другие помещики, тоже спасающиеся бегством. Какое-то время они двигались вместе.

Представим себе кавалькаду, составленную из двух-трех таких обозов: при каждом помещике человек восемь крестьян, каждого сопровождают по две подводы и более десятка лошадей. Бывало и такое, что окрестные крестьяне принимали этот огромный кортеж за французские части. Кроме неприятельских войск, опасность могла исходить и от мародеров, иногда из своих же мужиков.

Как и многие, Ельчанинов метался, спасаясь от вражеского нашествия, по тем же дорогам, по которым уже двигалась громадная французская армия. При немолодом отставном генерале (ему было 56 лет – по тем временам возраст солидный) находился девятилетний ребенок. Проявлять героизм было неуместно.

Спастись им удалось чудом, как считал сам генерал. Уже добравшись 5 августа до относительно безопасного Дорогобужа, Матвей Максимович описывает сумятицу, там царящую: множество беженцев, встречи, разговоры, измученные опасным путешествием люди, тревога за Смоленск, откуда второй день полыхают зарницы и доносится гром пушек».

Она дочитывала, когда Юра вернулся.

– Извини, что долго. А, мою статью читаешь? Это по воспоминаниям Ельчанинова, помнишь, я рассказывал, что в архиве нашел записки. Как тебе?

Маша сдержанно кивнула:

– По-моему, интересно.

Ей нравилось все, что он делал. Правда, по большей части она старалась это скрывать даже от себя: Мария Макарова была особой самостоятельной и не хотела зависеть ни от чьего мнения.

– Ты не поверишь, – он сменил тему, – твой документ тоже оказался примерно из того времени. Судя по ряду признаков, его можно датировать началом ХIХ века. Я даже у Ружевича проконсультировался – уж он-то знает.

Виктор Николаевич Ружевич был заместителем директора по научной работе. Знания его были обширны. Юра его очень уважал и часто о нем рассказывал.

– Ты и об ограблении ему сказал? И об иконе тоже?

Она покраснела. Почему-то не хотелось рассказывать всем о бабушкиной иконе и тем более смешить народ нелепым ограблением. Конечно, все станут смеяться – нашли к кому залезать! Что у Машки брать-то? Надо же, все у нее не так, умеет вляпываться. Не Макарова, а тридцать три несчастья!

– Нет, об этом не стал говорить. Зачем такие подробности? Для атрибуции документа они все равно ничего не дают. Я сказал, что ты в старых бумагах нашла. Начала разбирать бумаги после смерти матери и нашла. Понимаешь, это, скорее всего, план какой-то местности. Ружевич, правда, говорит, что не факт, а мне кажется, похоже.

Вот все-таки Юрка молодец – не каждый так тонко поймет все нюансы и будет думать о чужих интересах. Вслух она пошутила:

– Может, это французский шпион рисовал план наших войск в 1812 году?

Но он ответил серьезно:

– Может быть и это. Хотя совсем не обязательно француз, в Великой армии было много иностранцев, особенно поляков, а эти сокращения вроде похожи на польские. Или не шпион, а просто какой-нибудь офицер отметил что-то для себя, чтобы не забыть. А ты уже на наполеоновский клад губу раскатала? – Он сменил серьезный тон на шутливый.

Наполеоновский клад был в музее предметом вечных насмешек. Время от времени в местных газетах появлялась очередная «сенсация»: якобы уходя из непокоренной России, изнемогающие наполеоновские солдаты утопили в одном из смоленских озер несметные богатства, которые везли из Москвы. Такие серьезные ученые, как Ружевич или тот же Юрка, при разговорах о кладе посмеивались. Маша обиделась:

– Клад мне бы сейчас очень пригодился.

– Кстати, насчет клада, – улыбнулся Юрка. – Я в «Пути» гонорар за статью получил, это, знаешь ли, надежнее клада. Скоро обед – пойдем в пирожковую? Приглашаю!

– Пойдем. Только твой гонорар пусть будет ни при чем, я сама за себя плачу.

Денег оставалось совсем мало, но все равно что-то есть придется, время обеденное. И в пирожковой не так уж дорого. И очень хочется еще с Юркой поболтать.

Листок с непонятным рисунком зарегистрировали и оставили в хранилище, так распорядился Виктор Николаевич.

– Пусть это не очень важный, но все же старинный документ, он вполне достоин храниться в музее, – веско, как всегда, сказал уважаемый ученый.

И возражать ему экскурсовод Макарова, конечно, не осмелилась. Ружевичу никто не возражал, включая директора.

Из пирожковой вышли в третьем часу. Маша сразу пошла в свой отдел. Солнце вовсю припекало. Она шла через Блонье[1 - Блонье – сад в центре Смоленска.], стараясь держаться в тени деревьев. Тень была дырчатая и короткая – середина дня, но все-таки почти весь путь удалось пройти в какой-никакой тени. От Блонья до сквера Героев – два шага. Настроение после болтовни с Юркой было хорошим.

Глава 3

Сквер Героев с одной стороны огорожен крепостной стеной, как бы прилеплен к ней. Всем ясно, что стена в основе сквера, он тянется вдоль нее.

Крепостная стена – гордость и слава Смоленска. Ее строили на рубеже ХVI – ХVII веков как западный щит России. Город много раз разрушался, отстраивался и перестраивался, поэтому и стена как бы подточена разными эпохальными событиями. Увы, целиком она не сохранилась, только отдельные фрагменты.

Один, не самый знаменитый, без башен, огораживает сквер Героев. На малом пространстве сконцентрировались памятники двух войн, прошедших по городу с перерывом всего в столетие с небольшим, – Отечественной войны 1812 года и Второй мировой. Могилы героев вдоль стены, Вечный огонь и музей, где Маша работает, – это Вторая мировая. А памятник с орлами, бюсты полководцев и малозаметная мемориальная доска на месте казни Павла Энгельгардта – это Отечественная 1812-го.

Она быстро шла по выложенной плиткой дорожке вдоль стены – к музею и к памятнику с орлами, он как раз напротив музея. От здания на аллею легла большая тень – как хорошо! Люди в тени слушали экскурсовода. Маша тоже остановилась полюбоваться, это был ее любимый памятник.

В июле 1812 года главные силы русской армии рассредоточились по обширной западной границе. Армия Барклая то входила в город-крепость Смоленск, то покидала его. За две недели до Смоленского сражения Барклай писал губернатору: «Городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности и не вероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны, идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22-го числа (июля), и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов Отечества. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми армиями, тот может быть уверен в победе их».

Однако 26 июля обе армии, обманутые маневром Наполеона, снова оставили город, а соединиться в Смоленске сумели, и то благодаря случайности, только 4 августа.

В течение 1 августа Наполеон, непревзойденный дотоле полководец, баловень судьбы, не знающий поражений счастливчик, сделал обманный маневр – из тех, что всегда так хорошо ему удавались: повел войска на Москву якобы через Дорогобуж, в обход Смоленска. Расчет был на то, чтобы не дать соединиться русским армиям Багратиона и Барклая де Толли и разбить их поодиночке на подступах к городу-крепости. А город, оставленный русскими практически без защиты, взять легко. Известно было, что Багратион и Барклай не ладили между собой, и это упрощало дело. Пылкий Багратион, дотоле маневрировавший вокруг Смоленска, поддался на провокацию и направился на Дорогобуж. На самом же деле основные силы Великой армии двинулись в сторону Смоленска.

Счастье, однако, на этот раз Наполеону изменило. Странный, глупейший, вообще говоря, случай не позволил осуществиться хитрому маневру завоевателя Европы. В ночь на 3 августа корпус Раевского получил приказ спешно выйти из Смоленска, чтобы присоединиться к Багратиону в Дорогобуже. Однако выступление задержали на три часа из-за того, что начальник одной из дивизий накануне праздновал день рождения и сильно напился. Это нелепое опоздание позволило адъютанту Неверовского встретить при выходе из Смоленска корпус Раевского и сообщить о боях под Красным. Хитрый маневр Наполеона открылся: главные силы Великой армии шли не на Дорогобуж, а к Смоленску – через Красный. Неверовский в ожесточенном сопротивлении задержал их почти на сутки.