Оценить:
 Рейтинг: 0

Иоанн III Великий. Исторический роман. Книга 1, часть 1—2

<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 15 >>
На страницу:
8 из 15
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Глаза Ананьина блуждали где-то в стороне от лиц собеседников, он явно избегал этого разговора:

– Я не знаю. Великий Новгород не дал мне о том никаких повелений!

– Заговоры устраивать они умеют, а как отвечать время приходит – они ничего не знают! – разгневался Иоанн, и рука его правая, сжавшись в кулак, несколько раз стукнула по подлокотнику кресла. – Ну, так что, бояре, решать будем?

– Думаю, надо предупредить Великий Новгород, чтоб не забывал порядка, для них же лучше дело миром решить, – молвил многозначительно Патрикеев.

– Вспомните, чем кончались для вас все походы великих князей на Новгород! – поддержал боярина князь Ряполовский. – Вновь на коленях о милости просить станете да откупаться. Вам же дороже обойдется.

– Так и передай, посадник, новгородцам, чтобы вину свою признали, чтобы смутьянов сами наказали, в земли и воды мои не вступали, имя мое держали честно и грозно, по старине, исполняли обет крестный – если хотят от меня добра и милости. Напомни, что терпению бывает конец, – пригрозил Иоанн.

Однако закончить встречу с новгородским посадником великий князь решил все-таки по-мирному и потому уже спокойнее добавил:

– Мы тут с боярами посоветовались и решили пожаловать Дмитрию Борецкому, сыну Марфы, вдовы посадника, звание боярина московского. В дар от меня он получит ризы боярские и меч с золоченой рукоятью. Ну и содержание, как положено.

Государь не стал высказывать надежду, что сей щедрый жест утолит властные аппетиты Борецких, отвратит их от пролитовских настроений.

Когда Ананьин, низко поклонившись, вышел, Патрикеев заметил:

– До меня дошли слухи, что Ананьин сам дружбу водит с теми, кто хочет от Москвы отложиться. Потому он и молчит.

– Поглядим, – сощурив свои сверкающие, как лезвие меча, серо-голубые глаза, сказал Иоанн Васильевич.

Спустя несколько дней в Москву пришло печальное известие: 8 ноября 1470 года умер верный хранитель православной веры и мира с Москвой, любимый новгородцами архиепископ Иона. Далее события развивались по заведенному обычаю. Похоронили его новгородцы со многими слезами и молитвами, как было завещано, в Отенском Покровском монастыре. Через десять дней избрали на малом вече у Святой Софии трех новых кандидатов: духовника Варсонофия, ключника покойного владыки Пимена и ризничего архиепископа Феофила. Положили три жребия на престол, вынули – Феофила. По старине ввели его честно во владычный двор. Вскоре предстояло новому кандидату отправиться в Москву, чтобы пройти традиционный обряд посвящения в архиепископы у гроба чудотворца Петра.

К великому князю Московскому послали боярина Никиту Ларионова – доложить о случившемся и просить опасные, то есть охранные, грамоты для проезда владыки. Получив грамоты, Феофил отправился на утверждение в новой должности.

В самом Новгороде тем временем происходили дела удивительные. В одном из самых богатых и красивых дворов города, в теремах Марфы Борецкой, кипела и бурлила общественная жизнь. То и дело тут собирались молодые и не очень молодые люди в добротных одеждах: спорили, обсуждали, клялись хранить тайну, быть верными дружбе и делу, вербовали сторонников. Центром всей суеты была сама Марфа – крепкая подвижная женщина, немногим более пятидесяти лет. Ближайшим ее сообщником являлся ключник Пимен, метивший на архиепископский престол, но обойденный жребием. То ли обидевшись на судьбу, то ли поняв, что власти можно достичь иным путем, сей Пимен вместе с частью богатейшей архиепископской казной, накопленной многими поколениями бережливых владык и их помощников, явился к Марфе на помощь. Его план был проще некуда: освободиться от власти московской, перейти к Казимиру. И если принципиальный Феофил откажется поставляться у литовцев – заменить его.

– Сколько раз король Польский и великий князь Литовский Казимир призывал нас под свое покровительство? – значительно вопрошала Марфа на званом обеде, где собрались ее активные сторонники.

То ли от выпитого кубка горячительного медового напитка, то ли от радостного волнения, что находится в самом центре внимания, она выглядела помолодевшей. Полные гладкие щеки ее пылали, прядь темных волос с редкой сединой выбилась из повоя – искусно повязанного на голове длинного куска тонкого ипского сукна. Полное ее тело укрывал просторный летник из синей камки, унизанный жемчугом и расшитый золотыми нитями. В ушах красовались золотые серьги с драгоценными каменьями. Выпав по вдовьему несчастью, а может, и счастью, из-под властной мужниной опеки, Марфа полюбила властвовать сама и теперь не отказывала себе в этом удовольствии.

– Мы посулим ему лишь малую толику тех доходов, что даем князю Московскому, – а уж в защите он нам не откажет! – утверждала она. – Да и кого нам бояться? Тверь теперь тише травы сидит, от немцев пусть псковичи сами отбиваются, в крайности – поможем, шведов пока не слышно. Один Иван и остается главный супостат. Неужто, ежели что, с помощью Казимира от него не оборонимся?

– Ты, Марфа, не думай, что Москва так просто от нас отступится, – заметил недавно вернувшийся оттуда Ананьин.

Он действительно находился среди сторонников Марфы и восседал в почетной передней стороне стола неподалеку от хозяйки. Рядом с ней молчал и спокойно наблюдал за происходящим пожилой, седой князь Михайло Александрович, по-литовски Олелькович, брат киевского князя – наместника Семена. Борецкие и их сторонники выпросили его себе у короля Казимира. Случалось новгородцам и прежде для обороны своих земель от шведов и немцев приглашать воевод из Литвы, не прогоняя московских наместников. Но сей случай был особый: Олельковича пригласили специально для устрашения Москвы и для того чтобы скорее склонить народ к союзу с Польско-Литовским королевством. Князь прибыл на службу с множеством панов и князей из Литвы и Польши.

Тут же за столом находился и старший Марфин сын Дмитрий, тот самый, коего только что возвысили в московские бояре. Ему недавно исполнилось тридцать лет. Это был крепкий, широкоплечий круглолицый человек, чем-то внешне напоминающий свою матушку. Он молодился: стриг коротко бороду, носил небольшие загнутые книзу усы и бакенбарды. Его недлинные вьющиеся волосы были сзади зажаты жгутом в небольшой пучок.

– А что нам Москва? Что, у великого князя сейчас, кроме нас, дел нету? – продолжала свою агитацию Марфа. – Да он только что на Казань все силы положил, а теперь, сказывают, Казимир Орду на него подбивает! Да он сам с нами заигрывает – боится! Случайно, что ли, сыну вон моему звание боярина преподнес? Теперь мы имеем честь за одним столом с иноземным боярином сиживать! – повернувшись к сыну, с ироническим поклоном произнесла она.

– Да ладно шутить, матушка, – сердито пошевелил усом Дмитрий.

Он, если бы ему самому дали решать и выбирать, был бы не прочь оставить все, как есть, и не связываться ни с какой Литвой. Да и пожалование великого князя льстило ему. Но он был послушным сыном. К тому же отец, завещав большую часть наследства матушке, которая была намного младше его, вплоть до ее кончины, наказывал оставшимся двум сыновьям во всем ее слушаться. Так что особого выбора у Дмитрия не было.

– Впрочем, и вправду, хватит шутить, – продолжила Марфа. – Завтра на Ярославовом дворе собирается вече, где будем решать, как дальше жить Великому Новгороду, кого иметь у себя союзником и покровителем – Иоанна Московского или Казимира Литовского. А если быть точнее, кем мы хотим быть – вольным ли Новгородом, или вотчиной государя Московского?

Присутствующие за столом громкими, подогретыми вином голосами подтвердили:

– Вольным, конечно, вольным!

– И многие в городе так думают. Нам нужен лишь покровитель, коим может стать король Казимир, а не властный хозяин, каким стремится быть Иван Васильевич!

На столь длинные и пламенные речи в пользу Казимира вдову в этот раз вдохновил только что состоявшийся перед обедом разговор с Михаилом Олельковичем. Князь многозначительно и игриво посмотрел на нее и еще раз подтвердил прежнее обещание посланника литовского о том, что после подписания договора с Казимиром тот пришлет сюда солидного вдового наместника, который охотно возьмет Марфу себе в жены, и она, таким образом, будет полной хозяйкой в Новгороде. Оттого посадница была сегодня особенно нарядной и возбужденной.

– А нынче он еще и пугать нас задумал, – продолжала Марфа. – Пусть вон посадник расскажет, какой прием ему оказал наш нынешний покровитель!

– Да что, я уж говорил, – негромко пробурчал Ананьин. – Ничем особенным великий князь не грозил, сказал лишь, что терпению бывает конец. Хотя теперь у меня есть новые вести. Вчера вечером гонец прискакал из Пскова. Сообщают, что Иоанн Васильевич прислал им приказ готовиться к войне против Новгорода – за строптивость нашу. Псковичи предлагают свое посредничество в примирении с Москвой.

– А то мы без своей бывшей вотчины Пскова не разберемся, что нам делать и с кем мириться! – воскликнул еще один участник обеда Василий Селезнев, который сидел рядом с родными братьями Матвеем и Яковом. – Ты лучше скажи, неужто псковичи собираются выступить против нас по приказу Иоанна?

– Они об этом не известили, но, думаю, воле великого князя подчинятся. А куда им деваться? – постарался быть объективным Ананьин. – Кто их последние годы от немцев-то, да от Литвы обороняет? Воеводы московские – тут уж ничего не скажешь.

– Хватит панику разводить, псковичей, что ли, мы испугаемся! – заметил до сих пор молчавший Олелькович. – Я вот только в толк не возьму: если вы к Казимиру отходить собрались, почто владыку-то для утверждения на престоле в Москву отправили?

– Так он уперся, мол, ни за что не поедет в Киев к тамошнему митрополиту, как он говорит, изменнику-латинянину, на поставление, – пояснил недовольным тоном ключник Пимен. – А по мне – так и не надо было посылать его никуда. Не хочет – пусть в монастырь отправляется. Меня бы выбрали архиепископом, я бы с радостью хоть к самому папе в Рим отправился.

«Бодливой корове бог рогов не дает», – подумал Дмитрий Борецкий, глядя на помятое с прищуренными подозрительными глазами лицо ключника. – «Противная рожа. За владычный пост ты на все готов. А еще святой отец! Нашла мать с кем связываться. Хотя он – мешок с деньгами…»

– Завтра, аккурат к началу веча, Феофил должен уже воротиться, гонца с пути прислал. А если поспешит – так и сегодня прибудет, – уточнил ключник.

– Ты, главное, поясни, – обратилась к нему Марфа, – казну-то он у тебя еще не отнял?

– Да с чего бы это? – ухмыльнулся Пимен. – Пока все богатство при мне.

– Тогда ты прямо после обеда отправляйся отсюда к своей казне, да не пожалей-ка для наших ребят деньжат. Пусть они сегодня пройдутся по худым вечникам да раздадут им, чтоб завтра на вече за короля Казимира кричали.

– Это будет сделано, на нужное дело разве можно жалеть!

Для Пимена это дело действительно было нужное, он еще не потерял надежду стать владыкой Новгородским, если земля их отойдет к королю. Стало быть, и поставлять владыку придется в Киеве, вот и откроются ему, Пимену, все пути!

– За наш успех! – предложил тост Михайло Олелькович.

– За успех! – прогудели голоса со всех сторон стола, и кубки начали быстро опустошаться.

– А ты что же, отец святой, не пригубишь? – спросила хозяйка широкого в плечах, но худющего, в монашеском одеянии старца, сидящего также на почетном месте неподалеку от нее.

Его голова была обрамлена ореолом совершенно седых, но обильных вьющихся волос. Это был игумен Соловецкого монастыря Зосима, прибывший к Марфе просить покровительства и защиты от ее приказчиков и от жителей Двинской земли, немалой частью которой она владела. Ее люди заезжали на монастырский остров ловить рыбу, нарушали покой монахов. Благодаря хлопотам своих многочисленных почитателей, Зосима получил от Новгорода грамоту на владение Соловецким островом, а позже и приглашение на обед от самой Марфы, которая поначалу, было, не приняла его.

– Видится мне, не к добру эта ваша затея, дочь моя, – сказал, грустно склонив голову, Божий угодник. – Не мое дело судить вас и давать советы, – завтра отправляюсь в свой угол дальше Богу служить, только видится мне, что накличете вы опустошение и страдание на землю вашу…

– Да что ты сочиняешь, отец святой, – изумился Пимен, но Марфа перебила ключника:

– А ты, Зосима, помолись за нас, глядишь, все и обойдется. – Она по-прежнему была в прекрасном расположении духа. – А чтобы вы охотнее молились за наши успехи, я пожалую тебе и твоему монастырю землю – несколько сел с деревнями. Документы днями же оформлю, и мои приказчики тебе их представят прямо в обитель.

– Благодарю, дочь моя, – сказал, привстав и склонившись, величавый старец.
<< 1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 12 ... 15 >>
На страницу:
8 из 15