– Я не знаю, пропало или нет, – печально сказала Склонская. – Вполне возможно, что картину просто переложили в другое место, и сейчас она спокойно лежит где-то в запасниках. За последние три года галерея была вынуждена трижды перевозить основные фонды из здания в здание. Виктор, вы же знаете, какая беда у нас с финансированием. Мы и в этом-то помещении сидим на птичьих правах, со дня на день ожидая выселения.
Действительно, областная картинная галерея в их городе располагалась в здании бывшего кафедрального собора, который по закону о реституции уже передали церкви. Власти говорили о том, что обязательно подыщут музею новое помещение, но отведенный для этого срок подходил к концу, а проблема так и не была решена. Это Дорошин знал прекрасно. Но разговор со Склонской начал выводить его из терпения.
– Мария Викентьевна, я осведомлен о всех бедах галереи. – Он сделал упор на слове «всех», подчеркивая, что в курсе различных сплетен и слухов, которые ходили вокруг этого культурного заведения. – Я понял, что пропажа, о которой вы беспокоитесь, на самом деле могла никуда не пропасть, а просто затеряться в запасниках. Я оценил, что вы никого ни в чем не обвиняете и старательно пытаетесь не выносить сора из избы. Я даже могу вам обещать, что до того, как дать делу официальный ход, постараюсь максимально тщательно разобраться с ним сам. Но ради всего святого, скажите уже, наконец, ЧТО именно, на ваш взгляд, пропало? Перестаньте уже говорить загадками.
– Картина «Днепр». Этюд Куинджи, – тихо сказала Склонская. Полковник Дорошин с грохотом упал со стула, у которого внезапно подломились ножки.
* * *
Борис Грамазин был доволен. Очень доволен. Наконец-то его коллекция пополнилась новым экспонатом, причем воистину бесценным, хотя бы потому, что он достался ему даром. Нет, за некоторые жемчужины своего собрания он платил деньги, причем, по его меркам, немалые, другие же находил по случаю, получая за бесценок или вообще даром. Такие он ценил особо.
Как и все коллекционеры, он мог часами смотреть на свои сокровища, перебирать их, каталогизировать, оценивать, смаковать воспоминания о том, как они были приобретены. Борис Грамазин был страстной натурой, хотя его внешний облик мало соответствовал такому определению.
Глядя на его сутулую фигуру, печально поникший длинный нос, впалые щеки, по которым струились давно не стриженные сальные патлы, слыша монотонный, чуть визгливый голос, ловя сонный, ничего не выражающий взгляд, никто не мог даже догадаться о том, какой силы страсти бушуют внутри этого человека.
Он был по-настоящему одержим идеей пополнения своей коллекции и ради этого ничем не гнушался. Если бы ему кто-то сказал, что его деятельность аморальна, то Грамазин очень бы удивился подобной постановке вопроса. Цель оправдывает средства, в этом он был убежден совершенно искренне, а мораль и нравственность, как фундаментальные философские категории, находящиеся в ведении этики, не брал в расчет совершенно. В конце концов, этика – это наука, а значит, отношения к реальной жизни не имеет.
Грамазин закрыл тетрадочку, в которой только что тщательно зафиксировал пополнение своей коллекции, и довольно улыбнулся, как наевшийся сметаны кот. Впрочем, улыбка тут же исчезла с его лица, как будто ее стерли тряпкой. Мужик, припершийся к старухе, мог существенно подпортить ему всю малину.
Секрет, переставая быть таковым, утрачивал всяческую ценность. Это грозило потерей экспоната, а значит, надо было хорошенько постараться, чтобы этого не допустить. Вот только как?
Его раздумья прервал звонок в дверь. Борис Петрович удивился, поскольку уже много лет никого не ждал. Старчески шаркая по полу ногами, обутыми в разношенные войлочные тапки, спадающие чуть ли не на каждом шаге, он прошел к двери и посмотрел в глазок.
Чуть искаженная оптическими линзами фигура была ему хорошо знакома, но Грамазин не имел ни малейшего представления о том, чем был вызван этот внезапный визит. Ему казалось, что с этим человеком они обо всем договорили. Недоуменно пожав плечами, он открыл дверь.
– Здравствуйте, не ожидал вас у себя увидеть.
– Я могу пройти?
– Конечно. – Борис Петрович посторонился, пропуская нежданного визитера в прихожую. – Впрочем, если вы собираетесь снова уговаривать меня, то все это понапрасну. Я уже объяснил вам, что ничего не отдам. У меня коллекция. Она не так велика, чтобы я разбрасывался ее экспонатами. Поймите, ничего личного. Но то, что принадлежит мне, у меня и останется.
– Принадлежит вам? – В голосе прозвучала легкая ирония, слегка неуместная в затхлых стенах узкого, захламленного коридора.
– Не придирайтесь к словам. То, что находится у меня… Какая разница?
– Существенная. То, что находится у вас, на самом деле принадлежит мне, и я в последний раз предлагаю вам вернуть мне то, что вы называете «экспонатом». Уверяю вас, у меня к этому совершенно иное отношение. Вы ведете речь о своей дурацкой коллекции, а я – о своей семье, которая для меня, признаюсь, священна.
– Ваше отношение к своей семье весьма похвально. – У Грамазина вдруг пропал голос, и он был вынужден откашляться. – Вот только ко мне и моему скромному увлечению не имеет никакого отношения. По-моему, я вам уже это объяснял. Надеюсь, что этот наш разговор последний.
– Надеетесь? – Голос теперь звучал совсем недобро. – А я так в этом совершенно уверен.
Борис Петрович Грамазин хотел уточнить, что имеет в виду его неожиданный визави, однако не успел.
Стук падения тела был негромким, уж точно не слышным с лестницы. Человек, только что совершивший убийство, прошел в комнату, в которой уже освоился ранний декабрьский вечер, огляделся по сторонам, подошел к столу, не снимая перчаток, вытащил верхний ящик. Он был готов к долгому, обстоятельному осмотру, так как знал, что ему совершенно точно никто не помешает.
Взгляд его упал на поверхность стола, и человек довольно засмеялся. То, за чем он пришел, не нужно было искать. «Экспонаты» были разложены прямо на столешнице. Он взял нужный, тщательно убрал в перекинутую через плечо сумку, не забыв прихватить лежащую рядом тощую тетрадку – каталог.
Все. Больше в этой квартире ему было нечего делать. Мягко стукнула захлопнувшаяся за одетой в черное фигурой входная дверь, щелкнул язычок английского замка. Тусклый свет давно немытой лампочки безучастно освещал лежащее на полу тело и отлетевший в сторону старый войлочный тапок с дыркой на месте большого пальца.
* * *
Обложившись бумагами, Дорошин изучал все, что смог найти в Интернете по поводу этюда Куинджи «Днепр». История, рассказанная Склонской, его увлекала все больше и больше. То, что Мария Викентьевна сказала правду, он нисколько не сомневался. В том, что картина действительно пропала, а не переложена случайно с места на место, тоже. Весь накопленный за годы работы опыт твердил о том, что Куинджи украден.
По просьбе Дорошина Склонская составила список работников галереи, имеющих допуск в хранилище. Помимо ее самой, Ксении Стекловой, Елены Золотаревой и Бориса Грамазина, о которых полковник уже был наслышан, в список вошли директор музея Арина Морозова, старший научный сотрудник Андрей Калюжный, младший научный сотрудник Алена Богданова, уборщица Светлана Попова и ремонтных дел мастер Ильдар Газаев. В штате картинной галереи кроме них посменно трудились еще две гардеробщицы и четыре смотрительницы залов, однако специального ключа, открывающего двери в хранилища, они не имели. Итого, вынести картину могли девять человек. Не так уж и мало.
Мария Викентьевна рассказала Дорошину все, что знала. Пропажа Куинджи выяснилась случайно. Ее внучке, студентке филфака, задали доклад о творчестве Куинджи, и девочка решила вставить в него раздел о наличии подлинников художника в их городе. Склонская принесла ей каталог, изданный картинной галереей в две тысячи четвертом году, в котором черным по белому значилось, что в ее запасниках хранится два этюда знаменитого мастера – «Закат в лесу» и «Днепр», переданные в дар Обществом имени Куинджи в 1995 году.
– Эта работа была написана в промежуток с 1898 по 1900 год, – рассказывала Дорошину Склонская. – Она небольшая, размером одиннадцать на семнадцать сантиметров. На ее обороте был штамп общества Куинджи и подписи входящих в него художников Рылова и Бухгольца, а также присвоенный картине инвентарный номер.
Внучка Склонской также попросила бабушку сфотографировать картину на телефон, чтобы иметь ее «живое» изображение, однако когда Мария Викентьевна спустилась в хранилище, то в положенном месте картину не нашла. Обращение за помощью к Грамазину тоже не дало результатов. Борис Петрович не смог сказать, ни где находится картина, ни когда он видел ее в последний раз.
– Валяется где-то, – беспечно сказал он, почесывая худосочную грудь под видавшей виды черной водолазкой. – Будем переезжать – найдется.
Склонская его оптимизма не разделяла. Ей казалось, что пропажа картины такого уровня грозит вселенским скандалом, а потому начала аккуратно спрашивать у коллег, кто из них видел картину последним. Богданова, так же как и сама Мария Викентьевна, специализировалась на иконописи, поэтому судьба картины из соседнего отдела ее совершенно не интересовала. Калюжный, пишущий диссертацию как раз по Куинджи, припомнил, что описывал все, что связано с «Днепром», два года назад и тогда точно доставал этюд из хранилища, чтобы рассмотреть поближе. Соответствующая запись в журнале учета материальных ценностей действительно была.
Елена Золотарева сказала, что видела этюд, когда поступала на работу в галерею, поскольку знакомилась тогда со всеми фондами, и больше о нем не вспоминала. Директоршу Морозову Склонская беспокоить попусту не решилась, уборщица и разнорабочий, услышав вопрос о Куинджи, лишь посмотрели непонимающе, поскольку никогда даже не слышали такой фамилии, и лишь Ксюша Стеклова, морща чистый лобик, припомнила, что года полтора назад из Москвы приезжал какой-то фотограф, который просил разрешения сфотографировать именно этюд «Днепр». Запись об этом событии в журнале Грамазина Склонская тоже отыскала, и получалось, что после визита неизвестного фотографа «Днепр» никто не видел.
– А что это был за фотограф, вы не знаете? – спросил Дорошин, впрочем, без малейшей надежды.
– Нет, я вообще про него не знала. Хорошо, что Ксюша вспомнила, а то бы и этого не узнали.
– А эта ваша Ксюша, вообще, что за человек? – Дорошин попытался, чтобы его голос звучал как можно безразличнее.
– Хороший человек, славный. – Мария Викентьевна пожала плечами. – Как мне кажется, не очень счастливый, хотя я могу и ошибаться. Видите ли, Витенька, я, признаться, не очень понимаю нынешнюю молодежь. Девочка она тонкая, в искусстве разбирается прекрасно, но вот ценности у нее совсем другие, чем у моего поколения. И это печалит очень. Мне с ней общаться не очень интересно, впрочем, как и ей со мной. Мне Леночка гораздо ближе. Вот она – просто прекрасной души создание. С ней можно в разведку, если вы помните еще такую меру человеческой порядочности.
– Помню, – засмеялся Дорошин. – Хотя и младше вас с Леночкой, но помню.
– Меня вы, несомненно, младше, Витенька. – Склонская весело рассмеялась, и смех ее звучал очень молодо и звонко. Сейчас ей ни за что было не дать ее семидесяти лет. – А вот Леночку вы зря в старухи записали, ей всего тридцать шесть.
– Как тридцать шесть? – глупо спросил Дорошин, вспоминая бесформенную юбку, невыразительное лицо и тусклый ком волос, собранных в гладкий узел. – Я думал, ей за пятьдесят.
– Виктор, – Склонская укоризненно погрозила полковнику пальцем, – если бы вы сказали это при Леночке, то нанесли бы ей страшное оскорбление. Уверяю вас, что я не ошибаюсь относительно ее возраста, и она всего на четыре года старше Ксюши.
– Как на четыре? – чувствуя себя идиотом, Дорошин все-таки не смог сдержать вырвавшийся у него вопрос. – Я был уверен, что Ксюше лет двадцать пять, не больше.
– Она молодо выглядит, тем более что у нее есть возможность ухаживать за собой, посещать салоны красоты. У нее муж бизнесмен, поэтому она может позволить себе дорогую одежду и косметику, а Леночка живет на свою более чем скромную зарплату и пенсию деда, поэтому вы так жестоко и ошиблись в плане ее возраста.
Так, бесформенное пугало Леночка, по внешнему виду которой никак нельзя было предположить, что она еще достаточно молода, жило не с мамой, как изначально предположил Дорошин, а с дедом. Что ж, не так сильно он и ошибся на самом-то деле. Интуиция его не подвела. Полковник усмехнулся. Леночка, сколько бы лет ей ни было, его совершенно не интересовала.
– А почему вы сказали, что Ксюша, по вашему мнению, несчастна? – Солнечное создание, тонкость талии которого он еще ощущал на свои ладонях, влекло его к себе с давно забытой силой.
– Мне сложно это объяснить. – Склонская говорила медленно, будто взвешивая каждое слово. – К тому же я не терплю досужих сплетен. Видите ли, Витенька, я совершенно точно знаю, что ни одна женщина не может быть счастливой, живя с мужчиной, которого она не любит. Я имею в виду, не любит по-настоящему, до дрожи в коленях, до замирания в груди, до мурашек в животе, до онемения в кончиках пальцев. – Пожилая женщина заметно разволновалась, грудь у нее вздымалась, она говорила, немного задыхаясь, как будто о личном, и Дорошин внезапно понял, что она говорит о себе, не о Ксюше Стекловой. – Ксения же своего мужа так не любит, это совершенно очевидно. Он не подходит ей, потому что слеплен совсем из другого теста. Она живет с ним ради его денег, что само по себе отвратительно, и еще и поэтому она не может быть счастливой.
Аргументация Склонской была Дорошину понятна, но вот правильна ли она? Этого он не знал. После того как его выгнала жена, он вынужден был признать, что женская логика действительно вещь непостижимая. Впрочем, считать, что так понравившаяся ему Ксения Стеклова несчастна в браке, ему было выгодно. Это оправдывало Дорошина в собственных глазах, поскольку он совершенно точно намеревался закрутить с ней роман. Или хотя бы попробовать это сделать.
У нее были чудесные глаза, нежная кожа, густые волосы и совершенно потрясающая фигура с подтянутой попкой и высокой грудью. Он представил на минуту, как она склоняется над ним, волосы цвета ржи падают ему на лицо, его обнаженной груди касаются два восхитительных полушария с торчащими вперед сосками, и даже зажмурился от охватившего его восторга.
Чтобы отвлечься, Дорошин яростно защелкал компьютерной мышкой, добывая из Интернета информацию о Куинджи. Ему было важно понять, на какой доход мог рассчитывать похититель картины.