Вишня во льду

Добытая в недрах мировой паутины информация оказалась настолько захватывающей, что он даже забыл и о прекрасной Ксюше, и о том, что, к немалой своей досаде, не смог заполучить номер ее телефона. За время его разговора со Склонской девушка куда-то испарилась, а спрашивать у Марии Викентьевны он постеснялся.

Архип Куинджи был воистину уникальным мастером. Он творил картины настолько пронзительные, что, по словам современников, им «хотелось заглянуть за холст, чтобы убедиться в отсутствии искусственной подсветки луны». Высокая стоимость работ Куинджи объяснялась тем, что он оставил после себя всего сто семьдесят восемь каталогизированных картин и несколько десятков этюдов и графических работ.

На аукционе «Сотбис» за всю историю его существования было продано только три полотна Куинджи. В 2008 году знаменитая «Березовая роща» ушла с молотка за три миллиона долларов, в то время как проданные одновременно с «рощей» картины Айвазовского «Раздача продовольствия» и «Корабль помощи» принесли вместе всего два с половиной миллиона.

Дело начинало пахнуть жареным, и Дорошин почесал нос. Это было первым признаком того, что полковник «взял след». Пожалуй, с этой минуты он совершенно точно знал, что Куинджи действительно украли из картинной галереи. Но вот кто и когда?

Виктор сходил на кухню, вскипятил чайник, заварил огромную кружку душистого иван-чая с брусникой, бросил туда щедрый ломоть лимона, насыпал три ложки сахара и снова вернулся в кресло перед компьютером. Еще минут через десять он нашел информацию о том, что пятнадцать лет назад две картины Архипа Куинджи «Вечерний закат» и «Развалины в степи» были украдены из картинной галереи в Челябинске.

Точно как в обожаемом Дорошиным фильме «Как украсть миллион», за два дня до кражи в галерее несколько раз срабатывала сигнализация. Приезжавшие наряды полиции не нашли ничего подозрительного и, решив, что охранная система неисправна, ее отключили. На следующую же ночь злоумышленники выдавили оконное стекло и похитили полотна, которые не нашли до сих пор. Особое любопытство вызывал и тот факт, что в галерее на виду висели гораздо более ценные по стоимости картины, однако их не тронули, позарившись именно на Куинджи.

Дорошин залпом допил остывший чай и откинулся на спинку стула. Пожалуй, на данный момент он был уже готов задать несколько вопросов своему старинному приятелю Эдику Кирееву, работавшему экспертом в одном из крупнейших художественных музеев Москвы – Русской антикварной галерее.

Он потыкал пальцами в кнопки компьютера, запуская программу скайп и включая камеру. Через минуту на экране возникло лицо Киреева. Чуть раскосые глаза, взлохмаченные вихры, полные, четко очерченные чувственные губы и длиннющие ресницы, на зависть девицам, длинный растянутый свитер, обманчиво простой. Дорошин знал, что на самом деле английские свитера Эдика стоят целое состояние.

– Привет, Вик. – Эдик предпочитал разговаривать на американский манер, сокращая имена до их международных вариантов. – Давно тебя не слышал. Нашел что-нибудь стоящее? Или, наоборот, потерял?

– Привет, Эд. Если честно, пока и сам не знаю, – признался Дорошин. – Злые языки поговаривают, что из одного из наших музеев умыкнули этюд Куинджи, а вот правда это или досужий вымысел, мне еще только предстоит выяснить. Сижу вот, колупаюсь помаленьку.

– Богато живете, – хохотнул Киреев. – И частенько у вас в музее ценностям ноги приделывают?

– Да если честно, на моей памяти впервые. Ты мне скажи по-дружески, сколько может стоить этюд Куинджи, датированный концом девятнадцатого века? Небольшая совсем работа. В карман, конечно, не влезет, в дамскую сумочку тоже, а вот в портфель запросто.

– Недооцениваешь ты дамские сумки, Вик, – хмыкнул Эдик. – Моя дражайшая половина с собой такой баул таскает, что мне и не снилось. У меня в машине в багажнике меньше лежит, чем у нее в сумке. Одних косметичек штук пять.

– Зачем? – искренне удивился Дорошин.

– Так вот и я ее спрашиваю – зачем. А она объясняет, что в одной – косметика, в другой – лекарства, в третьей – скидочные карточки магазинов разных, в четвертой – иголки с нитками…

– А в пятой? – подначил приятеля Дорошин, который любил разговаривать с общительным и жизнелюбивым Эдиком.

– А пятая – секрет, терра инкогнита. По крайней мере, мне так и не открылась тайна сия. Женщины, что ты от них хочешь. Их хлебом не корми – дай обвесить тайнами пространство вокруг себя. И табличку повесить, как на трансформаторной будке: «Не влезай – убьет». Я и не лезу. Я жить хочу.

– Прав. Во всем прав. – Дорошин покачал головой. – Так что там с Куинджи-то, Эд? Правда очень надо.

– Ну что тебе сказать. – Эдик воткнул в свою растрепанную голову карандаш, который до этого вертел в руках. – Я ж твою картину не то что пощупать не могу, но даже не вижу, поэтому полноценную оценку дать не в силах. Но если работа, как ты говоришь, действительно подлинная, то торги на нее на аукционах могут начинаться с двух-трех миллионов рублей. А дальше уж как пойдет. И в несколько раз цена взлететь может.

– Немало. – Дорошин крепко растер затылок. – Но я так мыслю, что ворованную картину на аукцион выставят вряд ли. На черном рынке ее почем сторговать можно?

– Так за два-три и можно. Не бог весть какие деньги, конечно, но лучше, чем ничего.

– Лучше, – согласился Дорошин, – кто ж спорит. Эдик, дорогой, а ты случаем, не слышал, чтобы кто-нибудь Куинджи продавал?

– За какой промежуток времени? – деловито уточнил Киреев, который моментально прекращал треп на сторонние темы, когда разговор действительно становился серьезным. – Месяц, два, полгода?

– Кабы я знал. – Дорошин досадливо вздохнул. – Последний раз этюд точно видели полтора года назад. Возможно, пропал он именно тогда, а возможно, и нет.

– Богато живете, – повторил Киреев. – То есть ты хочешь сказать, что в картинной галерее может пропасть подлинник Куинджи, и его никто не хватится?

– Может, Эдик, в том-то и дело, что может, хотя, если честно, у меня у самого это в голове никак не укладывается.

– В общем, давай так. Я пошуршу тут по своим каналам. Может, кто-то чего знает или слышал. Временной интервал мне понятен. Как что узнаю, так сразу наберу. Ок?

– Олл райт, – рассмеялся Дорошин. – Ты ж знаешь, я не люблю американизмы. Уж если переходить на английский, то на старый, добрый, классический, которым я, впрочем, владею крайне слабо.

– Да ладно врать-то. – Эдик тоже с удовольствием расхохотался. – А то не помню я, как ты шпарил по-английски в американском посольстве, когда «Троицу Ветхозаветную» у нас чуть ли не с ОМОНом отбивал.

Дорошин тоже вспомнил историю, в ходе которой он и познакомился с Эдуадром Киреевым. Познакомился, а потом и подружился. Было это почти двенадцать лет назад. Святыня стоимостью почти в миллион долларов была украдена из храма в одном из райцентров еще в конце восьмидесятых годов, когда сам Дорошин еще учился в школе. Искали ее ни шатко ни валко.

Пятнадцать лет назад, когда Дорошин еще только начал составлять свой каталог, он внес в него эту икону шестнадцатого века, а спустя три года обнаружил ее выставленной в Москве, в частном музее русской иконы, в котором тогда и работал Киреев. Владелец музея сообщил, что реликвия принадлежит частному лицу, с которым он ведет переговоры о возможной продаже, чтобы вернуть на родину.

На самом деле директор музея предупредил владельца иконы о том, что экспонатом его коллекции, находящимся в международном розыске, интересуются, и за приличное вознаграждение пообещал втихаря вывезти икону из музея. Узнавший об этом Киреев, как человек честный и порядочный, предупредил Дорошина, и тот явился в музей вместе со своим областным ОМОНом, мало надеясь на помощь московских правоохранителей.

Как выяснилось, он был прав, потому что на помощь директору музея приехала другая спецгруппа, и не положили они там друг друга исключительно чудом. Документы о том, что на самом деле «Троица» краденая, у Дорошина были, поэтому короткая «разборка» закончилась один – ноль в его пользу. Икону он тогда из музея забрал, но был вынужден вместе с представителем музея, которым оказался Киреев, отправиться в американское посольство, чтобы присутствовать на встрече с коллекционером, в одночасье лишившимся одного миллиона долларов.

Как рассказывал потом своей жене Эдик, притащивший Дорошина к себе домой пить водку, «встреча прошла в теплой и дружественной обстановке, в условиях взаимного доверия, и стороны выразили готовность прийти к пониманию по всем рассматриваемым вопросам и расширять дальнейшее сотрудничество».

Дорошин только посмеивался, вспоминая, какими глазами смотрел на него безукоризненно вежливый коллекционер. Если мог бы разорвать, то разорвал бы голыми руками, да еще и глотку перегрыз. Из частного музея Киреева, конечно же, уволили за нелояльность. Но он не расстроился, а устроился в другое место, став для Дорошина и другом, и надежным союзником. Экспертом он был действительно прекрасным. И вот сейчас пообещал узнать, что сможет. Дорошин даже не сомневался: если у пропавшего в их картинной галерее Куинджи есть хоть малейший след, Эдик его обязательно разыщет.

* * *

Ксения еще раз посмотрелась в зеркало и осталась довольна. Впрочем, как и всегда. В блестящей гладкой амальгаме отражался высокий ровный лоб, ясные глаза с синеватым отливом и желтыми кружками вокруг зрачков, тонкий, аккуратной лепки нос, довольно большой подвижный рот с полными губами, приоткрывающими ровные зубы, очень белые. Густые волосы цвета ржи, которые она обычно заплетала в длинную косу, сейчас были распущены и свободно лежали на плечах, даруя ощущение приятной тяжести.

Ксения была красива, и знала это. Внешность ее не казалась искусственной, хотя бы потому, что была не результатом усилий опытного косметолога, а дарована от природы. Нет, к косметологу Ксюша Стеклова, конечно, ходила регулярно, но за внешность все-таки благодарила хорошую генетику. Ее мать и бабушка тоже выглядели просто отлично, гораздо моложе своих лет, и Ксения знала, что если высыпаться, правильно питаться, не пить, не курить и не расстраиваться по пустякам, то красоту она сохранит до глубокой старости.

Впрочем, с последним обязательным пунктом программы по продлению молодости дела обстояли не очень. Поводов волноваться и расстраиваться у нее было очень много, причем большинство из них были вовсе не пустяшными, а требующими самого серьезного внимания. Но что ж делать, если жизнь несовершенна…

Ксения бросила последний раз взгляд в зеркало и с легким вздохом отошла от него, машинально накручивая на тонкий палец прядь волос. Так ей легче думалось. Замуж она вышла, как только ей исполнилось восемнадцать, и теперь, по прошествии четырнадцати лет семейной жизни, считала свой брак ошибкой. Молодая она тогда была, глупая. Считала, что если за мужем как за каменной стеной, то больше ничего для счастья и не надо.

Ошибалась. Ой, как ошибалась! И мама с бабушкой не предупредили. Хотя мама пыталась, да бабушка ей не дала. Ксюша тогда подслушала их разговор, в котором мама что-то робко говорила про любовь, а бабушка шикала на нее, мол, не дури девке голову. Без любви жить можно, а вот без денег, без квартиры, без возможностей дать детям нормальное образование жизни как раз никакой.

Тогда Ксения была с бабушкой полностью согласна, да и сейчас не сомневалась в правоте ее слов. Вот только ложиться в постель с мужчиной, которого не любишь, было мукой горькой, слушать грубые мужицкие рассуждения на совершенно неинтересные для себя темы – тоже. Муж Ксении, Альберт Стеклов, несмотря на выпендрежное имя, человеком был малообразованным, в искусстве и литературе не разбирался, книг не читал, в музеи не ходил, хотя работой Ксении был доволен. По его житейским меркам, жена-искусствовед вполне соответствовала его статусу и положению в обществе. Было в этом что-то возвышенное.

Четырнадцать лет назад жену себе он выбирал, как в былые времена гусары выбирали коня. Вдумчиво, не спеша, примеряясь и прицениваясь. Члену одной из бандитских группировок, поднявшемуся на разборках и развернувшемуся в бизнесе, нужна была жена-девственница. Это условие было первым, обязательным, хотя и не единственным.

В поисках скромной, неиспорченной девушки он и приехал как-то в один из военных городков, где строгие отцы-офицеры блюли честь своих дочерей, гоняя солдат и прапорщиков из-под своих окон. Приехал, пришел на выпускной вечер в местную школу, где юные красавицы были выставлены во всей своей красе, увидел Ксению, навел справки и решил, что это именно то, что ему требуется.

Ксюша закончила школу с золотой медалью, поступала на филологический факультет университета, и мама с бабушкой с ужасом думали о том, как отдадут свое хрупкое наивное дитятко в страшный вертеп под названием общежитие. Скоропалительный брак с Альбертом Стекловым решал проблему с местом жительства на раз, а заодно еще обеспечивал дитятке безбедную жизнь.

За четырнадцать лет обе стороны исполняли заключенный между ними договор безукоризненно. Альберт расширил бизнес, перевез семью из четырехкомнатной квартиры в роскошный особняк в элитном поселке Сосновый Бор в самом центре города, купил Ксюше маленькую юркую японскую машинку, обеспечил бесперебойное поступление мехов и бриллиантов, не скупердяйничал, давая деньги на хозяйство, и возил жену по морям-заграницам.

Ксюша же взамен родила ему двоих детей, аккуратно вела хозяйство, пусть и прибегая к помощи домработницы, но освоив премудрости кулинарии, украшала собой званые вечера, заставляя партнеров мужа восхищенно причмокивать при своем появлении, безропотно отпускала мужа на мальчишники и положенные пьянки в банях, никогда не ревновала и не доставляла ему ни малейших хлопот.

Альберт был всем доволен и искренне считал, что четырнадцать лет назад рассчитал все правильно и совершил очень выгодную сделку. Ксюша ни в чем не нуждалась, ни на что не жаловалась, но отчаянно скучала. Мужа она не любила.

Дети – десятилетний Арсюша и пятилетняя Настенька уже не требовали ежеминутного внимания, ходили себе в школу и элитный детский сад, а в остальное время прекрасно ладили с няней.

Ксюше все чаще хотелось приключений, пусть даже и сопряженных с холодящей кровь опасностью, вот только взять их было совершенно негде. Впрочем, умный человек отличается от глупого тем, что не мечтает, а ставит цели. Ксения Стеклова была умной молодой женщиной, поэтому цель для себя определила четко и была намерена идти к ней, невзирая на трудности и преграды.