Вишня во льду

– Что? – Золотарева заметно вздрогнула. – Я не была особенно близка с Борисом Петровичем, несмотря на то что он был моим непосредственным начальником. И дома у него я никогда не бывала. Так что если он и собирал что-нибудь, то мне об этом неизвестно.

Она старательно не смотрела ни на кого, кто находился сейчас в зале, и Дорошин отчетливо понял, что она лжет.

– Хорошо, оставим пока этот вопрос. – Как опытный стратег, Дорошин всегда знал, когда нужно отступить, давая передышку противнику. В том, что противник здесь, в зале, он ни минуты не сомневался. – Спрошу о другом. Были ли у Грамазина враги?

– Нас следователь уже спрашивал об этом, еще в субботу. – Алена Богданова, молоденькая, но уже невыносимо скучная, как засыпанный пылью канцелярский журнал, будущая Леночка, ни дать ни взять, даже имя подходящее, независимо вскинула остренький подбородок. – Не было у него врагов. Впрочем, у Бориса Петровича и друзей-то не было. Он же отшельник, социопат и мизантроп. Ему в подвале с картинами было хорошо. Наедине с книгами тоже. А людей он терпеть не мог.

– Вот уж неправда, Алена. – Склонская даже фыркнула от возмущения, которое испытывала. – Борис Петрович действительно был человеком замкнутым и нелюдимым, но людей он вовсе не ненавидел. Даже наоборот. По крайней мере, меня он всегда с удовольствием расспрашивал о разных людях, даже незнакомых.

– А вы, конечно же, с удовольствием сплетничали, – выпалила Алена, и Дорошин с изумлением понял, что она терпеть не может «его» старуху. Впрочем, Мария Викентьевна и сама не скрывала, что в галерее с ней считается только Леночка.

– Я не сплетничала. – Склонская усмехнулась, видимо ничуть не обидевшись на вздорную девицу. – Мы беседовали с Борисом Петровичем на разные темы, так правильнее. И если я хоть немного разбираюсь в жизни, а мой опыт позволяет с уверенностью судить, что я в ней разбираюсь, то могу сказать, что Борис Петрович очень интересовался всем, что происходит вокруг. Люди были ему интересны, и он с удовольствием за ними наблюдал.

Бледная и напряженная как струна Леночка отчетливо вздрогнула еще раз. Она интересовала Дорошина все больше и больше, и он сделал себе обязательную зарубку на память – узнать о Елене Золотаревой как можно больше.

* * *

– А собаки у тебя нет?

Ксения притормозила перед широко распахнутой калиткой и с опаской заглянула во двор, где искрился нетронутый снежный наст с аккуратно прочищенной дорожкой между домом и баней.

– Собаки нет. У дядьки аллергия на шерсть была, поэтому он псов отродясь не держал. А я вроде как и понимаю, что в таком хозяйстве, как у меня, собака нелишняя. И место есть, и необходимость в несении службы, да руки никак не доходят. А что, ты собак любишь?

– Терпеть не могу, – призналась Ксюша. – Я их боюсь ужасно. Меня, когда я маленькая была, в военном городке, где мы жили, собака покусала. Вернее, не покусала даже, а догнала, повалила на землю и не давала встать, пока помощь не подоспела. И с тех пор я собак даже видеть не могу. На меня как ступор нападает, честное слово.

Дорошин отчего-то мимолетно огорчился, что она не любит собак. Сам он их обожал, и в его семье, и родительской, и собственной, собак держали всегда. Его последняя псина – лабрадор Дина – осталась у жены, и Дорошин периодически ругал себя за то, что по Дине скучает гораздо больше, чем по самой жене. К людям, которые не любят собак, он относился настороженно, и вот, пожалуйста, так нравящаяся ему Ксения входила в их число.

– В общем, собаки у меня нет, так что проходи смело, – сказал он, великодушно решив, что у этой милой молодой женщины могут быть недостатки.

Она вошла во двор и легкой танцующей походкой направилась к крыльцу, ведущему в дом.

Решение пригласить Ксению в гости было спонтанным. По окончании тяжелого разговора в галерее он никак не мог решиться попросить у нее телефон и, чтобы скрыть смущение, предложил подвезти ее до дома.

– Я же на машине, – рассмеялась в ответ Ксения. – Но вы знаете, Виктор, у меня до вечера оказалось много свободного времени. У меня же сегодня выходной. Так что, если вы не против, мы можем просто покататься по городу, поговорить, а потом вы вернете меня к моей машине. Хорошо?

У Дорошина со свободным временем было не очень, но возможность провести с Ксенией несколько часов парализовала его волю. Уже сидя в машине, он неожиданно придумал пригласить ее в гости и, не успев испугаться собственной смелости, предложил:

– А давай заедем ко мне. У меня большой деревянный дом напротив кремля. Не очень ухоженный, но все равно красивый. Посмотришь, как я живу.

– Давай, – немного помолчав, тоже перешла на «ты» Ксения. – Мне почему-то кажется, что у тебя дом – такой, настоящий… Как ты.

Дорошин не совсем понял, что она имеет в виду, но фраза звучала лестно, поэтому, ликуя от счастья, он поехал в сторону своего дома и теперь с умилением и восторгом смотрел, как эта необыкновенная, хрупкая женщина поднимается по ступенькам, оглядывается, машет рукой, звонко зовет:

– Ну что же ты, пошли. Холодно…

Печь в доме он с утра протопил только одну, в кухне. Практически он и жил только в ней да в гостиной, в которую вторым боком выходила натопленная кухонная печь. Там стоял диван, которого Дорошину вполне хватало. Огромная кровать в спальне на втором этаже ему была не нужна. Слишком велика для одного-то… Поэтому второй этаж он отапливал раз в неделю.

Ксения вошла в прихожую, скинула меховые ботиночки на высокой платформе, и у Дорошина сердце зашлось от того, какие маленькие и изящные у нее были ступни. Как у ребенка, размер тридцать четвертый, не больше. Она топталась босая на полу, и он вдруг испугался, что у нее замерзнут ноги.

– На, у меня тапочки есть. – Он протянул ей сшитые из дубленой кожи ярко-красные тапочки, доставшиеся в наследство от дяди. Видимо, они принадлежали Марии Викентьевне, и Ксении были безбожно велики, но она сунула в них ноги и благодарно посмотрела на Дорошина.

– Спасибо, очень красивые. Это твоей жены? Или дочки?

Говорить про Марию Викентьевну Дорошину отчего-то не хотелось.

– Нет, это гостевые, – уклончиво сказал он. – И чтобы разом ответить на все возможные вопросы, скажу сразу. Я разведен. Мой взрослый сын живет отдельно. И ты первая женщина в этом доме за последние два месяца.

– Только два? – Она спросила шаловливо, наклонив голову к одному плечу и озорно улыбаясь, от чего на щеках у нее заплясали ямочки.

– До этого в этом доме жил мой дядя, Николай Николаевич. Кто бывал у него, я, честно говоря, не знаю. – Он кривил душой, но говорить про Склонскую не хотел, и точка. – Но с тех пор как дом стал моим, женщин в него я точно не водил.

– Оправдываешься, как школьник, – заметила Ксения, подошла к окну и немного отодвинула белоснежную занавеску, выглянув во двор. – Но вообще-то правильно делаешь. Я – страшная собственница. И то, что мое, не может принадлежать никому другому. Понятно?

– Вполне. А ты уверена, что я, как ты выразилась, твое?

– Я никогда не изменяла мужу. – Теперь она говорила быстро-быстро, будто, как он совсем недавно, боялась передумать. – Мне казалось, что это неправильно. У меня не было мужчин, кроме него. Это правда. Поэтому мне очень страшно сейчас.

– Что изменилось? – Ему было важно знать, почему она согласилась приехать к нему.

– Не знаю. Я бы могла сказать, что ты мне понравился настолько, что я изменила свои взгляды на жизнь, но это будет неправдой, а мне не хотелось бы, чтобы между нами все начиналось с неправды. Нет, конечно, ты мне очень понравился. Еще на прошлой неделе, когда помогал мне вешать штору. Но это ни к чему бы не привело, если бы…

– Если бы что?

– Наверное, я была готова к тому, что рано или поздно со мной произойдет что-то подобное. Ты спросил, что изменилось. Так вот, наверное, изменилась я сама. Повзрослела достаточно для того, чтобы перестать прятаться от жизни.

– А ты пряталась?

– Да. Мне было восемнадцать лет, когда я вышла замуж и спряталась за спину моего мужа. У меня не было бытовых проблем, которые нужно было решать. Не было вершин, которые было бы необходимо преодолевать. Я жила, как будто завернутая в вату. И не сразу поняла, что в этой вате задыхаюсь. Мы с мужем слишком разные, чтобы мне было с ним хорошо. И, наверное, то, что я решилась приехать сюда, это первый шаг к тому, чтобы стать свободной. Я живу не своей жизнью. А где моя, не знаю. Понимаешь?

– Вполне. Ксения. – Он сделал широкий шаг и оказался рядом с ней, прижав к себе, несильно, чтобы не раздавить ненароком. Какая она все-таки была маленькая и тоненькая. Высокая упругая грудь упиралась ему в живот, будя низменные желания. Рельефные бедра прижались к его ногам, и он еле подавил в себе порыв стиснуть их изо всех сил. – Ксения, ты еще можешь передумать. Я обещаю тебе, что не сделаю ничего против твоей воли. Но если ты сейчас не уйдешь, то я уже не смогу остановиться.

– Ты честный. – Она подняла руку, погладила его по щеке. Рука скользнула вниз, по груди, по бедру, сделала вираж. Тонкие пальчики пробежались во вздыбленной молнии джинсов. Дорошин хрипло охнул. – Ты сильный. Твердый. Ты хороший, Витенька. Поэтому я не уйду. И, пожалуйста, не чувствуй себя виноватым, что ты меня совратил. Это нужно не столько тебе, сколько мне.

Она подняла лицо, которое до этого прятала у него на груди, и Дорошин поцеловал ее, нежно и решительно одновременно. Она ответила на его поцелуй, искренне и истово, хотя, к его вящему изумлению, не очень умело.

– Тебе, наверное, я смешна, – прошептала она. Щеки ее стали пунцовыми, как маки на летнем лугу. – Взрослая женщина, мать двоих детей, а ничего не умеет. Моему мужу нравилось, что я скромная. Я знаю, что темные свои стороны он охотно показывал проституткам. В его среде так принято, пользоваться на мальчишниках услугами профессионалок. А жена – это хранительница очага, мать детей, ей в постели кувыркаться не пристало.

– Твой муж – больной, – в сердцах заявил Дорошин. – Но больше я ничего не хочу о нем слушать. Поняла?

– Поняла, – прошептала Ксения, и больше он не дал ей сказать ни слова, запечатав рот поцелуем.

В крови бушевал пожар, в котором сгорали без следа неудобство за узкий диван, расстройство из-за отсутствия большой кровати, досада, что у нее есть муж и она не принадлежит ему, Дорошину, вся, без остатка. Он только все время помнил о том, какая она хрупкая, и следил за своими руками, чтобы, не дай бог, не оставить синяков на фарфоровой коже, не сделать ей больно, не напугать.

Ксения занималась любовью сосредоточенно, словно экзамен сдавала. Ее некоторая скованность с лихвой окупалась его горячностью. Она лежала с закрытыми глазами, словно прислушиваясь к внутренним ощущениям, а точнее, к их полному отсутствию. Дорошин мог голову отдать на отсечение, что это именно так. Бедная, бедная девочка. Какая же бесчувственная скотина досталась ей в мужья! Его почему-то не покидала мысль, что он обижает ребенка. Доверчивого и ранимого. И к тому моменту, как наслаждение накрыло его лавиной, скатившейся в глубокое ущелье, оставившей распластанным, совершенно без сил, он уже тоже чувствовал себя скотиной.

– Я что-то сделала не так? – Тоненький голосок Ксении ворвался в его расстроенные мысли.

– Нет, что ты. – Он обнял ее, зарылся лицом в выбившиеся из косы волосы. – Это я все сделал не так. Не так, как должен был.