Поместье с привидениями

Глафира торопливо заверила, что неприхотлива в еде и съест то, что дадут, так что завтрак оставался на выбор хозяйки. Инесса Леонардовна пожала плечами.

– Нет никакой проблемы сварить кашу и пожарить яичницу. Творог с медом или со сметаной, а также со свежими ягодами тоже есть всегда. Так что вы никого не напряжете, если просто выскажете свое предпочтение. Вы у меня в гостях, Глафира, и мне хочется, чтобы вам было комфортно.

– Мне комфортно, – улыбнулась та.

Она с аппетитом принялась за курицу, правда очень вкусную, параллельно ведя с хозяйкой беседу о музыке и в глубине души благодаря собственную маму, что может поддерживать разговор на довольно неплохом уровне. После ужина Инесса Леонардовна предложила пройтись до озера.

– Вид воды очень умиротворяет, – сказала она. – Мы прогуляемся вместе, совсем недолго, а потом вернемся и будем пить чай. С бренди или коньяком, если захотите.

Алкоголь Глафира пила редко, а вот чаю ей отчего-то хотелось, быть может, потому что пить его в уличной беседке, разумеется тоже выполненной в готическом стиле – со сводчатым потолком и арками, стрельчатыми окнами и стремящимися к небу узкими элементами, украшенными декоративной лепкой с растительными мотивами, казалось необычайно стильным.

С берега в озеро уходил причал. Основательно сделанный, широкий, с мощными надежными перилами и аккуратно уложенным настилом из чуть ребристых досок, покрытых каким-то водоотталкивающим материалом, он, как и все в усадьбе, выражал надежность и хозяйский подход.

Глафира дошла до самого спуска в воду, для чего к причалу была приварена удобная пологая лесенка. Она тоже была сделана с таким расчетом, чтобы обеспечивать безопасность пожилой уже хозяйки. Вид отсюда открывался изумительный, у Глафиры даже дыхание перехватило. Инесса Леонардовна подошла, уселась на верхнюю ступеньку, похлопала по месту рядом с собой, приглашая Глафиру сделать то же самое.

Та вдруг подумала, что, несмотря на некоторую «подвинутость» на родословной семьи, маниакальном стремлении восстановить старинный особняк в полном соответствии с его первоначальной готической архитектурой и игру в уклад настоящего дворянского имения, одежду Инесса Леонардовна носит самую обычную.

Ничего искусственного или стилизованного «под барыню» на ней не было и в помине. Ни длинных шуршащих юбок, ни блузок с жабо, ни камеи под горло. Утром, когда Глафира приехала, Инесса Леонардовна была одета в свободное платье чуть ниже колен, с короткими рукавами, прикрывающими плечи. На ужин она пришла в джинсах и белой рубашке, а отправляясь к озеру, накинула вязаную шаль.

Обычная, современно одетая, не очень молодая женщина, живущая за городом. Не было в ней ни капли искусственности или ненатуральности. А вот стиль был, и создавали его украшения – крупные серебряные кулоны, перстни и серьги, непередаваемо сочетающиеся между собой и придающие всему облику необычайную элегантность.

С дневным нарядом это был причудливой формы кулон на длинном черном шнурке и кольцо с камнем под цвет синего платья. Вечером – огромные серьги, слегка оттягивающие мочки ушей, и другой перстень, без камня, состоящий из пересекающихся прямых, закрывающий чуть ли не две фаланги безымянного пальца.

– Это старинный испанский бренд, – сказала Инесса Леонардовна, перехватив завороженный Глафирин взгляд. Та любила эксклюзивные украшения и знала им цену. – Мне муж дарил на все праздники, когда мы еще за границей жили.

– Вы по нему скучаете? – Глафира задала вопрос и тут же выругала себя за длинный язык.

Обычно она не позволяла себе быть неделикатной. Хозяйка, впрочем, выговаривать ей не стала, да и не обиделась.

– Скучаю? Можно и так сказать, наверное. Хотя это слово в полной мере не описывает ни моих мыслей, ни моих чувств. Понимаете, деточка, хотя нет, конечно, не понимаете, вы еще слишком молоды. Чем ближе человек подходит к определенной черте, той, за которой уже нет ничего, кроме обнаженной истины, тем яснее видит все совершенные ошибки и тем сильнее жаждет гармонии. Не с миром, нет. Гармония с окружающим нас миром невозможна, он для этого слишком несовершенен, а мы слишком слабы. Я говорю о ладе с самим собой. Себе-то мы всегда говорим правду. Лишь глупцы врут самим себе, но до них мне нет никакого дела. Умные люди откровенны с собой, а потому с каждым годом все меньше себе нравятся. И основная задача состоит как раз в том, чтобы на пороге смерти помириться со своим внутренним «Я», постараться исправить то, что можно исправить, и отпустить себе грехи за то, что исправить нельзя.

Для Глафиры это было слишком мудрено. Как писатель она старалась придерживаться точных форм и ясных формулировок. Инесса Леонардовна, словно читая по ее лицу, как по открытой книге, вздохнула.

– Я же сказала, что вы не поймете. Для того чтобы понять, нужно пройти через настоящее страдание, без этого никому не открывается истина. Никому.

С точки зрения Глафиры, весь ее последний год был наполнен страданиями по самую макушечку, но и эту промелькнувшую в голове мысль пожилая женщина считала легко, будто и впрямь умела проникать в мысли.

– О, то, что вы принимаете за страдания, таковыми не являются. Что у вас сейчас? Длительная разлука? Незадавшийся любовный роман? И ваш избранник, разумеется, женат, а вы разрываетесь между нежеланием разрушать чужую семью и мечтой, чтобы он был только ваш. Нет, это не страдания. Простите меня, Глаша, но это жизненная шелуха, которая облетит, как бывает при сушке лука. Уверяю вас, что через год вы про это все будете вспоминать с улыбкой. Вы не против, что я называю вас Глашей?

Глафира чуть сухо заверила, что не против. Рассуждения о ее личной жизни ее задели. Резанова ничего не знала ни о ней, ни о Валере, а потому не имела никакого права с такой легкостью вешать ярлыки. К тому же банальные.

– У вас чудесное имя, – продолжала Инесса Леонардовна, глядя на безмятежную гладь озера. – Очень нежное и в то же время старинное, красивое и достаточно редкое. А еще в нем, к счастью, нет ни капли пошлости.

– Никогда не задумывалась, что имена могут быть пошлыми.

– Разумеется, могут. К примеру, я всегда терпеть не могла имя Анжела. Слишком претенциозно, на мой взгляд. Или Рудольф. Впрочем, когда родившихся двойняшек называют Иван да Марья, в этом тоже есть что-то невыразимо пошлое, как во всем искусственном. Нарочитая простота тоже выглядит вычурно. Впрочем, трудно ожидать иного от фальшивых людей. Вы не находите?

Надо признать, Инесса Леонардовна была интересным собеседником.

– Вас тоже зовут не Анной Степановной, – решилась на некоторую дерзость Глафира.

Сидящая на ступеньке пожилая дама захлопала в ладоши.

– Браво, я так и знала, что вы умеете кусаться. Только выглядите тихоней. Но это временно, пока не освоились. Правильно. В жизни нужно уметь давать отпор. Моя бабушка по отцу назвала своих сыновей Леонард и Менелай. Ни больше ни меньше. Так им и пришлось идти по жизни. Да еще с фамилией Резановы. А мне имя дал папа. Не поверите, деточка, в честь Инессы Арманд. Надо признать, к ее фамилии это имя подходит больше.

– Я до этого встречала только одну Инессу, – призналась Глафира. – Журналистку «Курьера» Инессу Перцеву. Хотя у нее это псевдоним, по паспорту она Инна.

– Муж звал меня Инной. На слух это звучало как Ина. Все тридцать лет, что мы прожили вместе, он только так меня и звал. Вы спросили, скучаю ли я по нему? Пожалуй, больше всего я скучаю именно по звучанию моего имени. Вообще по звуку его голоса. По тому, как он звучал длинными вечерами, которые мы проводили, сидя на террасе нашего дома на Сардинии. Сидели, смотрели на море и разговаривали обо всем на свете. Как жаль, что самое главное я так и не успела ему сказать. Вернее, я просто не хотела к этому возвращаться. Помните… «Пусть мертвое прошлое хоронит своих мертвецов». Я была уверена, что мои мертвецы засыпаны песком времени надежно. И только с возрастом начала понимать, что исправлять ошибки прошлого никогда не поздно. Также как никогда не поздно взять за них ответственность. В прошлом всегда нужно искать ключ к событиям настоящего. Вот что я поняла со всей определенностью. Впрочем, именно поэтому я вас и наняла. Чтобы написать книгу, в которой я обо всем расскажу.

– Я думала, это будет книга о Резановых. От Николая Петровича и до наших дней, – осторожно сказала Глафира.

– И о Резановых тоже, хотя прямая ветвь, идущая от Николая Петровича, прервалась очень давно, – Инесса Леонардовна вдруг рассмеялась. – Глашенька, я вовсе не так безумна, как может показаться на первый взгляд. Я не помешалась на истории рода Резановых. Я хочу написать книгу о себе, своей жизни, своих поступках и мотивах, которые к ним привели. И история Резановых нужна только затем, что она многое в этих мотивах объясняет.

Глафира по-прежнему мало что понимала, но тут их интересный разговор был прерван доносившимися с озера криками. Крики были вполне мирными, хотя и нецензурными. Раздавались они из надувной лодки, которая, отчалив от видневшегося далеко слева края озера, плыла явно к их причалу. В лодке находились двое – парень и девушка, и громкие вопли, обильно перемежаемые отборным матом, были всего лишь дружеским или любовным, трудно разобрать, разговором.

К мату Глафира относилась спокойно. В совершенстве владея русским языком, она была уверена, что применяемый к месту и в определенных дозах мат помогает точнее донести мысль, ставит смысловые точки и, как это ни странно, иногда даже придает разговору изящество. К примеру, одна из подруг ее мамы, известный адвокат и крайне интеллигентная женщина, ругалась матом так утонченно, что это даже ласкало слух.

Разносящаяся сейчас над озером и усиленная легким эхом брань была грязной, площадной, совершенно не изящной, а грубой и примитивной, как топор. Инесса Леонардовна огорченно сморщилась. Не обращая внимания на находящихся на пирсе женщин, старую и молодую, гребец, молодой парень лет шестнадцати-семнадцати, уверенно направлял лодку прямо к нему. Не переставая общаться со своей разбитной подружкой, он дотянулся до одной из свай, обмотал вокруг нее веревку и теперь подтягивал лодку, чтобы выбраться наверх.

– Молодые люди, а могу я поинтересоваться, что вы сейчас делаете? – спокойно спросила Инесса Леонардовна.

– Хотим с пирса понырять, – ответил парень. – Искупаться.

– А разрешения спросить не хотите?

– На то, чтобы искупаться? Озеро общее. Оно вам не принадлежит.

– Озеро – да, – согласилась Резанова. – А пирс – нет. Это моя частная собственность.

– Можно мы искупаемся? – спросила девица.

Глафира с интересом смотрела на нее. В свои шестнадцать-семнадцать лет та имела как минимум десять лишних килограммов веса. Жидкие волосенки, свисающие по сторонам плоского лица, покрытого веснушками. Узкий лоб, близко посаженные маленькие глазки. «Дитя окраин», – так называл подобную породу людей Валера. Необразованная девочка, не прочитавшая в своей жизни ничего, кроме букваря.

– Купайтесь, – кивнула Инесса Леонардовна, и Глафира удивленно воззрилась на нее. Не ожидала она от довольно суровой Резановой, которую, как она знала, местные за глаза называли графиней, подобного гостеприимства.

Парень, подтянул лодку и вылез на пирс, ловко перебравшись через перила. Девочка встала, чтобы последовать его примеру.

– Вы куда? – безмятежно спросила Инесса Леонардовна.

– Так вы же разрешили.

– Я разрешила вам купаться, потому что запретить не могу. Поэтому садитесь в свою лодку, отплывайте и купайтесь на здоровье. А на свою территорию я вас не приглашала.

– Но мы хотим понырять.

– Ваши проблемы, какое мне дело, чего вы хотите. Главное, чего хочу или не хочу я. А я хочу, чтобы вы отсюда убрали свои задницы.

Парень насупился и промолчал. Глафира вдруг испугалась, что он сейчас начнет задираться, чтобы выглядеть героем в глазах своей девушки. Что они будут делать, если он, например, полезет в драку? Она тревожно оглянулась на возвышающийся вдалеке дом. Услышат там или не услышат? Придет кто-нибудь на помощь или нет? Может быть, нужно сбегать и кого-нибудь позвать, но как оставить пожилую женщину одну?