Поместье с привидениями

– Игорь, пойдем, в другой раз поныряем, – подала голос девочка из лодки.

– Ладно, Лизка, – неожиданно согласился он.

Видимо, парень просто не знал, как себя вести, когда тебе дают вежливый, но решительный отпор. Привык брать нахрапом, а вот то, что называется «работа с возражениями», явно не его.

Он перелез обратно через перила пирса, спрыгнул в лодку, которая опасно накренилась под его весом, испуганно ойкнула Лиза, принялся отвязывать свою веревку.

– Я позволю себе высказать тебе одну мысль, милочка, – Инесса Степановна обращалась теперь именно к девушке. – Видишь ли, наша жизнь так устроена, что женщина очень сильно зависима от мужчины. Даже если она состоялась как профессионал, даже если зарабатывает больше и может прокормить себя и своих детей, хотя это точно не твой случай, она все равно зависит от мужчины. В нашей стране так было и так будет. Уровень жизни, ее направление и успех определяются тем, какой именно мужчина рядом с тобой. Так вот никогда за всю твою длинную бессмысленную жизнь рядом не будет настоящего мужчины. Такого, на которого можно смотреть открыв рот, и благодарить судьбу, что она подарила этого человека.

Лодка разворачивалась, медленно отдалялась от пирса, и Инесса Леонардовна повысила голос. Теперь он резкий, сухой, звонкий, безжалостный разносился над озером, как совсем недавно площадная брань.

– Ты никогда не встретишь настоящего, мужественного, гордого, бесстрашного и любящего тебя человека, готового положить к твоим ногам весь мир. Да-да, в твоей жизни не будет мужчин, только многочисленные трахальщики. – Она упомянула более крепкое, нецензурное слово, которое в ее устах было точным и уместным, как метко запущенный камень. Тебя не будут любить и баловать, только иметь и оплодотворять. И жить ты будешь как тупое животное, способное только надсадно работать и размножаться, спариваясь с таким ничтожеством, как этот, в лодке. Жалко тебя, хотя ты так тупа, что этого не заслуживаешь.

Ее слова были злыми, жестокими даже. Но Глафира прекрасно понимала, что именно Резанова имеет в виду. Если в шестнадцать лет ты катаешься по озеру в лодке с мальчиком, который разговаривает с тобой исключительно матом, и тебя это устраивает, то и все остальные мужчины в жизни вряд ли будут читать тебе Шекспира и Шиллера. Similis simili gaudet. Подобное притягивает подобное.

Лодка быстро отдалялась от берега. Мальчик Игорь греб энергично, словно пытался убежать от злых и колких слов, разносимых над водной гладью. И он, и девочка Лиза молчали. Хотя по выражению лица одного и напряженной спине другой было понятно, что ничего хорошего они об оставшихся на пирсе женщинах – старой и молодой – не думают.

– Инесса Леонардовна, помощь нужна, подсобить чего?

Глафира повернулась на голос и с изумлением воззрилась на поспешавшего к пирсу очень крупного мужчину с черной повязкой на одном глазу. Что, мифический великан Балор действительно существует, и именно здесь, в Резанке?

– Нет, Осип, спасибо, мы уже сами разобрались, – ответила Инесса Леонардовна и легко поднялась со ступеньки, отряхивая джинсы. – А теперь идем пить чай. Предупреди, пожалуйста, Клаву.

Значит, это и есть Осип, муж поварихи и домоправительницы. Надо же, как верно Глафира его представила. И правда одноглазый.

Но не Осипа Глафира видела в окно сейчас, ночью, покидавшим особняк. Она прислушалась, но странные шаги над головой стихли, так же как и стук, похожий на азбуку Морзе. Странно и непонятно все это, но вряд ли опасно. Скорее всего, у происходящего есть объяснение, причем совершенно простое. А вот использовать идею с мистическими стуками и шагами в одном из следующих романов вполне можно.

Не откладывая в долгий ящик, Глафира подошла к столу, открыла тетрадь для записей, которые всегда вела во время работы, долистала до последней страницы и написала на ней «Дом с привидениями. Странные шаги и стук над головой». Что ж, теперь она про это не забудет. Все, что писательница Северцева видела или слышала, рано или поздно использовалось. «Все в топку», – так объясняла она знакомым.

Захлопнув тетрадь и положив ее на место, она снова подошла к окну и выглянула наружу. Тихо и пустынно было там. Часы на столе – старинные, очень тяжелые, позолоченные, с пятью ангелочками и вьющейся виноградной лозой – показывали половину второго ночи. Глафира вернулась в постель и тут же уснула.

Светлана

Зеркало на туалетном столике показывало то, что она не хотела видеть. В нем отражалась уставшая и, к сожалению, уже не очень молодая женщина, внешность которой лучше всего описывалась словами «остатки былой красоты». Именно остатки, сколько денег ни трать на косметолога.

Деньги… В них крылась вся проблема. Они были очень нужны, а взять их оказалось негде. Почти негде. Имеющимся единственным выходом Светлана предпочла бы никогда не пользоваться, но что делать, если ничего другого не остается. Как говорится, не мы такие – жизнь такая.

Она отбросила в сторону пушистую кисть, которой прошлась по лицу, нанося пудру. На кровати, раззявив нутро, лежал чемодан, в который надлежало упаковать вещи для поездки. Никогда раньше Светлана не ездила в усадьбу с чемоданом, предпочитая стильные и удобные сумки, но в этот раз чемодан был необходим, и она с отвращением поглядывала на него, оттягивая начало сборов, словно именно он был виноват в том, на что она почти решилась.

Светлана закрыла глаза, то ли для того, чтобы случайно снова не увидеть свое отражение, то ли чтобы вызвать откуда-то изнутри ненависть, способную помочь сделать последний оставшийся шаг и переступить черту, из-за которой уже не будет возврата. Основная проблема заключалась в том, что ненависти не было. Ни тогда, ни, тем более, сейчас.

– Лана, детка, нам нужно кое-что тебе рассказать. – Да, это сказала мама, когда, проснувшись довольно поздно, почти в полдень, она спустилась со второго этажа и, шлепая босыми ногами по плиткам пола, пришла в кухню, чтобы позавтракать. Чмокнула в щеку маму, потом стоящего у подоконника отца. – Ты присядь, детка.

Четырнадцатилетняя Лана обычно фыркала на «детку», потому что считала себя взрослой, но что-то в маминой интонации было такое, что качать права не хотелось. А еще отец, несмотря на разгар рабочего дня, был дома, и это тоже казалось странным и отчего-то тревожным. О чем родители собираются сообщить? О том, что вопреки ее воле все-таки собрались отправить в какую-то закрытую школу для детей партийной элиты в Подмосковье? О том, что кто-то из них болен? Или мама ждет второго ребенка? Или отца уволили и их безбедная жизнь закончилась?

Нарочито медленно наливая себе молоко, чтобы оттянуть неизбежное, Лана прислушивалась к себе, чтобы понять, какого развития событий боится больше? Против братика или сестрички она ничего не имела, уволить отца не могли, потому что был он очень умным, в пансионат она откажется ехать наотрез, а родителям известно, в кого она пошла своим упрямством, так что главное, чтобы все были здоровы.

Убрав пакет с молоком в холодильник, Лана со стаканом в руках села к столу, потянула салфетку, покрывающую горку аппетитных оладий. Мама с утра нажарила.

– Ну, и что именно я должна узнать? – спросила она достаточно спокойно, откусив один ароматный оладушек. – Очень вкусно.

– Мы с мамой разводимся, – отрывисто бросил отец. – И решили, что будет правильно, если мы вдвоем тебе об этом скажем.

– Вы с мамой что? – не поняла Светлана, аккуратно макнула оладушек прямо в стоящую на столе вазочку с брусничным вареньем, сунула в рот и даже зажмурилась от удовольствия.

– Света, не притворяйся, что не услышала или не поняла, – с досадой сказал отец. – Поверь, что маме и так достаточно трудно.

Маме? А ему, получается, легко? Она отложила оладушек, который вдруг показался резиновым.

– Родители, это что, не шутка? Вы действительно разводитесь?

– Да, детка, – мама улыбалась дрожащими губами. Не хотела пугать дочь. – Но на тебе это никак не скажется.

– На вас обеих это не скажется, – отец разговаривал сердито, как делал всегда, когда чувствовал, что виноват. – Светка будет учиться там, где хотела, вы останетесь в этом доме, я положу вам ежемесячное содержание, которого вам обеим точно хватит на безбедную жизнь. Вы никогда не будете ни в чем нуждаться. Обе.

Даже тогда, в четырнадцать лет, Светлана понимала, что дело не только в деньгах. Да и обманул, получается, ее тогда отец, если сейчас, спустя почти сорок лет, она все-таки нуждается, да так отчаянно, что впору идти на преступление.

– Могу я узнать, почему вы разводитесь? – спросила она тогда.

– Спроси отца, – мама повернулась и вышла из кухни.

– Пап?

– Я встретил другую женщину и собираюсь на ней жениться, – хмуро ответил тот. – Я вас обязательно познакомлю. Убежден, что она тебе понравится. Она удивительная.

Больше всего Светлану тогда поразило выражение его лица. Оно было какое-то просветленное. Потом она узнала, что его лицо всегда становилось таким, когда он смотрел на Инессу или просто думал о ней. Инесса ей, кстати, действительно понравилась. На пятнадцать лет моложе отца, она не выглядела совсем уж юной в свои тридцать лет. И вообще дело было не в том, что она выглядела сильно моложе мамы, нет. В ней просто было что-то такое, что цепляло глаз, заставляло не отводить взгляд. Ее хотелось рассматривать снова и снова.

Красивой, в полном смысле этого слова, она не была, но некоторая неправильность черт придавала лицу особую выразительность, а глаза – глубокие, темные, почти черные – словно приглашали на экскурсию в богатый внутренний мир, которым, без сомнения, обладала эта женщина.

Она была очень образованной: говорила на трех языках, разбиралась в музыке, литературе, живописи и архитектуре не на обывательском, а на вполне себе экспертном уровне, прекрасно играла на рояле. Когда Светлана вместе с отцом и его новой женой путешествовала по Европе, то с открытым ртом внимала Инессе на бесконечных экскурсиях, с которыми та блистательно управлялась без всякого экскурсовода.

Она помогала Светлане с математикой и физикой на экзаменах, она написала за нее реферат по французской литературе, когда та поступила в Сорбонну. Благодаря отцу, работавшему во Внешторге, это было возможно. Она быстро и профессионально подбирала образы, безошибочно тыкая пальцем в нужную одежду в эксклюзивных фирменных бутиках, и при этом сама, будучи совершенно равнодушной к нарядам, одевалась у молодых испанских дизайнеров за сущие копейки, собирая такие элегантные коллекции, что ей вслед оборачивались на улице.

Но главным достоинством Инессы было то, что она глубоко и истово любила своего мужа, Алексея Тобольцева, Светланиного отца, превратившегося после развала Союза в крупного бизнесмена. И за эту искреннюю любовь Светлана, для которой отец был главным в жизни человеком, была готова простить Инессе все. Вот только прощать было решительно нечего.

Инесса не лезла в отцовский бизнес, но всегда была готова помочь, если тот с ней советовался, и ее советы, Светлана знала, были уместными и полезными. Она идеально вела дом, гостеприимный и хлебосольный, открытый для друзей, когда это было необходимо, и полностью приватный, только для двоих, когда отцу хотелось тишины и уединения.

У них с отцом не было общих детей, но Инесса прекрасно ладила со Светланой, а потом, когда пришла пора, с ее малышами, которые проводили с Инессой и дедом практически все каникулы. Почему вторая жена отца не родила, Светлана не знала. Один раз она пробовала спросить, но папа, обычно мягкий, отбрил ее так, что она больше не совалась. За Инессу отец был готов убить.

Потом, когда его уже не было в живых, а прошлое поросло быльем, смягчающим любую боль, она однажды рискнула задать этот вопрос самой Инессе, но та только печально улыбнулась, сказав, что каждый расплачивается за свои грехи как может. Светлана тогда решила, что отцовская жена имеет в виду сделанный в молодости аборт, но уточнять не стала.

В целом, Инесса Резанова была вполне себе приличная баба, и за тридцать лет, которые она прожила с ее отцом, не сделала ничего, за что Светлане стоило ее ненавидеть. Пожалуй, исключением могла стать история с наследством, но тоже не стала, поскольку проблемы со здоровьем у отца начались лет за пять до кончины. Он перенес первый инфаркт, после которого привел все свои дела в порядок.

Все, что он считал нужным оставить своей единственной дочери, он переоформил на Светлану и ее детей еще при жизни, предусмотрительно дождавшись очередного ее развода. Замужем она была трижды, и после последней попытки признала, что «это не ее». У нее был свой гостиничный бизнес, не очень крупный, но вполне успешный. Два из четырех отелей в разных городах были оформлены на отца, и он перевел их на нее. Сейчас сетью рулил Светланин старший сын.

Также на дочь Алексей Тобольцев переписал дом в Париже, довольно дорогой, а внукам подарил коллекцию живописи, которую собирал последние десять лет, выписывая картины со всего света. Оценивалась она в баснословную сумму. После этого и Светлане, и ее детям было сообщено, что на наследство они могут не рассчитывать, в завещании их не будет.

Они не рассчитывали, и после смерти выяснилось, что все движимое и недвижимое имущество он действительно оставил только Инессе. Ее решение продать всю заграничную недвижимость и вложиться в покупку и восстановление древней усадьбы в глубинке казалось странным, но протеста у семьи не вызвало. В конце концов, ее деньги, может делать с ними все, что считает нужным.