Танец кружевных балерин

– Да, Надя в ноябре сорок восьмого года родила девочку. Она потом пыталась ее найти, но так и не смогла. Сестра отца постаралась на славу, чтобы от этой истории даже следов не осталось.

– А Клеменса? Когда это стало возможным, неужели ваша сестра не пыталась узнать что-нибудь о своем возлюбленном?

Лилия Андреевна помолчала. Лицо у нее стало совсем несчастным и очень старым. Вот сейчас на нем отчетливо отражались ее восемьдесят два года.

– Когда случилась перестройка и появились связи с заграницей, Надя, разумеется, начала искать Фалька. Точнее, по ее просьбе это делал мой муж Николай Семенович. Мы тогда работали в Иране. У него были кое-какие связи в МИДе, но это не потребовалось, потому что Клеменс нашел Надежду сам. Ему это было проще сделать. Он знал не только имя и фамилию, но и домашний адрес, Надя ведь его не меняла. А мы искали некоего Клеменса Фалька, про которого знали, что он родом из Лейпцига. В общем, он написал Наде осенью девяносто первого года, еще до распада Советского Союза. Она ответила ему, рассказав, что так и не вышла замуж, и про ребенка рассказала правду, все как есть, как было. Он долго не отвечал, а потом пришло резкое письмо. Я его читала. Фальк писал, что не сможет ее простить за то, что она отказалась от их ребенка. Там еще была странная фраза, что он сделал все, что мог, чтобы они с малышом ни в чем не нуждались. Признаться, я ее не поняла.

– А у Нади вы не спрашивали?

Лидия Андреевна тяжело вздохнула.

– Я читала это письмо, когда Нади уже не было в живых. Это письмо от Клеменса она получила в девяносто втором году. А совсем скоро у нее обнаружили рак. Лимфосаркому. Моя старшая сестра сгорела за три месяца. Скорее всего, после той отповеди, что устроил ей Клеменс, она потеряла желание жить. Мы с мужем смогли приехать, когда ее уже похоронили. Чужие люди. И этот грех всегда будет на мне, до самой моей смерти. Я нашла письмо Клеменса, когда разбирала бумаги. Оно лежало в ящике Надиного стола. Оно и сейчас там лежит. Впрочем, я совсем заболталась. Я попросила тебя прийти ко мне, девочка, чтобы поговорить совсем не об этом.

Снежана, вздохнув, украдкой посмотрела на часы. У соседки со второго этажа она сидела уже почти час, и, оказывается, они еще даже не перешли к делу.

– Деточка, я знаю, что твой муж работает в полиции, иначе ни за что не стала бы навешивать на тебя свои проблемы.

– Мой муж – не полицейский. Он следователь. Работает в Следственном комитете, – поправила Снежана.

Значения это не имело, но она во всем предпочитала точность.

– Думаю, в моем случае это совершенно не важно. – Лидия Андреевна вздохнула. – Понимаешь, дорогая, я не могу обратиться в правоохранительные органы обычным путем, потому что они просто решат, что старуха, то есть я окончательно выжила из ума. Но и делать вид, что ничего не происходит, я тоже не могу. Понимаешь, я совершенно уверена, что по ночам кто-то ищет что-то в моей квартире.

Что? Только этого ей не хватало. Разменявшая девятый десяток соседка по ночам испытывает слуховые галлюцинации и хочет, чтобы она с этим разбиралась? Нет! Только не это. Тем не менее внутренне простонавшая Снежана внешне вежливая проговорила:

– Почему вы так думаете?

– Браво, деточка, сразу видно хорошее воспитание. – Старушка улыбнулась. – Ты не кинулась сразу крутить пальцем у виска, обвиняя меня в старческом маразме. Но по ночам я слышу тихие шаги, которые раздаются в моей квартире между часом и тремя часами ночи. Видишь ли, в последнее время я стала лучше спать. У меня всегда был чуткий сон, а в последние годы я вообще могу лежать, терзаемая бессонницей, до рассвета, но последние три ночи я ложусь в постель и практически сразу засыпаю. Шаги будят меня, но словно не до конца. По крайней мере, этой ночью я пыталась встать с постели, чтобы увидеть нежданного визитера, но руки и ноги меня совсем не слушались. Я не могла встать, понимаешь?

Снежана понимала, что помочь Лидии Андреевне сможет не следователь Зимин, а хороший врач. Геронтолог, кажется, так называются специалисты, работающие с пожилыми людьми?

– Я подумала, что виной тому может быть отвар шиповника. Я всегда пью его на ночь, этой привычке уже много лет. И я подумала, что, может быть, кто-то подсыпал мне снотворное, которое именно так на меня влияет.

– Куда? В отвар?

– Нет, отвар я завариваю утром в термосе, чтобы выпить в десять вечера и отправиться в постель. Но банка с измельченными плодами стоит у меня в кухне. Я сейчас ее принесу.

– Не надо, Лидия Андреевна, – попробовала остановить старушку Снежана.

– Я покажу тебе банку. Снимать с нее отпечатки пальцев не имеет смысла, я их уже давно заляпала. Но я отсыплю немного, чтобы твой муж мог сдать этот шиповник на экспертизу. Если там снотворное, значит, мне не кажется.

– А вы попробуйте просто не пить этот отвар, – предложила Снежана, понимая, что без пакета с шиповником она вряд ли выйдет из этой квартиры. – Если вы полагаете, что он э-э-э… отравлен.

Старушка всплеснула аристократическими руками.

– Да кому надо меня травить? Меня не травят, а именно усыпляют, чтобы я не мешала искать в моей квартире что-то важное.

– Что?

– Я не знаю! Это твоему мужу и предстоит выяснить. Но что-то ищут точно. Не зря же я уже три ночи слышу тихие шаги, как будто кто-то старается двигаться бесшумно. А потом… потом такое чувство, что он простукивает стены. И возможно, я совсем сошла с ума на старости лет, но мне кажется, что это как-то связано с прошлым. С той Надиной историей. Слишком многие стали ходить вокруг да около.

Последнее прозвучало совсем непонятно, но уточнять было уже некогда.

– Лидия Андреевна, я обязательно поговорю с мужем, но сейчас мне надо идти. – Говоря так, Снежана кривила душой. Она даже не знала, когда увидит своего Зимина, а уж подойти к нему с рассказом про снотворное в шиповнике и простукивание стен в квартире старенькой соседки и вовсе не представлялось возможным.

– Да-да. Конечно, деточка. Я и так совсем тебя заболтала. Сейчас принесу шиповник на анализ.

Она ушла в кухню, но быстро вернулась, неся большую жестяную банку и полиэтиленовый пакетик с клипсой. Насыпала две ложки лежащего в банке измельченного шиповника в пакет, закрыла его и протянула Снежане.

– Вот, держи.

Та взяла, понимая, что не сможет отказать.

– Какая красивая банка, – сказала она.

Банка была действительно очень красивая: с витым узором из распускающихся листьев, прожилки в которых были выполнены из проволоки.

– Это национальный иранский узор, минакари, – пояснила Лидия Андреевна горделиво. – Когда мы жили в Иране, наш тамошний приятель, работающий дворником на территории нашего завода, дарил нам такие банки, которые расписывала его жена. Обычные жестяные банки из-под кофе, но с ручной росписью. Мы их потом раздаривали всем знакомым. Кстати, у меня, деточка, тоже будет подарок.

Снежана думала, что ей сейчас вручат расписную банку, но, к ее изумлению, соседка подошла к пианино, на котором стояли кружевные фарфоровые статуэтки, и помахала оттуда рукой, приглашая Снежану присоединиться к ней.

– Я видела, что эти фигурки произвели на тебя впечатление. Пожалуйста, выбери любую. Ты с таким искренним интересом и состраданием выслушала историю о моей сестре и ее возлюбленном, что мне будет приятно знать, что у тебя останется память о них.

– Ну что вы, Лидия Андреевна, разумеется, я не возьму, – вспыхнула Снежана. – Они наверняка дорогие, и я точно не заслужила такой подарок.

– После моей смерти все, что здесь находится, достанется племяннице моего покойного мужа, – сказала старушка. – Мое завещание составлено именно таким образом, потому что другой родни у меня нет. Что страшного случится, если у них окажется на одну статуэтку меньше? Ты работаешь с кружевом, и это тоже кружево, просто из фарфора. Возьми, я дарю тебе ее от чистого сердца. Не возьмешь – обижусь!

Обижать старушку Снежане не хотелось. Она выбрала первую танцовщицу, стоящую на одном колене, с голубым узором на юбочке, и, прижимая одной рукой к груди ее, а другой пакетик с шиповником, пошла к двери, горячо благодаря за подарок, чай и интересную беседу.

– Когда мне тебя ждать с результатами? – спросила Лидия Андреевна перед тем, как закрыть дверь, когда Снежана уже подошла к ведущей на ее третий этаж лестнице.

Она замялась, потому что отдавать шиповник на анализ, разумеется, не собиралась. Да Зимин ее просто убьет, если она только заикнется о чем-нибудь подобном.

– Я постараюсь зайти к вам послезавтра, – ответила она, понимая, что придется что-то придумывать.

– Хорошо, послезавтра я буду тебя ждать. До встречи.

Однако встретиться в назначенное время им не пришлось, потому что назавтра Лидия Андреевна умерла.

* * *

1983 год. Надежда

Надя не любила ноябрь. С самого детства не любила. Она всегда боялась темноты, в ее комнате по ночам горел ночник, без которого оживали притаившиеся в углах кошмары. Ноябрь же у Нади Строгалевой всегда ассоциировался именно с темнотой. В декабре ту немного разгоняла белизна выпавшего снега.

Снежинки поблескивали под ногами в свете уличных фонарей, словно маленькие драгоценные камушки. Папа подарил маме на один из дней рождения сережки с крошечными бриллиантиками, они в свете люстры сверкали именно так, как снежинки, и маленькой Наде казалось, что она идет по россыпи бриллиантов. Красиво.

В ноябре день становился уже коротким, темнота наваливалась рано, а снега еще почти не было. Он даже если и падал, то тут же умирал под ногами, превращаясь в талую грязь и лужи, в которых промокали ноги. В ноябре Надя всегда хандрила: простужалась и болела, надсадно кашляя или мучаясь горлом. В ноябре пятьдесят второго года в одночасье умерла бабушка, пожалуй, единственный человек в семье, который был на ее стороне. По крайней мере, бабушка понимала, что двадцатидвухлетняя студентка, отличница и красавица Надежда Строгалева мертва внутри. Ничего не было в ее душе, кроме серого жирного пепла.