Жених со знаком качества, или Летняя форма надежды

– Для храбрости!

И убежала.

Я остолбенел.

Сначала остолбенел, а потом уронил голову на стол и заплакал.

Возможно, впервые в жизни.

Плакал я долго и горько. Напасти пошли косяком: одна за другой. Фортуна меня просто возненавидела. Позор, пережитый в Париже, жег хуже огня, предательство Светланы леденило душу, отсутствие сына разрывало сердце. За всем этим маячило унижение в образе косой пенсионерки-невесты! И вот оно, новое поражение: я не сумел уйти из жизни. Не справился с таким несложным делом. Казалось бы, чего проще, налей яду в бокал и выпей, раз так тебе повезло: собственная мать подарила самый легкий способ забвения бед и позора. Так нет же, и здесь я опарафинился. Какая-то дурочка, свиристелка опередила меня…

Остроносенькая (легка на помине) вернулась и жизнерадостно сообщила:

– Дело сделано, он ушел, так что можете быть спокойны: лицо вам никто не набьет.

Тут она заметила, наконец, мою печаль и удивилась:

– Что с вами? Мужчина, неужели вы плачете?

От позора и обиды я замычал, а она рассмеялась:

– Нет, правда, вы плачете что ли? Не может быть! Ха-ха! Вы плачете? Плачете?

– Да! Да! – взревел я. – Плачу и буду плакать еще и еще, раз вас так это радует!

– Вовсе не радует, – смутилась она. – А то, что хихикаю, так это нервное. Честное слово, никогда не видела плачущего мужчину.

– Поживете с мое и не такое увидите, – заверил я.

Она удивилась:

– С ваше? А сколько вам?

– Сорок пять.

Остроносенькая отшатнулась:

– Надо же, никогда бы не подумала! Сорок пять, это полный завал! Считай – одна нога в могиле!

И тут же начала меня успокаивать:

– Но не расстраивайтесь, беда, конечно, но… Кстати, давно хочу вам сказать: вы очень красивый мужчина. По таким просто плачет! Плачет Голивуд!

Я посмотрел на нее, как на врага народа, а она всплеснула руками и затараторила:

– Когда вы прошли мимо нашего столика, я обмерла и глазам своим не поверила. У вас профиль – зашибись! Вам, наверное, надоели такие признания. Нас, красивых, и хвалят, и хвалят, и хвалят, и льстят, и льстят, и льстят. Представляю сколько вы наслушались за свои сорок пять, если я, в свои двадцать восемь уже насмотрелась…

– Послушайте, – возмутился я. – Что у вас за рот?

– Рот? А что мой рот?

Она испугалась, извлекла из сумочки зеркальце и начала себя изучать, приговаривая:

– Что у меня за рот? Рот как рот.

– Это вам так кажется, – просветил я ее, – он же у вас не закрывается.

– Ну да, – согласилась она. – Как у любой нормальной женщины.

И тут же меня упрекнула:

– Уж в свои сорок пять могли бы знать. Повидали, наверное, на своем полувеку.

И она игриво подмигнула. Захотелось ее побить, но я сдержался. Остроносенькая же нахмурилась и спросила:

– Почему вы так нелюбезны?

Меня прорвало:

– Потому что у меня одни неприятности от вас. Зачем вам понадобилось пить коньяк? Он же был для меня предназначен. Что мне делать? Не знаю теперь! Где еще я найду себе яду? Так все удачно складывалось, так мне повезло, этот флакон появился в моей жизни фантастически вовремя, словно по заказу. Моя мать… Все же она молодчина! Она меня породила, она же меня и…

Остроносенькая слушала с большим интересом, но в этом месте перебила:

– Я вас не понимаю. Совсем. Вы говорите загадками. Не могли бы выражаться ясней?

– Ясней? – вспылил я. – Куда уж ясней. Бокал пустой видите?

– Вижу, – кивнула она.

– Знаете что там было?

– Коньяк.

– А какой коньяк, знаете?

– Знаю, неплохой. Там был очень неплохой коньяк, – заверила она.

– Ха! Вот она, ваша ветреность! Одним махом выдули! Где я теперь такой возьму?

– О, боже, да здесь же и возьмете, – воскликнула она, утомленно закатывая глаза. – Не надо делать трагедию. Если хотите, сама вам куплю.

Я схватился за голову:

– Вы, девушка, не догадываетесь, как бессовестно поступили со мной: отняли у меня то, что достать не так просто. А мне это нужно позарез!

Остроносенькая разволновалась:

– Ничего не понимаю, что вы так разошлись, ведь там был всего лишь коньяк…