– Люсенька, – затараторила остроносенькая, – так срочно я не могу, у меня неприятности: мой любимый на меня наезжает. Ну как обычно, он не прав, а я виновата. А почему бы и нет: он большой, он мужчина, у него кулаки – а что у меня? Одна глупость. Значит можно меня угнетать…
– Послушайте, – раздраженно прервал я эту дурочку, – ведете себя глупо. Конечно понимаю, пользуясь случаем, вы решили устыдить вашего гориллу. Возможно вы правы, сам не стал бы внедряться в воспитательный процесс, но тогда выйдет так, что этот горилла вам уже не понадобиться…
– Почему? – со смешком удивилась остроносенькая.
– Потому что вас у него не будет. Сейчас же идите ко мне, подробней объясню при встрече, и вы сразу со мной согласитесь.
– Люся-яя, ты меня интригуешь, – игриво пропела она и серьезно добавила: – Буду в кратчайшие сроки.
И не обманула: что-то очень быстро растолковав своему горилле, она чмокнула его в щеку, в другую и, перепорхнув через дорогу, влетела в холл ресторана.
– Что вы ему сказали? – на всякий случай поинтересовался я, с удовлетворением отмечая, что горилла и его друзья спокойненько направляются к навороченному джипу.
– Сказала, что Люська мне предлагает отпадные джинсы.
– И он вас отпустил по такой ничтожной причине? – не поверил я. – Вы же ругались. Он же проходу вам не давал, ревновал. И теперь вы хотите меня убедить, что он отпустил вас? Из-за такой ерунды?
– Сразу отпустил, потому что знает: я не переживу, если джинсы достанутся Аське. И он не переживет, – заверила остроносенькая, энергично увлекая меня в недра ресторана.
И в этот момент меня словно молнией поразило: я услышал голос матушки. «Яд жуткий! Яд смертельный! Против него нет никакого противоядия, – сказала она. – Тот, кто отравится – обречен».
– Так что же это выходит? – в отчаянии воскликнул я. – Вас совершенно нельзя спасти? Катастрофа! Как я забыл? Как я забыл?
Девица насторожилась:
– О чем вы? От чего вы собрались меня спасать?
– Так, ерунда, можете считать, что это шутка, – с напускным равнодушием отмахнулся я, а у самого мысли как челноки засновали: туда – сюда, туда – сюда.
С секунды на минуту эта несчастная богу душу начнет отдавать: мне вдруг захотелось, чтобы произошло это в моем доме.
Я, наверное, очень плохой человек, но выбора у меня не было. Девицу, конечно же, жаль, но она сама эту участь выбрала – никто ее не заставлял…
Так что же мне теперь делать? Не за решетку же из-за нее отправляться. Там мне вряд ли удастся уйти из жизни с достоинством. Учитывая строгости содержания, вообще не удастся…
И что тогда получится, если вспомнить о моих намерениях?
Приговорят меня из-за этой чокнутой к десяти или двадцати годам жизни?
Десять или двадцать лет жизнь эту мерзкую терпеть?!
Даже в мыслях это не-вы-но-си-мо!!!
Между прочим, могу и пожизненное схлопотать, кто знает, сколько дают за отравление дурочек – здесь я совсем несведущ. И это в то время, когда так нетерпится богу душу отдать. Да и что это за девица? Урод да и только. Родит еще таких же страшных и глупых детей – какая от них государству польза?
Нет, я не изверг, девицу, конечно, жаль, но что поделаешь? Я не виноват. Ни в чем не виноват: ни в том, что она яд мой выдула, ни в том, что это толпа свидетелей видела – ее горилла глаз с нас не спускал. А уж в том, что администратор тщательно изучил и мои права и даже паспорт вовсе нет моей вины. Если сейчас остроносенькая начнет помирать, я пропал. А вот если довезу ее до моего дома, да дам ей спокойно отойти в мир иной в моей постели, то шанс еще есть. Ночи дождусь и устрою ей, к примеру, утопление. Она же поругалась со своим гориллой, так почему не может утопиться с горя?
В общем, выбора у меня не было: надо было поскорей увозить ее с глаз людских долой.
– Кстати, – заволновался я, – а почему это ваш горилла не удивился тому, что, направляясь к Люсе, вы вернулись в ресторан?
– Я же забыла там сумочку, – глядя на меня своими огромными наивными глазами, сообщила остроносенькая. – Сумочку от Кардена.
– А что же вы тогда держите в руках? – поразился я.
Она лукаво усмехнулась:
– Не все же так наблюдательны, как вы. Сразу чувствуется, что вы умны и даже мудры, не то, что мой Вован бестолковый.
– Ах, он Вован, ваш горилла, – прозрел я, машинально отмечая, что не такая уж она остроносенькая и глупая, как мне казалось. Вполне симпатичная и разумная девушка. Черт, как жаль, что ей придется умирать!
– Между прочим, он это почувствовал – никогда меня так не ревновал, а тут ну просто взбесился! – сообщила она.
Я насторожился и, холодея, спросил:
– Что? Что он почувствовал?
Кокетничая, она призналась:
– Ну то, что вы мне понравились. Вообще-то он знает, что я балдею от красивых мужчин. Всегда напрягается, если видит рядом такого.
Я растерялся:
– Что-то не пойму, вы о ком? О ком говорите?
– Да о вас, о вас.
– Вы действительно находите меня красивым?
– Даже слишком. Для мужчины чрезмерно, поэтому так и рассвирепел мой бедный Вован. Чувствует мою слабость. Знаете, у одного смазливо лицо, у другого длинные ноги, у третьего какая-то необычайная стать, у четвертого в движениях завораживающая раскованность: не идет, а несет себя, небрежно, самоуверенно… Короче, в каждом свои навороты, так вот у вас есть сразу все. Глянешь со стороны: супермен, а не просто мужчина. Как тут не обалдеть?! – спросила она, после чего обалдел как раз я.
Нет, я знал, что совсем не урод, но за свои сорок пять ни разу не слышал в свой адрес таких дифирамбов. Вообще никаких не слышал, если не считать того бреда, который сегодня несла моя матушка в пароксизме желания женить меня на пенсионерке.
Чувствовал, как в душу закрадываются сомнения. Уж не издевается ли она? Уж не насмехается ли? Кстати, что она мелет? Как мог приревновать ко мне ее горилла-Вован, когда против него я старик: мне сорок пять, а он едва ли не вдвое моложе? Нет, она глумится надо мной!
– Послушайте, – рявкнул я, – мне сорок пять, разве вашему Вовану этого не видно?
Она усмехнулась:
– И не ему одному. Никому не видно. Гилям Шоломович! – вдруг крикнула она администратору, кивая на меня. – Как думаете, сколько лет этому мужчине?
И администратор с пристальным взглядом предположил:
– Лет тридцать пять, не больше.
И это при том, что он видел мой паспорт!
Я был потрясен.