Чей-то зов

– Сейчас и вы заплачете, я вам расскажу… Уже в аэропорту, где мы приземлились, в киосках сувенирных продают в красивых сеточках золотые головки лука. По одной луковке, по три, лук в косах… Они такие оранжевые – светятся! А на боку каждой луковицы маленькое фото старичков, вырастивших его. И сорт, и состав почвы указан. Чем не сувенир! Я ради уважения купила. Да вот же – сами убедитесь.

Она вытащила жёлтый мешочек, а из неё коробку и рассыпала лук по столу. Калиброванные луковицы запрыгали, как золотые яблочки!

– Берите, угощайтесь! Запечённый – он душистый и сладкий, вкуснотища! Попробуйте дома.

– А чего до дома ждать, – Машка сгребла лук назад в коробку и понесла к духовке.

– На другой день хозяева пошли со мной на ручей. Поднимаемся мы, не спеша, в гору, они мне на красивые валуны показывают и читают нараспев стихи. И так на протяжении всей тропы, целого километра, на камнях высечены танку. (Потом узнала.) На меня умиление нашло, как в церкви. Конечно, я не понимала ни слова, но стихи, написанные несколько столетий назад и высеченные здесь, на этих камнях, в горах, кого угодно сразят. Мне показалось, это совсем другой мир, – шёпотом закончила Инна.

– А они что же – и лук выращивают, и стихи знают? – с недоверием, с вызовом даже спросила Оксана-пекарь. Сама она всё никак не могла одолеть десятый класс, третий год ездила в райцентр в вечернюю школу.

– Да! Да! – заторопилась Инна. – Старички и дома вечером стихи вслух читали. Но доконало меня даже не это. Когда мы подошли к ручью, я глазам не поверила: он весь выстлан гладкими камешками. Вручную выстлан, понимаете? Между прочим, течёт он издалека. А чтобы удобно было прогревать ноги, везде лежат сплетённые циновки. Чистота вокруг – будто мир только народился и тебе первому открылись и этот ручей, и тропинка, и горы.

Сидела я там на тёплой циновке, вода в ручье пятьдесят градусов, а в голове крутится: как же надо любить и поклоняться земле своей, чтобы она сияла от счастья?! И ближний городок Отару – тоже вылизан, будто его специально к моему приезду чистили-прибирали. Куда ни зайдёшь – всюду цветы, везде чай зелёный первым делом нальют, а уж потом просьбу твою выполнят. Мне аж не по себе было от улыбок и их интереса, будто ты им родственник. Наверно, мы одичали тут, на острове, если меня всё до слез пронимало.

– Выходит, там рай? – подыграла санитарка Петровна.

– Выходит, – с вызовом откликнулась Инна. – Они лясы не точат часами, всегда чем-то полезным заняты.

Тут дверь открылась, и появились всё те же Залётка с Шаманом.

– Мы с добычей – вишь, крабов сколько притащили! Варите, бабоньки, да с пивком и обмоем возвращеньице, – зачастил Залётка и, сбросив резиновые сапоги у входа, устремился к столу.

Машка уже и руки раскинула, и своё знаменитое «Кышшш!» выпустила, но Инна взяла ее за руку:

– Пусть останутся, давайте крабов сварим.

Пока варились крабы да остывал печёный лук, Инна выложила на стол пачку фотографий. Среди них было много чёрно-белых и коричневатых.

– Это мне доктор подарил, чтобы мы альбом посёлка сделали для детей и внуков, – пояснила Инна.

На них все тотчас узнали Лукоморье – свои дома, водокачку, пекарню, рынок. Но деревня выглядела иначе. На старых фото всё было ухоженным, домики – в обрамлении насаждений. Чистота и порядок создавали другую действительность – уютом и спокойствием веяло от улочек с бревенчатыми домами, по пояс утопающими в кустах цветущей сирени. Всех привлекла фотокарточка с мостом через реку. Залётка заволновался. Размахивая карточкой, он горячился:

– Ёлы-палы! Куда ж мы попалы! Прямо заграница натуральная, а не деревня наша. На этом выгнутом мосточке только целоваться, да ночью на звёзды смотреть. Глянь, какие фонари, а год-то сороковой помечен. Нынешний – совсем развалюхой сделался!

– Ты, вундеркинд нобелевский, чем охать, лучше бы этот мост починил. Сколько раз в жизни по нему прошёл – пора должок вернуть, – Машка взяла у него фото.

– Боже! Как романтично! Пригожей была наша деревня при японцах.

Инна, раскрасневшаяся от переживаний, с несвойственным ей напором возразила:

– А нам кто мешает хорошесть ей вернуть? Посмотри: вокруг каждого дома кучи хлама. Для чего копим, не ведаем. – Да вот я первая в субботу всё свезу на помойку, – откликнулась Машка. – Россия, она, конечно, родина мохнатых мамонтов. Но Лукоморье – особое место, заповедное. Таких на земле несколько. И все Лукоморьем называются. Я по телику слышала.

– Ну-ну, посмотрим… на посулы мы все горазды, – язвительно проворковала Оксана и пошла на крыльцо.

– Оксана! Ты хорошо подумала, что сказала и кому? Если в субботу не расчистишь возле дома, я тебе такую «рекламу» сделаю – сама улицу каждое утро подметать будешь.

Все потянулись к речке. На мостике топтались Залётка с Шаманом, а теперь ещё и Оксана с Машкой. Мужчины толковали о том, что придаёт мосту прочность и как дожил он до нынешних дней, а Оксана, дойдя до середины, вернулась, трясясь от страха. Её пацан пересекал мост несколько раз в день, а она не решилась дойти до конца.

Крабы хорошо пошли с пивом и луком вприкуску и недолго красовались на столе – аппетит сильно превысил количество угощения. Тут Машка решила поставить точку:

– Человеку завтра с утра на работу. Пора и нам по домам.

Она раздала всем подарки и осталась помочь прибрать. Расправившись с посудой, присела рядом с Инной:

– В школе я плохо училась, пишу по сей день с ошибками в накладных. А вот литературу любила. Когда Есенина изучали, много стихов запомнила. Прошибало меня до слёз не про любовь, нет… Стихи о нашем житье-бытье – вот что меня трогало. Помню такие строчки:

«Россия! Сердцу милый край! Душа сжимается от боли»! – Сколько времени минуло, а у нас всё тот же квас…

– Машка! Теперь ты разнылась. А про красоты забыла? Выйдешь утром на крылечко – из-за сопки солнце прямо в руки просится, море шумит стихами, янтарями тебя забрасывает. Надо слепым быть, чтобы на такие чудеса не аукнулось внутри…

Подруги обнялись.

– Ванька твой меня все дни рыбой снабжал, на пирсе хорошо краснопёрка ловилась. Кот с ним ходил. Посмотри, как разжирел, скоро мыши вас одолеют. Ну, я потопала, – сказала Машка. Остановилась на мостике, позвала: – Инн! Может, попозже на пирс с Ванькой сходим, порыбачим?

– Можно! Соскучилась я по рыбалке! …

Утром подруг разбудили непривычные резкие звуки, доносящиеся с речки. У моста по-деловому толклись местные мужики. Зимой-то они в котельной работали, а в тёплое время болтались без дела. Залётка развернул рулончик бумаги и водил по нему пальцем. Мужики вникали. Уже и инструмент притащили, и доски откуда-то приволокли. Залётка помахал Машке рулончиком и что-то крикнул. Да разве услышишь за завесой шума прибоя. Догадаться, правда, можно:

– Делу время, потехе час! – любимую свою приговорку – вот что он крикнул.

Бесаме мучо

Начало девяностых в провинции – мрак. В полном смысле. Электроэнергия подавалась изредка. Батареи еле теплились. Зарплату не платили. В магазинах с пустыми прилавками после шести не протолкнуться. Обеспокоенная толпа с флажками продуктовых талонов в руках ждала подвоза вожделенной еды, среди которой брусочек масла и куриная нога вызывали нешуточные страсти. Некоторых сильно побивали. Женщины регулярно падали в обморок от духоты. Особенно беременные.

В подъездах ночевали обколотые несчастные, только что поспевшие строить коммунизм на планете. Они опоздали. Произволом таких же, как эти, раздолбаев, но на ином уровне, строительство коммунизма отменялось, а другое строительство ещё не начиналось. Члены ГКЧП, свалившие колосса, поставили руль управления в положение «стоп» и, засев за стол с обильной выпивкой, базарили, что делать с огромной дымящейся империей.

Но худо-бедно, под шумок, деловые люди уже подсуетились и построили в провинциальном городке ресторан «Сеул», в корейском, как следует из названия, стиле, на деньги инвестора из Южной Кореи. Трёхэтажный, краснокирпичный, ладненький, красовался он на городской улице чужеродной заморской игрушкой. Горожане фотографировали его и слали фото родственникам.

Близилось открытие. Мне предстояло сделать об этом событии телевизионный репортаж. Мы назначили встречу с гостем из Кореи. Готовясь вести бизнес в России, он выучил русский язык и выбрал имя Александр, его короткий вариант Саша.

Знакомились у меня дома. Все знают: первое впечатление – самое верное. Сколько раз убеждалась в этом! Вошёл полноватый мужчина лет пятидесяти. Лицо и взгляд говорили о незаурядном уме и большом грузе жизненного опыта. Тяжёлая вертикальная складка непомерной усталости в межбровье перекрывалась улыбкой. Будь она у женщины, её бы назвали обворожительной. У Саши была неотразимая улыбка. Вернее, её хотелось тут же отразить.

Мы сразу понравились друг другу, и разговор точно сорвался с цепи. Он касался открытия ресторана и приготовлений к нему. И много чего другого. Саша, покручивая мою чайную селадоновую чашечку, сказал, что сам привёз столовую посуду для ресторана, изготовленную на его фабрике. Я зацепилась за интересный факт – и открылась шкатулка чудес.

Мой собеседник преобразился – на глазах помолодел. Он стал рассказывать, как из глины, из небытия возникают хрупкие, похожие на цветы чашечки и блюдца. Как комочки земного праха обретают жизнь в руках мастера и фантазера.

Легчайшими линиями остро заточенного карандаша он намечал таинственный образ зарождающегося шедевра. Его руки обрели небывалую пластичность. Они порхали, нежно обнимали воздух, оглаживали его, рисуя очертания сосудов, придающих форму пустому пространству.

Его изделия, растиражированные на фабрике, уже давно радовали множество людей в разных странах. То, что в быту называется посудой, служит нам, оказывается, существует в двух ипостасях. Эти гнёзда для еды, исполненные мастерами, можно назвать произведениями. Он был их творцом.

Передо мной сидел художник и потомственный владелец известной фарфоровой фабрики. Доходы его, не такие уж и великие, отличались стабильностью. Упоминание о маме-враче, судя по оживлённому лицу и заблестевшим глазам, было особенно дорого моему гостю.

Но что его привело в страну, переживающую сумеречный период истории, – вот что меня интересовало. С обезоруживающей откровенностью он поведал о своей склонности к авантюризму. Его интересовала Россия, её сегодняшние изменения. Он видел перспективу и хотел, чтобы единственный сын осуществил его мечту – создал бизнес и оставил родовое имя в её летописи.

В день открытия «Сеул» сиял, зал был убран в соответствии с лучшими традициями ресторанного искусства. Белоснежная посуда в соседстве с прозрачнейшими бокалами создавала особый, можно сказать, аристократический изыск.

Публика собралась пёстрая. Управляющий банка сидел рядом с будущим депутатом городской думы, а нынче пока мелким мошенником, набивающим карманы «зеленью» – поборами со старух-торговок на городском рынке. В белых пиджаках прохаживались хозяева жизни – местечковые бандиты, уже размордевшие и имеющие счета в соседней Корее.