Миражи, мечты и реальность

Оля замолчала, ушла в себя. Укутанная лёгкой кисеёй чьей-то заботы, под гул самолёта даже уснула.

В тот же день они побывали на ферме, увидели безумных животных, грызущих свои хвосты и конечности. Лисы взвизгивали, кружили по клетке и вновь принимались истязать себя. Смотреть на это было невыносимо печально. Ветеринары и звероводы, конечно, делали всё возможное, чтобы сохранить зверей.

Журналистов разместили в амбулатории – отдельно стоящем строении с крылечком. В доме было тепло, трещали в печи смолистые поленья, через дырочки дверцы сполохи постоянно проецировали на стену живую пляску огня. Две небольшие комнаты-палаты были чисто убраны и заправлены белоснежным бельём. Горка подушек возвышалась совсем по-домашнему. На столе заботливо собран поднос для чаепития. Китайский термос источал запах роз, но не потому, что они были нарисованы, – настоящий распаренный шиповник отдавал флюиды лета. За чаем Оля и Илья старались не встречаться взглядами. Вскоре Илья ушёл отослать корреспонденцию и решить вопрос об аренде лодки для завтрашней поездки на озёра. Пострелять уток было его мечтой.

Поплотнее запахнув куртку, Оля вышла на крыльцо. От реки уже тянуло холодом. Тайга и река, в вечерних сумерках изменившие размеры, как будто придвинулись вплотную. Ей хотелось опоры, чего-то надёжного. Оля села на скамейку и ухватилась за перила. Тело было напряжено, сжалось и дрожало от страха. Против убийства протестовала каждая клетка.

– Должно быть, так же трясётся от страха ребёнок. Если что-то одно болит у человека, всё тело страдает. А тут замыслилось страшное!

Оля посмотрела на усыпанный звёздами небосвод и услышала мириады сигналов. Каждая мигающая точка посылала ей сочувственные вибрации.

– Выбор у меня один – дать жизнь ребёнку. А чтобы не причинить вреда, надо исключить все травмирующие моменты. Как – это ежедневная задача. Моя! – уточнила она с горечью.

Некоторое время Оля бездумно всматривалась в россыпи небесных светил. Отчаяние, держащее её в жёстком корсете, незаметно ослабело. Изредка падали метеориты, оставляя росчерки таинственных устремлений. Над домами поднимались высокие белые столбы дыма, обещая надёжное убежище человеку. Послышался ленивый лай собак.

Вскоре подошёл Илья в сопровождении местного жителя. Тот назвал себя Савелием и пообещал Оле самолично с утра опробовать лодку в ледовом крошеве. Ночью были заморозки, по реке шёл колотый лёд, шуга по-здешнему.

Илья уснул сразу, едва забрался под одеяло. Оля медленно перебирала события длинного и необычного сегодняшнего дня. Услужливое сознание убирало жалящие, как крапива, мысли и направляло внимание на маленькое существо, теперь главное в её жизни. Она изредка вздрагивала, как после затухающих рыданий. В незанавешенное окно заглядывали из своего далёка звёзды. Им салютовали короткими яркими фейерверками догорающие в печи поленья. Под полом бегали, шуршали шустрые существа. Пел сверчок. Кто-то, оставляя звуковую цепочку царапающих коготков, пересёк комнату и отправился по своим важным делам. Совсем рядом ухнула сова, видимо, она жила под крышей и летала на охоту. «Суета и хлопоты о пропитании, совсем как у людей», – подумала Оля и уснула.

Утро стояло у крыльца недовольное, хмурое, насторожённое. Савелий, разбудивший их, уже спустил лодку на воду, и они с Ильёй прошли на ней вдоль берега. Оказалось, шуга идёт плотнее, чем накануне. Лодочник, выпивший с ними чай, вышел на крыльцо, смотрел на реку. Отворяя дорогу трудным словам, прокашлялся деликатно:

– Ты бы, Илья, тово, отложил искурсию. Утка-то будет, куда ей деться, её к земле жмёт в такую непогодь. Не нравится мне эта глушина. Да и шуга дело опасное. Лодка плохо слушается.

– Мы ненадолго, Савелий, до обеда управимся. У меня опыт есть, на долблёнке плавал. В случае чего Оля поможет… советом, – улыбнулся Илья, привязывая к крючкам в лодке рюкзак и ружьё.

– Так ты с женой? – возникло молчание. – Ну, как знаешь.

Савелий закурил и, всем видом выражая несогласие, посопел, потоптался, поскрёб в голове – жалко ему было красивую молодую деваху, натерпится ведь, – махнул рукой и пошёл в посёлок.

Из лодки река показалась очень широкой. Первые метры дались с трудом, лодка крутилась, как ложка в масляной каше. Илья с трудом выводил её на середину реки, там поспокойнее. В какой-то момент потянуло свежаком. Порыв ветра промчался, как будто это был взмах огромного меча. Долблёнку играючи развернуло и потащило вниз по течению к оставленному берегу. Илья изо всех сил сдерживал её неуправляемый сплав и даже вернул на прежний курс. Подоспевшие атаки ветра превратили реку в кипящий котёл. Тяжёлая вода ходила бурунами. В минуты затишья Илья, выбиваясь из сил, правил лодку к берегу. Расстояние заметно сокращалось.

И вдруг всё стало меняться, как в кино с применением спецэффектов. «Вытеснение», «наплыв» и «затемнение» происходили на глазах. Чёрная туча стремительно закрыла оставшуюся светлую полосу, берег едва угадывался, послышался мощный далёкий гул и запахло гарью. В лодке было полно воды. Оставшиеся десять метров дались с большим трудом, но помог новый порыв ветра, лодку перевернуло и выбросило на берег.

Узкую полоску прибрежного песка захлёстывали остервенелые волны. Оставаться здесь было опасно. Освободив ружьё, Илья крикнул Ольге: «Не отставай!» – и побежал под прикрытие громадных пихт. Бежать не получалось. Через завалы бурелома им удалось продвинуться всего лишь до первых деревьев, когда стало ясно, что идёт пожар. Уже всё обложило красным. Ветер раздувал громадные факелы и ломал деревья, как спички. Шум и треск падающих горящих громадин ужасал натиском и неправдоподобием происходящего. Прижавшись к огромному стволу, Оля ждала пробирающегося к ней Илью. Мимо, к реке, бежали обезумевшие лисы, олени. На её глазах зайца придавило веткой поваленного дерева, и уши свербил его предсмертный, почти человеческий крик.

Появившийся Илья жестами указывал на реку. И в этот момент она увидела, как пылающее дерево с треском рухнуло рядом с мужем. Еле удерживаясь за ветки, закрыв лицо мокрой шапкой от нестерпимого жара, она метнулась к тому месту, где только что видела его. Ильи там не было. Жар и дым вызывали кашель, в голове мутилось. Увидев лису, рыскающую в поисках выхода, Оля на четвереньках устремилась за ней. Только одна мысль: «Всё будет хорошо. Мы спасёмся» – безостановочно билась в сознании.

Последнее, что запомнилось: почти на берегу она проскочила через завесу пламени. Вспыхнули волосы, Оля сдёрнула мокрую куртку и натянула на голову. И вот она, река. По ней плыли выбегающие из леса животные. Ольга пила воду, лила её на руки, обгоревшую одежду, когда подошёл Илья. Видно, у него совсем не было сил, одна рука была обожжённой, он опустился на песок, и его тотчас обдало водой.

– Как ты, Оля?

– Молю Бога. Мне очень страшно.

Отдышавшись, Илья предложил передвинуть лодку повыше и залезть под неё. В рюкзаке было немного одежды. На удивление её защитил брезент. Переодевшись и отжав мокрое, они смогли продержаться ещё полчаса. Свернулись калачиком, стараясь согреться. Говорить не было сил. Ветер утих.

Обратный путь пугал их, но выхода не было. На противоположном берегу они различили небольшую группу людей. В отсутствии ветра сгустившийся дым ухудшил видимость. Слезились глаза, дыхание перехватывало.

– Надо плыть, пока тихо. Помогай!

С трудом столкнули лодку на воду. Илья работал веслом, как одержимый. Они уже были на середине реки, когда увидели идущий к ним баркас. И тут совсем небольшой порыв ветра опрокинул лодку, оба оказались вначале под ней, а в следующий момент, вынырнув, увидели её рядом. Ольга в тяжёлой одежде пошла ко дну, но скоро почувствовала: Илья схватил её за воротник и потащил на поверхность.

– Держись за меня, они близко, нас спасут.

– Я тяжёлая, отпусти. Если я повисну на тебе, мы утонем, – мысли приходили простые и ясные.

– Хватайся за лодку.

Илья притиснул Олю к борту. С большим трудом ей удалось уцепиться. Илья поплыл к носу, чтобы лодка не кувыркнулась снова. Течение несло их мимо посёлка. Эвенки, рискнувшие выйти на помощь на стареньком баркасе, с неимоверными усилиями, боясь оказаться в ледяном крошеве (никто, как после оказалось, не умел плавать), перегрузили их на свою посудину, едва живых. Совершенно обессиленных несли на себе до самой амбулатории.

В помещении было тепло. Фельдшерица, немолодая женщина, явно нервничала – громко и бестолково руководила помощниками. Спасённых раздели, с ног до головы растёрли спиртом, тепло укрыли, обернули специальной плёнкой обожжённую руку Ильи.

Ольга, убедившись, что они вне опасности, погрузилась в забытьё. Вокруг теснилось множество событий одновременно: её, всё ещё погружённую в ледяное крошево, стремительно уносило течением. Она слышала вновь и вновь, что сказал Илья, оказавшись на берегу:

– Оля, я научу его не бояться.

«Его» – это ребёнка, сына, – решила она. Согласилась.

– И правильно! – сказала. И вновь утонула в тенётах сна.

Когда подоспел чай, их почти насильно подняли на высокие подушки, будили, хлопая по щекам. И когда они открывали мутные, с краснотой глаза, им вливали большими ложками отвар трав – необходимо было согреть изнутри побывавших в ледяной купели.

– Вам поправиться надо, жизнь – вон она какая огромадная и интересная, – будто своих детей, уговаривал Савелий. Спирт размягчил его до слез:

– Сколько натерпелись, бедолаги, – всхлипывал он, закрывая рот большой ладонью с извитыми венами. И затеняя над спящими свет, шикал на товарищей: «Громкость убавь! Люди с того света вернулись. Оченно там страшно было».

Спасатели и сами изрядно продрогли и устали. Попивая спирт с горячим чаем, они возбуждённо переговаривались, не переставая удивляться, как этой парочке удалось остаться в живых. Решили, что Бог им помог; принесли дров на всю ночь и ушли. Савелий отпустил фельдшерицу домой, вызвавшись подежурить. Скармливая очередные дровишки пламени, рассуждал:

– Кто-то из вас, ребята, причинил другому горькие страдания. И вызвал возмущение в природе. Всё в мире связано. Всё. Всё.

Оле снился огонь, но не тот, что пожирал деревья и животных. Она чувствовала ласковый, греющий огонь Солнца, огонь, спящий в поленьях, огонь земли, что даёт силу растениям и наливает плоды тёплым соком. Она видела его игру в кристаллах, в воздухе. Её маленький зародыш с искрой жизни в сердце нёс самую тонкую его квинтэссенцию.

Любовь. Она навеки связала их силой, которая движет Вселенной и создала всё – от атомов и до молекулы ДНК и звёзд. Всё. Всё.

Чашка кофе и не только

Каждый дорожит тем, что любит. У иного таких драгоценностей – как в ювелирной лавке, а у других телик один. Но любимое блюдо или напиток – тут от мала до велика все имеют предпочтения. Привередливая женщина, начальник экологического отдела иностранной фирмы Елена Борисовна любила кофе.

Ей сорок лет. Заметная деталь внешности, не модная в нынешнее время – длинная шея. Выглядит хорошо. Лучше не знать, сколько на это «хорошо» уходит сил, денег и здоровья! Карьерная устойчивость требует тонкого баланса. Молодые барышни рядом вьются, в затылок дышат, так и норовят… помощь предложить. А босс поощряет: «Здоровая конкуренция на пользу делу». Какая там польза… Отчёты не умеют толково составить.

Ещё недавно была у начальницы семейная жизнь. Плескалась от половодья до засухи, пока однажды не иссякла. Муж, не дождавшись продолжения рода, нырнул в другую реку. Елена Борисовна удар выдержала. Вездесущие, насквозь смотрящие коллеги, сплочённые наездами хищных комиссий, спаянные в одно целое корпоративами, семинарами, тимбилдингами, тренингами, не смогли промониторить начальницу. И до сих пор оставались в неведении.

Оглушённая разводом, разделом и разъездом, помнящая боль каждого дня, как бормашину в зубе без обезболивания, железная женщина поставила мысленно крест на личной жизни. Даже фантазий на тему любви и случайной встречи боялась и прогоняла спасительным «Отче наш». Образовавшуюся пустоту тотчас заполняла работой, а ненужные теперь праздничные и другие окна пыталась закрыть поездками, шопингами, полезными для оставленных дам.

Осуществила давнюю мечту – отправилась в Италию посмотреть на боттичеллевскую «Венеру» – Симонетту Веспуччи. Пока стояла в очереди в Галерею Уффици, думала о ней. Всего двадцать два года прожила бедняжка. Зато как! Её обожал молодой муж и провозгласил дамой сердца управитель Джулиано Медичи, носила на руках вся Флоренция. Боттичелли, тоже, наверно, без ума влюблённый, приписал ей черты других красавиц, которые его окружали. С такими козырями можно и в бессмертные. Хотя есть свидетельства, что сильно польстил Симонетте художник, да и любовник в ослеплении мог навязать подданным своё отношение. Настоящей же причиной обожания современники называли душевную притягательность, которую она излучала.

Елена Борисовна не заметила, как взревновала Симонетту к посмертной славе. Втайне она считала себя в чём-то похожей на златовласую, с длинной шеей обольстительницу. Только вот у Елены Борисовны, вполне достойной, не было в тот момент ничего, что тешит самолюбие женщины.

Она остановилась перед картиной. Всмотрелась, последовала за взглядом Венеры. Сделала короткий шажок, чтобы получше разглядеть деталь, но внезапный, охвативший всё тело восторг, а может, воспрянувшая душа, повелели умалить себя, опуститься на колени, затрепетать. Перед ней стояла живая Симонетта. Какие-то люди бережно подняли её, залитую слезами и шепчущую нечленораздельное, повели к выходу.