Жребий брошен

Если бы дед не взял ее от кормилицы, не вырвал бы из среды, с которой она свыклась, не перенес в атмосферу аристократизма, чуждую ей – она была бы счастлива. Отлученная от поселян и не принятая аристократией, она осуждена бродить по земле, точно тень, без пристанища.

Это пристанище явилось ей в гостеприимстве Фульвии и Цитерис. Она отдохнула тут, как пловец в гавани после бури.

Луктерий, узнав все это, действовал сообразно своей цели. Хитрые женщины учили его, помогали чем могли.

Амарилла привыкла видеть шалости Цитерис за ужином. Сириянка уже больше не поила ее допьяна и не навязывала угощения – надобности в этом не было – Амарилла без вина утратила свежесть мысли, отуманенная грезами. Она перестала говорить, а потом и думать о муже. Даже когда Цитерис засыпала, ее слова, полные намеков, лезли в голову Амариллы. Луктерий представал ее воображению во всем обаянии своей красоты – сильный, мужественный, смелый, ловкий, почтительный. Амарилле слышался его голос, его грустные, томные вздохи… виделись его взоры – нежные восторженные взоры голубых глаз, похожих на ее собственные голубые глаза.

Амарилла влюбилась в галла, как и желала Фульвия. В своих тайных думах красавица хотела, чтоб теперешняя ее жизнь длилась непрерывно. Она забыла прощальное предупреждение матери-преступницы о соблазнах и была способна сделаться скандалисткой не лучше ее.

– Не суди, да не судим будешь! – это изречение всегда и везде сбывалось роковым образом именно над людьми, считавшими себя чище других.

Образ матери, отвергнутой обществом и пребывавшей в вечной ссылке, ни разу не предстал Амарилле, закружившейся в вихре мечты. Ни разу не подумала она и о том, к каким результатам может привести любовь к такому человеку, как Луктерий – при всех его достоинствах тот был все-таки раб и дикарь без должного образования, годившийся в доме Фульвии только на должность носильщика. Луктерий был образован и грамотен, но по-галльски, а не по-римски. В римском смысле он был вовсе невеждой, хуже рыбака. Амарилла видела только его внешность – красивое лицо и манеры, усвоенные после двухлетней рабской дрессировки. Душа Луктерия была для нее – потемки.

Влюбленная красавица видела в нем сына вождя, не имея никакого понятия о том, что такое галльские вожди за рекой Роной, в тех отдаленных странах, куда римлянам до сих пор удалось проникнуть только в качестве купцов. Целый день и вечер Амарилла была с Луктерием, говорила с ним. Целую ночь мечтала о нем и видела его во сне.

Когда Цитерис заметила, что победа вполне увенчала интригу, она внезапно разрушила все грезы Амариллы. Они ложились спать.

– Какую должность ты дашь Луктерию, когда уедешь отсюда и возьмешь его с собой? – спросила Цитерис.

– Когда уеду… Волумния! Я зажилась тут у вас! Уже больше семи дней я тут!

– Что за беда! Пора ехать, так уезжай, а не пора – оставайся. Твой муж скоро вернется. Поезжай ждать его домой или жди, чтоб он пожаловал сюда за тобой.

– Мой муж…

Этот муж, прежде любимый, теперь вспомнился Амарилле как тормоз всех радостей. Аврелий может запретить ей принимать Фульвию и Цитерис. Аврелий может осудить ее самовольное пребывание у чужих людей. Аврелий удалит Луктерия…

– Волумния! Ведь я замужем! – глухо произнесла Амарилла, всплеснув руками. Грезы ее разлетелись.

– Э, пустяки! Что ж такого?

– А если мужу-то все это не понравится?

– Что не понравится?

– Все… вы не понравитесь… мое пребывание здесь… он – сенатор… гордый…

– Сенатор не римский, а помпейский.

– А его отец был римским сенатором… мой свекор… ах! я боюсь… боюсь! Что я наделала!

– Молодая женщина прожила у другой молодой женщины… матрона из рода Семпрониев и Аврелиев провела несколько дней у девушки рода Волумниев… что же тут дурного?

– Знаю, что ничего дурного я не сделала, но ведь без спроса… мой муж может рассердиться, а свекор… ужас!

– Разве у тебя недостанет энергии постоять за себя? Разве ты их раба? Фульвия на твоем месте…

– Фульвия мне не пример. Она не любит своего мужа, потому что он хулиган и пьяница, а мой муж – хороший человек.

– Строгий, гордый, важный, как и следует быть члену древнего рода Аврелиев. Интересно знать, какую должность даст твой муж Луктерию в своем доме.

Амарилла вздрогнула.

– Фульвия еще не подарила его мне, – робко ответила она.

– А если бы подарила?

Возможность разлуки с галлом сжала сердце Амариллы тоской. Фульвия может снова исколоть Луктерия своей головною иглой… может даже казнить его…

– О, если бы она подарила или хотя бы продала мне его!

– Он будет твоим.

– И в тот же день свободен. Но когда? Ах, Волумния! Чем ты можешь поручиться? Фульвия вспыльчива…

– Да, Рубеллия, Фульвия очень вспыльчива. Горе бедному Луктерию, если ты не примешь его под свою защиту! Его личность будет постоянно напоминать Фульвии ее несчастное приключение и при первом же поводе к гневу Луктерий будет замучен.

– Замучен?!

– Самою лютою пыткой. Я не знаю, что произошло между Фульвией и сыном Санги, когда он узнал, что ты здесь… его мать могла наговорить Фульвии дерзостей…

Ни малейшей веселости не было теперь на лице Волумнии Цитерис. Ее большие черные глаза сверкали из-под насупленных бровей, а руки крепко сжались вместе, скрещенные на груди. Точно неумолимый судья с приговором, стояла она над трепещущей Амариллой, лежавшей на постели.

– Жребий участи Луктерия на весах… Он может спуститься к Аиду.

– Ax!

– Умоляй Юпитера о нем!

– Я буду прежде богов умолять тебя, Волумния, посоветовать мне…

– Как поднять этот жребий вместо Аида в Элизий? Знай же, что Фульвия не обманывает друзей, честно держит слово. Вот, возьми, Луктерий твой.

Цитерис вынула из складок своей одежды сверток пергамента и отдала Амарилле. Это была дарственная запись. Улыбка злорадства исказила черты сириянки, она громко захохотала. Смысл этой улыбки и смеха не был понятен Амарилле.

Зло являлось этой доброй, наивной женщине до сих пор на пути очень редко. Амарилла видела зло в личности грубого, но доброго и честного мужа ее кормилицы, дравшегося в пьяный час со всеми, кто подвернется под кулак. Видела зло в причудах своего деда, капризного богача-самоуправца, которого все мелкопоместные соседи боялись. В Риме зло явилось Амарилле в лице матери Фабия, обозвавшей ее деревенщиной.

Она не видела злорадства Цитерис.

Поглощенная мыслью о спасении и свободе Луктерия, Амарилла бросилась на шею злодейке, повторяя: «Он мой! Он мой!» Слезы радости полились из ее глаз.

– Твой, твой, – шептала Цитерис, – ты его любишь, Рубеллия, любишь. Ты узнала блаженство любви. Луктерий любит тебя, любит до обожания.

– Я это знаю… я это вижу…

Цитерис просидела на постели Амариллы до рассвета, слушая бессвязный лепет признаний первой любви ее чистого сердца.

Глава VIII