Сивилла – волшебница Кумского грота

– Это все грубая деревенщина… Кто ходит к этим богам? Чернь грязная… я сам сочинил бы сказания о причинах появления новых оракулов и оживил бы наши места, как они оживлены здесь. Взгляни, Тит, сколько народа ходит туда и сюда по улицам, как тут весело!.. В будни здесь веселее и многолюднее, чем у нас в праздники. Каждый человек непременно что-нибудь несет в дар храму и, кроме того, купит какой-нибудь предохранительный амулет от дурного глаза, пьянства, укуса змеи или влюбчивости. Если бы со всех этих богомольцев брать по сестерцию в казну, то оракул, право, мог бы доставлять денег гораздо больше, чем все другие налоги и контрибуции с побежденных, клянусь тебе Одисеевой собакой!.. Ха-ха-ха!..

– Хитер ты, Арунс! Я согласен с тобой в этом. Досадно, что Секст непременно захватит власть после отца, не разбирая, хотят ли римляне повиноваться ему или нет, как наш отец без всякого права захватил ее после Сервия.

– Секста, может быть, убьют! Ведь он готовился воевать с рутулами, когда мы уезжали. Слушай, Тит, что я решил сделать… Я сомневаюсь во всем могуществе оракулов, но отчасти все-таки верю! Когда мы исполним поручение отца, спросим пифию о том, кому достанется власть после него?

– Мысль отличная!..

Тит вообще глядел на Арунса почти с обожанием, как ребенок на взрослого, который интересовал его вычурными затеями и любовными похождениями, главной сущности которых мальчик еще не понимал.

Эти братья не любили, даже опасались Секста как грубияна, драчуна, способного в крутую минуту к дикой расправе с ними, разделяющими родительское расположение, сонаследниками в ожидаемом если не могуществе, то имущественном дележе, которого Секст, что для всех было явно, не пожелает допускать между братьями добровольно, как этого хотят и они с ним.

Между Титом и Арунсом установилась прочная симпатия, какая нередка у сильного и слабого, ловкого и простоватого.

Эти братья часто помогали друг другу обманывать своего наставника Брута, чтоб получать недозволенные им удовольствия. Дорогой при остановках корабля для отдыха плавающих на двое-трое суток в Неаполе, больших городах Сицилии и на восточном берегу Италии, в Кротоне, они вместе свертывали куклу и укладывали на постель вместо Арунса, сумев сделать нечто вроде маски, похожей на его лицо, чтобы Брут не знал, когда тот уходит с корабля и когда возвращается.

Старик жалел его и удивлялся, как этот юноша слаб к морским переездам, даже кратким: лежит в постели без чувств почти все время стоянки корабля, замученный морской болезнью, когда качки вовсе не было.

Братья, обманывая Брута, не подозревали, что он, со своей стороны, обманывает их. Сивилла велела Тарквинию послать с его сыновьями в Грецию именно Брута, для того чтобы тот имел возможность видеться там и говорить, кроме знакомого ему в Риме Евлогия, с Руфом, Арпином и другими беглецами, спасшимися от казни и выдачи тем, что переменили себе имена на греческий лад и отдались под защиту дельфийских жрецов, принятые ими радушно, потому что были людьми богатыми и согласились выполнять некоторые поручения, клонящиеся к расширению влияния Греции на Рим.

Глава XVIII. Знаменитый оракул

Знаменитый храм Феба-Аполлона Дельфийского находился у подошвы горы Парнас, в самом прелестном по ее живописному местоположению части этой почти приморской области Греции – Дельфийской долине.

Вдоль всей дороги, проходимой путниками от города до храма, богатые нивы перемежались оливковыми, миртовыми, кипарисовыми рощами, в сумрачной прохладной тени которых извивались серебристыми змейками и журчали музыкальной мелодией прозрачные горные ручьи.

Вдали с этой дороги виднелся оставленный путниками город Дельфы, полный храмов, посвященных всевозможным божествам греческого культа, колоннад, портиков, мест для гимнастики, обязательной для каждого воина в мирное время, даже в дни богомолья, а по общепринятому правилу и для каждого образованного молодого человека, имеющего досуг.

Но вся роскошь этих городских зданий затмевалась величием главного святилища этой местности.

Храм Аполлона, сооруженный из белого мрамора с золотом, вызывал безграничное удивление видящих его богатством и таинственностью.

Поднявшись по узкой тропинке отлогого склона горы, путники очутились в прелестном саду, полном статуй из мрамора разного цвета, а также бронзы, серебра, даже золота, распланированном и засаженном цветами по самым прихотливым правилам тогдашнего садоводства.

Арунс и Брут, бывавшие тут прежде, лишь слегка выразили удовольствие возможностью еще раз поглядеть на все это великолепие, но приехавший впервые Тит захлопал в ладоши и стал бегать по священному саду, как на обыкновенной прогулке, покушаясь рвать цветы и валяться в траве. Брут в благоговейном ужасе по поводу такой профанации собственности бога солнца стал ахать и восклицать без связи и толка, не зная, как выразить свой испуг перед возможностью гнева Аполлона на шалости мальчика, не делающего разницы между священным и простым, а в глубине души почувствовал еще более сильную ненависть к Тарквинию и Туллии, имеющих столь развращенных сыновей, что даже в детстве никакой святыни не уважают, на кумиры глядят как на куклы, плюют на землю, зная, что она принадлежит в этом саду не человеку, а самому Аполлону, и почувствовал горечь при мысли о возможности для Рима быть под властью таких озорников.

«Этому надо положить конец!» – решил он в своих думах, не подозревая, что мысль внушена ему Евлогием, с которым он виделся в Риме перед отъездом. Видел он его и сегодня в Дельфах, успевшего верхом через Самний и Кортон, сев на корабль в Брундизии или Таренте, явиться сюда намного раньше Брута, успел и передать кому следовало все разговоры сивиллы с Тарквинием и свои с Брутом.

Широкая мраморная лестница вела к самому храму из сада, но туда никого не допускали без предварительных переговоров с очередным жрецом.

– Опять ты плюешь! – вскричал Брут в еще большем ужасе, отдернув свою ногу, уже занесенную на первую ступень лестницы. – Я ведь тебе уж говорил, Тит, чтобы ты этого не делал. Посмотри, куда ты плюнул!..

– Да там, дедушка Юний, ни статуй, ни цветов нет, а только камень голыш лежит на столбе.

– Голыш!.. – Брут всплеснул руками. – Да разве здесь может находиться простой голыш?! Я только что хотел, да забыл тебе сказать: ведь это тот самый камень, которым подавился Кронос, и, проглотив его, поданного Реей вместо Зевса, подавился и выплюнул обратно, причем камень упал с неба прямо сюда, на это самое место.

– Да кто ж мог это, дедушка, видеть? Это случилось еще до сотворения людей.

– Кто мог видеть?! Нечестивец!.. Боги сказали уж после жрецам через оракулов, на то и прорицания, чтобы все знать.

– А я, дедушка, думал…

– Думал, что с таким почетом на мраморный пьедестал уложили простой голыш с улицы… Эх, ветрогоны вы оба!..

– Что же это за боги, у которых плюнуть никуда нельзя!..

– Потому что ты, – сказал Арунс, – не в избе у крестьянина, тут боги не два чурбана, которые у наших паганов считаются то за Кастора и Полукса, то за Януса двуликого, то за Ромула и Рема, то за Пикумна и Пилумна – лишь бы были двойные боги, которым в один день празднуют.

– Слыхал я, будто на базарах продавцы-греки напрасно предлагают за дешевую цену хорошие статуэтки этих богов, но их не покупают – говорят, что чурбан больше божественности имеет, а это похоже на простых людей.

– И они правы, – вмешался опять Брут, – грубые изображения больше изящных говорят душе и сердцу этих людей, потому что унаследованы ими от предков, иногда очень дальних, со времен незапамятных, – говорят о былом, о проявленных в семье милостях и гневе небесных сил, какие они изображают, а новые статуйки будут напоминать только тот базар, на котором куплены, и истраченные на них деньги.

Глава XIX. В Дельфах

Путники взошли по лестнице в красивое маленькое здание с мраморными колоннами – нечто вроде римского портика, – соответствовавшее архитектуре храма, но стоявшее в верхней части сада отдельно.

Находившийся там величавый седой жрец пытливо взглянул на пришедших и, не вставая с кресла, стал задавать вопросы.

– Что привело вас, смертные, к святилищу бога, носящего серебряный лук?

– Мудрый повелитель римлян, Луций Тарквиний Суперб, постигнув, что мудрость бессмертного олимпийца выше человеческой, прислал к лучезарному Фебу своих сыновей и меня, их наставника, чтобы поклониться дельфийской святыне и испросить совета великой пифии для помощи в трудных делах правления.

Так ответил Брут, хорошо знавший, как вести себя в этом месте.

– Был ли ты прежде здесь?

– Трижды удостоился этой чести.

– Если твердо знаешь, что надо соблюсти ради благосклонного принятия вашей жертвы, иди и готовься с юношами. Сколько вопросов?

– Один.

– И еще один от меня, – торопливо прибавил Арунс.

– За каждый вопрос отдельное жертвоприношение и отдельные дары… Идите!..

Сказав это, жрец с важностью отвернулся к другим посетителям, нарочно показывая, что его переговоры даже с царями – не более как милостивое снисхождение.

Греческие жрецы тогда лучше римских знали, когда им льстить и когда важничать.

Зная отлично через своих агентов положение дел в Риме, оракул решил заблаговременно стать на сторону противников тирана, ясно видя, что власть не может долго продержаться в слабых руках одряхлевшего пьяницы с полубезумной женой и неспособными сыновьями.

Взвесив, на какой стороне можно получить больше выгод, жрецы обратили благоволение своих прорицаний к Бруту и его единомышленникам.

Путешественники отправились осматривать город и долго бродили по его лучшим улицам, накупили, как поступают все зеваки, массу ненужной дряни, заплатив за безделушки большие деньги, причем не меньше своих юных родственников увлекся и старый Брут. И он и Арунс наперерыв показывали в первый раз приехавшему Титу всякий пустяк, нередко игнорируя более замечательное, спорили между собой и с этим мальчиком, не знавшим, кого из них слушать, под вечер еще раз выкупались, сытно поужинали и рано легли спать, чтобы успеть до зари выполнить все предписанные обряды.

Брут не лег.

Убедившись, что молодые люди уже спят, он тихо вышел из гостиницы и стал бродить туда и сюда перед крыльцом.