Сивилла – волшебница Кумского грота

Она уселась на золотой треножник, стоявший над устьем пещеры.

Жрецы стали взывать к Аполлону, и тотчас из недр горы поднялось белое облако такого густого пара, что совершенно скрыло пифию от глаз вопрошающих, а когда оно рассеялось, прорицательница казалась спящей и как бы в бреду говорила отрывистые слова.

– Вопрошай и слушай! – сказал жрец Арунсу. – Вопрошай как можно короче и яснее.

– Когда Тарквинию, властелину Рима, будет грозить опасность? – спросил молодой человек.

– Слушай внимательно! – повторил жрец.

– Когда собака заговорит с людьми, – ответила пифия.

– К кому перейдет его власть?

– К одному из вас… к тому, кто прежде других поцелует свою мать.

Жрецы закрыли дверь зала прорицаний занавесью, давая понять, что гадание кончено, а если хотят продолжать, то должны внести новую плату вперед.

Ответ, назначенный для Тарквиния, жрец записал и запечатал свиток, а полученный для себя юноши решили лишь запомнить. Запомнил его и Брут.

Это гадание ничего существенного для их путешествия не представляло. Они ездили за ним лишь между прочим, поэтому и не видели надобности в очень быстром доставлении ответа отцу, который, возможно, даже успел забыть все советы сивиллы, как все быстро забывал от старческой рассеянности и винного кубка.

Юноши отправились в «золотые Афины» – обетованную землю всех щеголей, кутил, мотов того времени, в полной уверенности, что чудаковатый Брут там не уследит за ними.

Старик даже не пытался следить, решив, что этих юных бездельников ничем нельзя исправить, их никакие мудрецы не вразумят.

Они делали вид, будто слушают лекции разных философов, а он делал вид, будто верит этому. Они ликовали, хвастаясь друг другу умением обмануть Брута, не подозревая, что тот обманывает их мнимым доверием, мнимой недогадливостью.

Когда «золотые Афины» потускнели перед их глазами, наскучили, осенью молодые люди перебрались в Коринф, а оттуда на Родос «смотреть тамошних колоссов».

Знаменитый маяк, устроенный в виде гигантской статуи Гелиоса, главного божества, чтимого на Родосе, стоявшего с фонарем в руке в виде солнечного диска, расставив ноги между двумя берегами гавани, – этот маяк-колосс, считавшийся одним из чудес мира, стоял только 50 лет после его сооружения, а затем упал от землетрясения.

В эпоху Тарквиния Гордого этого колосса Родосского уже не было, но на острове имелось в разных местах до сотни колоссов, хоть и не столь огромных, но тем не менее достойных внимания путешественников, которые ездили на Родос специально чтобы видеть эти статуи, имевшие каждая свою занимательную историю: по поводу чего и кем сооружен, какие были от него чудеса или звуки.

На Родосе жили также некоторые ученые, читавшие лекции.

В числе нескольких других островов юноши посетили Кипр, знаменитый храмом Венеры-Киприды, посетили оракулы Трофония, Амфиарая, и Гермеса в Фарах – городе области Ахайи на реке Пиэре.

Глава XXI. У Гермеса

Последнее из посещенных сыновьями Тарквиния мест прорицаний, как и все, было весьма оригинально: перед статуей Гермеса, на городской площади, был помещен каменный очаг с медными лампами. Гадание происходило только по вечерам.

Жрецы этого божества возжигали курения, клали на очаг данную гадающими монету и позволяли шептать статуе на ухо сколько угодно вопросов, не допытываясь знать их содержания.

Кончив эту процедуру, гадающие, зажав себе уши, чтобы ничего не слышать, уходили, а за чертой площади, в определенном для того месте, отнимали руки от ушей.

Услышанное ими из говора прохожих первое слово считалось ответом этого оракула, причем, конечно, его агенты могли подстерегать гадающих и говорить нарочно что-либо подходящее.

Арунса и Тита, приехавших сюда без слуг инкогнито, не объявивших, кто они такие и о чем спрашивают, как видно, у Гермеса никто не подстерегал, и оттого ответы получились глупые.

В говоре прохожих Тит уловил прежде всего слово «дурак», а потом «паук», а Арунс – «петух». Они оба надулись при таких предвещаниях, но сказали про ответы совсем другое и друг другу и Бруту, не пожелавшему гадать здесь.

Однако через некоторое время Арунс, вопрошавший об успехе своей любви, ухитрился найти смысл даже в этом нелепом ответе: ему стало казаться, что в слове «петух» заключается совет драться с каждым соперником, а шлем украшать вместо гривы павлиньими перьями.

В один веселый день после кутежа с приятелями из афинских студентов Арунса осенило новое вдохновение: он, латинянин, иноземец, не вслушался достаточно хорошо в речь прохожего грека. Гермес устами этого человека провещал ему вовсе не «петух» (алектор), а «избиратель» («электор») или даже «блеск» (электрон).

Еще через несколько дней после нового кутежа все три слова соединились в голове юного вертопраха, совершенно гармонично составив определенное прорицание, сулящее ему «блеск» от единодушного голосования всех римских «избирателей» после смерти отца, если он, подобно «петуху», заклюет, уничтожит, победит всех своих противников и конкурентов в борьбе за власть – всех, не исключая и брата Секста.

В голове Арунса закружились золотые мечты о будущем могуществе.

Простоватый Тит не делал никаких комбинаций из полученного им ответа, но это навело его на мысль поднести в подарок брату жреца Евлогия, придурковатому Евлалию, будто бы привезенный из Греции ларчик, наполненный самыми крупными пауками, которых тот страшно боялся, и таким образом выполнить прорицание Гермеса относительно слов «дурак» и «паук».

Целый год незаметно промелькнул для сыновей Тарквиния Гордого в веселых скитаниях с места на место.

Брут тоже не тосковал о родине и не слишком торопился, когда настало время возвращения домой, после вторичной долгой остановки в веселом Коринфе, знаменитом красавицами.

Во время обратного плавания Брут много думал в досужие часы ночей о том, как ему следует сопоставить ответ пифии с тем, что он слышал в пещере. Там ему сулили изгнание Тарквиния, захват всех его сокровищ, славу, власть, а пифия делает его преемником того, кто прежде других поцелует свою мать.

Уж очень много лет прошло с тех пор, как Брут лишился матери.

Он думал, думал и вывел заключение, что так как слова оракулов всегда загадочны, то и слышанное от пифии надо понимать не иносказательно.

Старик решил, что этот ответ о поцелуе матери дан не Арунсу, а ему самому за поднесение палки, которой он испытывал мудрость оракула, а теперь тот испытывает его.

Старик решил всенародно доказать, что понял смысл загадочных слов пифии, зная, что в толпе найдутся люди, которые сообщат дельфийским жрецам о том, как он это выполнил.

Глава XXII. Различные бедствия

К ужасам узурпаторской тирании Тарквиния Гордого, из года в год тяжелее угнетавшего римлян, присоединились одно за другим несколько бедствий стихийного свойства: пожары, наводнения, засухи, град, среди которых хуже всего были землетрясения, повторявшиеся столь часто, что жители Рима, этого Вечного города, не успевали чинить испорченные или восстанавливать до основания развалившиеся жилища. Стала даже носиться молва, будто земля грозит поглотить весь город, потому что боги прогневались на римлян за допущение разных доселе небывалых новшеств в городе, противных суровым нравам народного духа квиритов.

Эти новшества не были делом Тарквиния, его за них не винили. Он не обращал никакого внимания ни на что подобное, занимаясь совсем другими делами, преимущественно казнями своих недоброжелателей, стоявшими против него при царе Сервии и еще до сих пор уцелевшими от железной руки тирана.

Нововведения, противные народу и особенно жрецам, были затеями Туллии с ее ужасными сыновьями и любимцами, к которым принадлежали сыновья Брута и его родственники Вителии.

Главной из затей был театр, устроенный приезжими гистрионами (актерами). Артисты не смели допустить в репертуаре ни малейшей тени чего-либо безнравственного, так как Туллия еще церемонилась с римлянами, опасаясь восстания в пользу живших у самнитов изгнанниками сыновей царя Анка Марция, низложенного Сервием.

Актеры играли пьесы только религиозного содержания, нечто вроде священных мистерий, какие давались греками в честь элевзинской Деметры, с которой этруски, актеры этой труппы, отождествляли свою богиню Норбу.

Несмотря на такую обстановку спектаклей, сенаторы старого закала, люди железного духа, особенно жрецы, угрюмо ворчали на молодежь, кинувшуюся глядеть представления, и на равных себе вельмож, которые отчасти в угоду Туллии, отчасти из страха перед ней дали позволение гистрионам без препятствий устроить сцену в Риме. А после случившихся землетрясений эти люди железного духа всецело приписали бедствия театру, так как он развалился прежде других зданий из-за балаганной непрочности его постройки.

Жрецы в Риме не составляли особого сословия или корпорации, они были людьми светскими, занимали гражданские и военные должности, какие давались сенаторам, надевая особое одеяние лишь на время совершения молений.

Назначением праздников, ходом ритуальной части религии, всеми обрядами, допущением или запрещением чего-либо, имеющего отношение к культу, постами и священными пиршествами – всем этим заведовал великий понтифик. Кроме того, в его ведении находились хозяйственные работы в храмовых зданиях.

Откуда взялось такое название верховных жрецов, мнения различны. Полагают, будто оно происходит от греческого «potpi» – «церемонии», и понтифик вначале был помпификом, устроителем церемоний. По другому толкованию понтифик означал «строитель моста», так как эти жрецы заведовали также календарем и, следовательно, определяли время наводнений, когда надлежало разбирать мосты через Тибр и снова наводить, – в первобытные времена города еще деревянные, временные.

Инсигнии (символы сана) великого понтифика были следующие: сосуд для возлияний особой формы, симпул, сецеспита, жертвенный нож, секира-долабра, кропило-аспергилум, особая прическа и остроконечная четырехугольная, конусообразная шапка, похожая на царскую.

Когда великий понтифик, бывавший обыкновенно главнокомандующим, уезжал с царем на войну, его должность исправлял в Риме заместитель, промагистр. В это время вместо царя приносил тогда жертвы в определенное для того случаях «священный царь» – особый жрец, тоже из знатных особ Рима.