Жребий брошен

– Нет мне дела до твоих дум. Говори, кто приехал!

– Кто… а все.

– И Цезарь?

– Я не видел. Лег я и задумался о том, какая тебе охота, господин, ухаживать за Адэллой, когда Беланда красивее…

– Ну!

Фабий знал, что от Разини прямо ничего не узнаешь, сколько ни перебивай его, он непременно расскажет целое предисловие, прежде чем сообщит в двух словах весть, ради которой явился.

– У Беланды, думаю, и пиво-то лучше, и комната чище… Вдруг шумят… по комнате кто-то крадется в потемках… меня кличут. Вглядываюсь… Адэлла. «Зачем тебя принесло?» – спрашиваю. А она: «Где твой господин?» Я сказал, что ты хотел у нее играть с Антонием на Цезарево счастье.

Адэлла рассердилась. «Твоего господина, – говорит, – надо всякий раз искать с собаками по всему городу».

– Нечего, – говорю, – его собаками травить… Не у тебя он, так у Валерия Процилла.

– Ступай, – говорит, – сам за ним, а я измучилась от беготни. Скажи, что Цезарь приехал и требует к себе всех. Стал Цезарь за городом на отдых; с ним огромное войско; он прислал сюда гонца. Только гороху поедят Цезаревы солдаты и сейчас в поход за Рону… И сюда-то, вишь, зашли только затем, чтобы наших прихватить.

– Цезарь здесь… сейчас за Рону… да ты не бредишь… не врешь, Церинт?

– Вру, если соврала Адэлла.

– Сейчас в поход!

– За Рону, вишь, к дикарям, на погубление… Что ж это такое, господин!.. Разве так можно гонять солдат? Ничего не сказавши…

– Может быть, Церинту угодно, чтоб император посоветовался с ним, желает ли он к дикарям, – заметил Валерий, уже связавши в узлы кое-что из своих вещей.

Фабий расхохотался и, ударив по плечу Разиню, вскричал:

– Молодец! Если бы Цезарь с тобой советовался, то, верно, все спал бы, как ты, или жевал пряники, как твоя сестра. Живо, Церинт! Поедем добывать Гиацинте пряники у дикарей! Да здравствует император Цезарь и его Фортуна!

Глава VII

Первые шаги по стране неведомой. – Разиня резонирует

Цезарь побывал в Северной Италии, собрал там пять легионов и вернулся назад. Захватив воинов, бывших в Женеве, он, едва отдохнув, повел их за Рону в землю сегузианов. Сегузианы были первыми дикарями, с которыми пришлось встретиться Цезарю; они приняли римлян мирно. Гельветы между тем уже успели напасть на эдуев и изменнически опустошить их земли, уводя людей в рабство и расхищая имущество.

От эдуев прибыли послы умолять Цезаря о защите. Цезарь стал лагерем на реке Араре (Саоне), впадающей в Рону. Ночью лазутчики донесли, что три четверти войска гельветов уже перебрались через реку. Цезарь пошел в обход и напал врасплох на оставшихся по ту сторону. Дикари разбежались и попрятались в лесу.

Эти гельветы принадлежали к племени тигуров, которые убили консула Кассия и провели с позором под ярмом его войско. Роковым образом победители римлян на этот раз первыми получили от них мзду.

После сражения Цезарь приказал навести мост через Арар и погнался за тигурами. Дикари прислали послов.

Для Цезаря, наконец, появилась возможность явиться в мире тем, кем он был на самом деле – властителем, наследником идей Катилины.

Знаменитый заговорщик испортил успех своего дела, главным образом, двумя непоправимыми ошибками. Первая из них состояла в том, что он слишком громко давал народу невыполнимые обещания, а вторая – что он предпочел сражаться со своими противниками на римской почве, не упрочив своего влияния на приверженцев предварительными успехами вдали от отечества.

По тактике Цезаря видно, что он понял это как нельзя лучше и, пока был в Риме, старался, чтобы никто не угадал его истинное лицо под маской волокиты. Никто и не опасался, что легкомысленный мот способен затеять нечто серьезное…

Достойна упоминания еще одна черта в действиях Цезаря, доказывающая, насколько его тактика была противоположна тактике Катилины.

С момента своего вступления на политическое поприще Катилина проявил себя сторонником террора, палачом Суллы, другом контрабандистов, а в заговоре у него самыми энергичными личностями были женщины; они его возвеличивали (Орестилла и Семпрония), они же его и погубили (Фульвия, фаворитка Курия).

Цезарь, прослывший отъявленным дамским угодником, не предоставил ни одной из них никакой серьезной роли в своих действиях. Даже Клеопатра египетская явилась чем-то мимолетным, призрачным, каким-то второстепенным аксессуаром при его особе. Ни дочь его, ни одна из его жен, ни одна из любимых им аристократок не имели положительно ни малейшего влияния на его судьбу. Женщины – его любовь, игрушки досуга, более ничего.

Как человек Цезарь является взору историка постоянно влюбленным, по большей частью удачно, но как политик он чужд женского влияния.

Мы не видим подле него и мужчины, которого можно было бы назвать его фаворитом, каким были Лентул Сура у Катилины или Цинна у Мария, хотя многие из его современников пытались набиваться к нему в советники. Он любил Антония, Цицерона-младшего, Брута, любил многих, но не подчинялся никому. Он как выступил, так и сошел со всемирной сцены, пробывши на ней одиноко главным лицом без наперсника. Все его друзья остались сзади него в хоре, не соединившись в дуэт с его личностью.

Со дня посольства тигуров роль Цезаря на исторической сцене начинает проясняться.

В Женеве против гельветов он действовал еще как простой император-вождь, зависимый от сената, теперь же, на Араре, Цезарь впервые является как неограниченный повелитель пяти легионов в неприятельской стране, уже слышавшей победный звук его оружия. Он здесь сбросил маску скромности и явился тем, кем хотел быть, – властелином, героем, полубогом.

Выступая вслед за ликторами-телохранителями, одетый в роскошную белую одежду, расшитую пурпуром и золотом, в блестящем панцире и военном плаще Цезарь вышел из своей палатки после завтрака и направился уверенными шагами к лагерной площади, где уже было готово для него под навесом возвышение с курульным[31 - Почетным.] креслом.

Свита, состоящая из высших чинов армии, также богато одетая, последовала за своим императором и расположилась стоя вокруг него, сидящего.

Не намереваясь ни в каком случае заключать мир с галлами, Цезарь держал себя сообразно этому плану. Дикари еще не очень боялись римских мечей; победа над Кассием была слишком свежа в их памяти. Они выбрали в послы Дивикона именно потому, что этот вождь поразил Кассия, чтобы самым его именем сразу сбить спесь с пришельцев.

– Привести послов от варваров! – сказал Цезарь, как будто не замечая, что эти послы уже давно ждут его на площади.

– Послы гельветов-тигуров здесь, божественный Юлий, – доложил легат Антоний, претендовавший на то, чтобы считаться самым приближенным среди любимцев.

Дикари подошли с переводчиком. Они были одеты в звериные шкуры мехом наружу с цельными мордами на головах вместо шлемов. Вдоль спины у них висели неостриженные волосы, жесткие, как щетина, и бесцветные, как лен. На груди бряцали железные цепи с вставками звериных зубов и стеклянных бус. На ногах у них были штаны из клетчатой холстины, а обуты они были в некое подобие римских сандалий с деревянными подошвами.

– Что племя тигуров желает сказать народу римскому через меня, представителя его? – гордо спросил Цезарь.

Услышав этот вопрос от переводчика, Дивикон ответил:

– Гельветы-тигуры согласны заключить мир и жить там, где Цезарь укажет им, но пусть Цезарь не слишком надеется на свои силы… Вспомни, Цезарь, беду римлян и доблесть гельветов! Ты напал врасплох на часть нашего войска, не имевшего возможности получить помощь из-за реки, и разбил ее… Это не беда для нас… Не гордись этой победой! Наши предки завещали нам сражаться в открытом поле, лицом к лицу с врагами, а не хитростью из-за кустов под покровом ночи. Берегись, Цезарь! Эти места могут сделаться новым вековечным памятником бед Рима!

– Я отлично помню событие, на которое ты намекаешь. Если бы я хотел это забыть, то вы, гельветы, вашими новыми оскорблениями напоминаете обиду, нанесенную моему отечеству. Вы хотели насильственно проложить себе путь через римскую провинцию и разорили земли наших союзников. Ваша хвастливость повлечет за собой возмездие богов.

Если вы дадите нам заложников и вознаградите эдуев с аллоброгами за нанесенный вред, то я согласен на мир.

Эту речь Цезарь произнес таким высокомерным тоном, что если бы даже дикари были чрезвычайно напуганы, то все равно гневно возмутились бы. Сейчас же, явившись в качестве посольства больше для разведки, нежели с действительным желанием мира, они, переговорив между собой, ответили надменностью на надменность.

– Гельветы берут заложников, а не дают. Римляне уже изведали это, – сказал Дивикон и ушел, не прощаясь.

Эти переговоры с дикарями оказались предлогом к формальному объявлению войны. Случилось именно то, чего хотелось Цезарю.

– Эй, медвежьи головы! – закричал вслед послам караульный у ворот лагеря. – Берегитесь! Наш лысый не только любезничает, но и драться умеет.

– Граждане, жен охраняйте!

– Лысого хвата ведем…[32 - Светоний. «Жизнь Цезаря» – Urbani, servate uxores, moechum calvum adducimus…] – запел другой легионер, сидя на бочке и оттачивая меч.