Дважды войдя в одну воду

Революция, как известно, всех уравняла, сделав из тех, кто был ничем, какого-то загадочного «всем». Вряд ли кто-нибудь из жильцов послереволюционного времени пытался разгадать смысл этого слова, довольствуясь уж тем, что мог жить в комнатах, где раньше жили господа, и входить с какого угодно входа: с парадного и с черного. Так как времена были трудные, жильцам было не до подобных размышлений. К тому же для этого нового типа «господ», живущих не намного лучше бывших господских слуг, быстро придумали новое название – товарищи. Но, опять же, времена были трудные. Время понемногу менялось, менялись и ожидающие расселения жильцы в коммунальной квартире. А два входа так и остались и назывались по-прежнему – парадный и черный.

Когда Андрей спешил или хотел проскользнуть незамеченным, лучше всего было входить с парадного входа, то есть, с улицы. Когда же хотелось подольше задержаться во дворе, лучше было идти к черному входу. Он любил свой двор. Там прошло его детство, можно было встретить знакомых, собиравшихся по вечерам в беседке. Даже старушки, в теплое время года плотно заполнявшие скамейки, не были им помехой, так как двор был засажен кустами сирени и жасмина, ставшими для жильцов со временем настоящей головной болью. В прямом и в переносном смысле.

Меньше всего Андрей мог ожидать, что когда-нибудь за одним из этих кустов откроется ему тайна, о существовании которой он даже не предполагал.

Услышав из-за цветущего куста жасмина голос матери, Андрей остановился. Собственно, остановился он не так от самого голоса, как от поразительной схожести с ним. Оглянувшись, Андрей только сейчас заметил, как сгустились вечерние сумерки. Старушки со скамеек перекочевали к экранам телевизоров. В беседке было оживленно, но за этим кустом он мог спокойно оставаться незамеченным. Вот только на сердце было отнюдь не спокойно. Наоборот, стало еще тревожнее, когда послышался голос отца.

– Нора, столько времени прошло. Ничего уже не изменить, – своим привычным тоном говорил отец. Но говорил приглушено, и в тоне его улавливалась тревога.

– Разве я похожа на идиотку? – с чувством горечи ответили похожим женским голосом.

– Я тебя сейчас ничем не обидел, – ответил отец все тем же тоном.

– Тогда с чего ты взял, что я через восемнадцать лет захочу что-то менять?

– Незачем ворошить прошлое. Пожалей Машу.

– Нашей Маше хуже всех, – тихо вздохнув, произнесли похожим голосом.

– Считаешь, узнав правду, Андрей проникнется к тебе любовью или жалостью? Да он о тебе толком-то ничего и не знает.

– Вот я и хочу, чтобы узнал, – все так же спокойно, но твердо отвечал похожий голос. – А любовь и жалость можешь оставить себе. Я это уже проходила.

– Но… скажи, зачем тебе это?

– Зачем? – непоколебимый голос превратился в стальной. —

– Зачем тебе называться отцом, а ей – матерью?

– Потому что он наш сын. Это, в конце концов, естественно.

– Так и я ему нечужая, Суслик.

– Зачем ты так?

– Как?

– Какой я суслик?

Послышался нервный смешок. Непродолжительное молчание. Потом похожий голос прозвучал виновато тихо:

– Не обижайся. Я привыкла мысленно называть тебя так, потому что когда предает суслик, не так больно, чем, когда тебя предает муж, у которого есть имя, отчество и фамилия.

– Прости, Нора. Если бы ты знала, как я раскаивался, как мучился все эти годы.

– Лучше бы ты потратил свои усилия на благоустройство жизни. Столько лет прошло, а все то же, – с нотками горечи сказал похожий голос. – Зачем мне ваше раскаяние, когда вы вычеркнули меня из жизни? Я хочу видеть своего племянника.

– Зачем? – требовательнее прозвучал голос отца. – Да я понятия не имею даже, как тебя ему представить.

– Тенью отца Гамлета, – рассмеялся похожий голос и уже серьезно добавил, – вот мой адрес, передай, что я его жду.

Не успел Андрей опомниться, как послышались удаляющиеся шаги. Шаги удалялись, а он стоял за кустом как вкопанный, не понимая, на самом деле он слышал все это, или ему почудилось, до такой степени неправдоподобной казалась вся эта ситуация. Он знал, что у матери была сестра, и слышал не раз, как в разговоре с соседями мать с отцом нехотя упоминали о ней. Из-за нее-то и возникла ссора между родителями и бабкой с дедом. Он не вмешивался во взрослые дела, к тому же интересов у него хватало и помимо родни, которую он ни разу в жизни не видел. Живут себе где-то и ладно. Он им не мешал, они ему тоже. Он даже не знал, как зовут-то ее, эту сестру. Одно слово – тетка.

Заметив, что отец пошел домой, Андрей выждал немного и пошел следом. Если бы не вся эта кутерьма, можно было бы рассчитывать на относительно спокойный вечер, так как кроме дурковатого Гнома – Игната Ефремовича, семейства Суслиных и Нечаевых в квартире никого не было. Одну комнату купил моряк дальнего плавания. Неизвестно, как далеко он плавал, но за полгода ни разу не объявился. Пожилая чета Корнеевых вместе с внуками все лето проводили на даче. Склочную старушенцию бабу Клаву с верными признаками старческого склероза дети забрали от греха подальше к себе. Как ей там жилось, никто не интересовался. Переживали больше, как бы ее обратно не вернули. Именно с ее-то легкой руки и пристало это прозвище к Игнату Ефремовичу, бывшему преподавателю философии в университете, одинокому чудаковатому старику, за его небольшой рост и пристрастие сводить любой разговор к размышлению о жизни. С точки зрения бабы Клавы это и было верным признаком дурости, так как проку от таких размышлений ни в хозяйстве, ни в самой жизни не было ровно никакого.

Пройдя по длинному коридору, Андрей в нерешительности остановился перед своей комнатой. Поразмыслив, он повернул к кухне и увидел Гнома, колдующего у плиты. Гном тоже заметил его.

– Андрушка поберушка пожаловал! – радостно воскликнул Гном, не отрываясь от кастрюльки с варевом.

Так он дразнил Андрея с детства за то, что тот постоянно что-нибудь у него клянчил. В детстве, когда болел или заняться ему было нечем, Андрей частенько захаживал в гости к Гному. Всякий раз при этом было такое ощущение, что попадал в музей. Причем, с каждой вещицей Гнома связывала отдельная история, и рассказывать об этом он мог без устали. Кроме Андрея не было желающих слушать эти россказни, потому Гном всегда был рад мальчику.

– Добрый вечер, – безрадостно ответил Андрей, уловив аппетитный запах сушеных грибов, пробудивший в нем чувство голода. К себе идти не хотелось.

Очевидно, все немудреные чувства были сейчас написаны у него на лице, так как Гном тотчас услужливо предложил:

– Не составишь мне компанию? Супец у меня сегодня классный получился, из мухоморов.

Пропустив мимо ушей глупую шутку, Андрей кивнул и достал из холодильника пол палки колбасы. Как-то так у них с Гномом повелось – принимать угощение со своим приложением. Им, постоянно занятым, тарелка супа по вечерам была как нельзя кстати, а бедному пенсионеру Гному не лишним был кусок колбасы или парочка котлет. Все привыкли к этому и воспринимали как должное.

Сев за стол, Андрей с тоской смотрел, как Гном бережно разливал по тарелкам суп, нарезал колбасу и хлеб. Настроение было такое, что кусок в горло не шел.

Едва утолив голод, он не выдержал и, кивнув в сторону своей комнаты, спросил:

– Игнат Ефремович, что там у моих стряслось?

Гном развел руками.

– Твоя мать из пустяка трагедию раздует. Было бы желание.

– Из чего в этот раз? – не сводя пытливого взгляда с Гнома, спросил Андрей.

Гном продолжал хлебать свой суп. Андрей молча ждал.

Наконец не выдержал и Гном.

– Чего ты от меня хочешь? – оглядываясь, тихо спросил он. – Я же не коврик, чтобы под вашей дверью торчать? Это старая ведьма Клавка все про всех знала. Что-то там отец невпопад сказал вчера, когда мать ужин готовила. А она, сам знаешь, на расправу быстрая, вот и угодила половником ему по лбу.

Но это объяснение показалось Андрею неубедительным. Он нутром чувствовал, что Гном чего-то недоговаривает, поэтому продолжал гипнотизировать его немигающим взглядом. Гном был явно не расположен к откровенности.

Андрей решил разговорить его сам.

– Скажите, вы о тетке моей слыхали?

Гном смешно вытянул шею.

– О Норе, что ли?

– Да, – с чувством нарастающей тревоги коротко ответил Андрей.