Империя. Том 2

Вследствие чего он постановил сенатус-консультом, что пожалованные титулы, равно как и доходы, сопровождавшие эти титулы, будут передаваться по наследству по прямой мужской линии, в противоположность системе наследования, принятой в Гражданском кодексе. Кроме того, он постановил, что сановники Империи всех степеней могут передавать старшим сыновьям титул герцога, графа или барона, сообразно достоинству отца, при условии представления доказательства некоторого дохода, треть которого должна оставаться связанной с титулом, передаваемым потомству. Эти же лица имели право учреждать титулы для своих младших сыновей, однако более низкие, чем пожалованные старшим, и по-прежнему при условии выделения из состояния доли, которая станет наследуемым сопровождением этих титулов. Так было положено начало майоратам. Великие сановники: великий электор, коннетабль, великий канцлер, архиказначей, – стали титуловаться высочествами. Их старшим сыновьям полагался титул герцогов, если отец учреждал для них майорат в 200 тысяч ливров ренты. Министрам, сенаторам, государственным советникам, президентам Законодательного корпуса, архиепископам жаловался графский титул, который они могли передавать сыновьям и племянникам, при условии основания майората в 30 тысяч ливров ренты. Наконец, пожизненные президенты избирательных коллегий, первые президенты, генеральные прокуроры и епископы, а также мэры тридцати семи главных городов Империи получали баронский титул и могли передавать его старшим сыновьям, при условии основании майората в 15 тысяч ливров ренты. Рядовые члены Почетного легиона именовались кавалерами и передавали свой титул посредством майората в 3 тысячи ливров ренты.

И вновь перед Сенатом была поставлена задача придать законный характер новому императорскому волеизъявлению посредством сенатус-консульта, который совершенно недвусмысленно оговаривал, что эти титулы не предоставляют никаких особенных прав, не влекут никакого исключения из общего закона, не делают никакого изъятия из обязанностей и долга, возложенных на всех остальных граждан. Исключительным был только порядок наследования для пожалованных дворянством семей, которые приобретали новое величие ценой равного раздела.

Приняв эти постановления, Наполеон раздал своим товарищам по оружию часть сокровищ, собранных его гением. Пока не пожаловав Ланну, Массена, Даву, Бертье, Нею и другим титулы, которые он предполагал позаимствовать у великих событий своего правления, он хотел обеспечить их состояние. Наполеон подарил им земли, расположенные в Польше, Германии, Италии, с правом продать их и разместить вырученные суммы во Франции, а также наличные деньги для покупки домов и обстановки. Это были лишь первые дарения, ибо позднее они были удвоены, утроены и даже учетверены для некоторых. Маршал Ланн получил 328 тысяч франков дохода и миллион деньгами; маршал Даву – 410 тысяч франков дохода и 300 тысяч деньгами; маршал Массена – 183 тысячи франков дохода и 200 тысяч деньгами (позднее он стал одним из наиболее щедро вознагражденных); генерал-майор Бертье – 405 тысяч франков дохода и 500 тысяч деньгами; маршал Ней – 229 тысяч франков дохода и 300 тысяч деньгами; маршал Мортье – 198 тысяч франков дохода и 200 тысяч деньгами; маршал Ожеро – 172 тысяч франков дохода и 200 тысяч деньгами; маршал Сульт – 305 тысяч франков дохода и 300 тысяч деньгами; маршал Бернадотт – 291 тысячу франков дохода и 200 тысяч деньгами. Генералы Себастиани, Виктор, Рапп, Жюно, Бертран, Лемаруа, Коленкур, Савари, Мутон, Монсей, Фриан, Сент-Илер, Удино, Лористон, Гюден, Маршан, Мармон, Дюпон, Легран, Сюше, Ларибуазьер, Луазон, Релье, Нансути, Сонжи, Шаслу и другие получили по 150, 100, 80 и 50 тысяч франков дохода и почти все – по 100 тысяч франков деньгами.

Гражданские лица также получили свою долю от этих щедрот. Великий канцлер Камбасерес и архиказначей Лебрен получили по 200 тысяч франков дохода. Мольен, Фуше, Декре, Годен, Дарю получили по 40–50 тысяч франков дохода. Все они – и гражданские, и военные – были лишь предварительно пожалованы этими великолепными дарами в Польше, Вестфалии, Ганновере, что должно было заинтересовать их в поддержании величия Империи. Наполеон приберег для себя в Польше владений на 20 миллионов, в Ганновере – на 30, в Вестфалии – капитал, приносящий 5–6 миллионов дохода, помимо 30 миллионов в столице. Таким образом, ему было чем обогатить послуживших ему смельчаков и во что воплотить прекрасные слова, сказанные им многим из них: «Не грабьте; я дам вам больше, чем вы сможете взять, и то, что я дам вам, ничего не будет стоить ни вашей чести, ни народам, которых мы победили». И он был прав, ибо владения, которые он раздавал, являлись императорскими доменами в Италии и королевскими и великогерцогскими владениями в Пруссии, Ганновере, Вестфалии. Но эти домены, приобретенные победой, могли быть утрачены в результате поражения и, к счастью для тех, кого он столь щедро награждал, большинству предстояло получить другие пожалования во Франции.

Наградив генералов, Наполеон не забыл и офицеров с солдатами. Помимо задержанного жалованья он приказал выплатить всем значительные вознаграждения. В такой форме были распределены 18 миллионов, в том числе 6 миллионов среди офицеров и 12 миллионов среди солдат. Раненые получили тройную долю. Те, кому посчастливилось участвовать в четырех великих сражениях последней войны: Аустерлице, Йене, Эйлау и Фридланде, – получили вдвое больше остальных. К этим единовременным вознаграждениям прибавились постоянные дотации в 500 франков для солдат с ампутированными конечностями и дотации в 1000, 2000, 4000, 5000 и 10 000 франков для отличившихся, в званиях от младшего офицера до полковника. Для офицеров и генералов это было лишь первое вознаграждение, за которым позднее последовали другие, более значительные, помимо жалованья Почетного легиона и пенсий по отставке, законно причитающихся им по окончании военной карьеры.

Наполеон принял и другие меры – сколь мудрые, столь и гуманные. Он приказал провести несколько армейских смотров, чтобы вывести из рядов уставших и искалеченных солдат, не оказывающих более иных услуг, кроме подбадривания молодых солдат рассказами о войне. Он приказал обеспечить им пенсию и заменить новобранцами, непрестанно повторяя, что армейское казначейство достаточно богато, чтобы платить за оказанные заслуги, но государственный бюджет недостаточно богат, чтобы платить солдатам, не годным более к строевой службе. Думая о гражданских заслугах не менее, чем о военных, он потребовал и добился изменения закона о гражданских пенсиях, который после 1789 года столько раз менялся под влиянием народных прихотей, сколько раз до этой эпохи менялись награды под влиянием прихоти королевской. Учредительное собрание установило максимальный размер гражданской пенсии в 10 тысяч франков, Конвент – в 3 тысячи, Консульство – в 6 тысяч. Наполеон пожелал определить максимальный размер пенсии, назначаемой за выдающиеся заслуги, в 20 тысяч. Эту мысль, неопасную для финансов государства и полезную для развития талантов, внушила ему смерть Порталиса, оставившего после себя вдову без всякого состояния.

Церковь, как все служители государства, получила свою долю от щедрот победителя. Наполеон постановил – по предложению Камбасереса, временно управлявшего министерством по делам религии, – что количество дополнительных церквей следует довести с 24 до 30 тысяч, дабы распространить благодеяния Церкви на все части Империи. Кроме этого, заметив, что карьера священника стала менее популярной, он предоставил 2400 стипендий мелким семинариям. Наполеон хотел дать понять Церкви, что если у него с ее главой и имеются некоторые раздоры мирского свойства, в духовном отношении он по-прежнему расположен служить ей и защищать ее.

Столь много заботясь о других, император тем не менее пошел и на меру, выгодную, казалось бы, только его личной славе. Он согласился с желанием, вызванным искренней любовью одних и угодничеством других, изменить название Гражданского кодекса и назвать его Кодексом Наполеона. Несомненно, это был тот самый случай, когда титул был заслужен, ибо Кодекс был творением Наполеона в такой же мере, как победы при Аустерлице и Йене. В Аустерлице и Йене у него были солдаты, предоставившие ему свои жизни, при составлении Кодекса у него были юрисконсультанты, предоставившие ему свои знания; но именно благодаря его воле и верности суждений великий труд был доведен до завершения. И если Юстиниан, который сражался своими генералами и думал своими министрами, смог дать кодексу римского права свое имя, Наполеон тем более имел право назвать своим именем кодекс французских законов. К тому же имя великого человека защищает хорошие законы в той же мере, в какой хорошие законы защищают память о великом человеке. Одновременно Наполеон написал своим братьям и сестрам, подчиненным его влиянию, обязав их ввести в действие этот кодекс справедливости и гражданского равенства в их государствах. Он предписал принять его во всей Италии, брату Луи рекомендовал принять его в Голландии, а брату Жерому – в Вестфалии. Короля Саксонии, Великого герцога Варшавского, он призвал ввести его в действие в восстановленной Польше. Кодекс уже изучали в Германии и, несмотря на отвращение, какое эта страна должна была испытывать в то время ко всему французскому, все сердца в ней откликались на точность, ясность и последовательность Кодекса, который к тому же восстанавливал справедливость в семье и прекращал феодальную тиранию в ней. В Гамбурге принятия Гражданского кодекса потребовало само население, его ввели и в Данциге. Бремен и ганзейские города тоже объявили о скорейшем его принятии. Князь-примас во Франкфуртском княжестве и король Баварии в своем выросшем не так давно королевстве повелели изучить его, дабы внедрить в умы прежде внедрения в обиход. Великий герцог Баденский принял его в своем герцогстве.

Так Франция возмещала ущерб человечеству за пролитую во время войны кровь и несколько компенсировала зло, которое причинила нынешнему поколению, тем великим благом, которое обеспечила поколениям будущего.

Таковы были занятия Наполеона после возвращения из Тильзита, такова была Франция в его правление. Большинство принятых им решений не могли обойтись без содействия законодательной власти. Он не собирал ее уже более года, и ему не терпелось созвать Законодательный корпус. Сессию решили открыть 16 августа, на следующий день после Дня святого Наполеона. Пятнадцатое августа стало для Парижа и для всей Франции подлинным праздником. Все еще радовались наступлению мира, ибо едва миновал месяц, с тех пор как весть о его подписании дошла до Парижа. К радости от возвращения мира на континент присоединялась надежда на мир морской. Присутствие Наполеона в Париже уже произвело свое обычное действие. Всё пришло в движение, денег было в избытке. Богачи, только что созданные его рукой, строили элегантные дворцы и заказывали для их украшения пышную обстановку. Их жены пригоршнями швырялись золотом у торговцев роскошью. Возвещали о долгом пребывании двора в Фонтенбло, куда пригласили всё высшее общество Парижа и где ожидались празднества, которых была лишена зима. Живо трогала сердца и национальная слава, сообщая всеобщей радости возвышенный характер.

Шестнадцатого августа Наполеон прибыл в Законодательный корпус в окружении своих маршалов, при огромном стечении народа, и предстал перед Государственным советом, Трибунатом и членами Законодательного корпуса. Талейран, как великий вице-электор, привел к присяге вновь принятых членов Законодательного корпуса. Затем император ясным и проникновенным голосом произнес следующую речь:

«Господа представители департаментов в Законодательном корпусе, господа трибуны и члены Государственного совета!

Новые войны, новые победы, новые мирные договоры изменили политический лик Европы со времени вашей последней сессии.

Бранденбургский дом, составивший заговор против нашей независимости, правит до сих пор только благодаря искренним дружеским чувствам, внушенным мне могущественным северным императором.

На Эльбе будет править французский принц: он сумеет примирить интересы своих новых подданных со своими главными и священнейшими обязанностями.

Саксонский дом вновь обрел независимость, утраченную пятьдесят лет назад.

Народы герцогства Варшавского и города Данцига вновь обрели родину и права.

Все народы радуются безвозвратному уничтожению вредоносного влияния Англии на континент.

Франция соединилась с народами Германии законами Рейнского союза; с народами Испании, Голландии, Швейцарии и Италии – законами нашей федеративной системы. Наши новые отношения с Россией скреплены взаимным уважением обоих великих народов.

Во всем, что я сделал, я руководствовался исключительно счастьем моих народов, более дорогим мне, нежели моя собственная слава.

Я желаю мира на море. Горечь воспоминаний не повлияет на мои решения. Я не могу питать злобу к народу, ставшему игрушкой и жертвой раздирающих его партий, обманутому относительно его положения и положения его соседей.

Но какой бы исход морской войны ни был предрешен Провидением, для моих народов я всегда останусь всё тем же, и мои народы всегда будут достойны меня.

Французы, ваше поведение в то время, как ваш император был удален от вас более чем на пятьсот лье, усилило мое уважение к вам. Я ощутил гордость от того, что я первый среди вас. Вы думали обо мне все десять месяцев, что я находился вдали от вас и среди опасностей, и знаки любви, которые вы мне выказывали, постоянно возбуждали во мне самые горячие чувства. Заботы о моей безопасности трогали меня лишь в силу вашей заинтересованности в ней и ее значения для вашего будущего. Вы добрый и великий народ.

Я задумал различные меры для упрощения и усовершенствования наших учреждений.

Нация ощутила самые благоприятные последствия учреждения Почетного легиона. Я создал имперские титулы, чтобы придать новый блеск моим главным подданным, почтить выдающиеся заслуги выдающимися наградами и помешать возвращению феодальных титулов, несовместных с нашими законами.

Доклады министра финансов и министра Казначейства расскажут вам о расцвете наших финансов. Бремя поземельного налога для моих народов будет в значительной мере облегчено.

Министр внутренних дел расскажет вам о работах, начатых и завершенных. Однако гораздо важнее то, что остается сделать, ибо я хочу, чтобы в результате осуществления задуманной мной системы во всех частях Империи, даже в самых последних деревушках, возросли благоденствие граждан и стоимость земли.

Господа депутаты Законодательного корпуса, я вправе рассчитывать на вашу помощь для достижения этого великого результата».

Эта речь была выслушана с живым волнением и сопровождалась бурными рукоплесканиями. Наполеон возвратился в Тюильри в сопровождении такой же толпы, приветствуемый теми же радостными кликами.

В последующие дни были внесены законы, которые устанавливали бюджет 1807 года в 720 миллионов доходов и расходов; возвращали стране в том же 1808 году 20 миллионов поземельного налога; регулировали содействие департаментов грандиозным общественно полезным работам; учреждали Счетный суд и утверждали Торговый кодекс. На рассмотрение Сената были представлены меры, касающиеся учреждения новых титулов, чистки магистратуры, объединения Трибуната и Законодательного корпуса. По представлении законов министр внутренних дел зачитал доклад о положении дел в Империи.

Законодательный корпус без промедления приступил к работе, продолжавшейся со спокойствием и быстротой, присущими чисто формальным обсуждениям, ибо серьезный анализ предложенных законов происходил в другом месте: на совместных заседаниях Трибуната и Государственного совета. В продолжение этой короткой сессии, которая удерживала Наполеона в Париже и вынуждала откладывать отъезд в Фонтенбло, он отпраздновал бракосочетание принцессы Екатерины Вюртембергской с Жеромом. Юная принцесса, которой однажды назначалось стать примером всем супругам в невзгодах, одаренная самыми благородными достоинствами, прекрасная и величественная, гордая, как ее отец, но нежная и преданная долгу, 20 августа прибыла в замок Ренси близ Парижа, несколько взволнованная ожидавшим ее положением при дворе, блеск и могущество которого в Европе никто не отрицал, но который представляли местопребыванием грубой силы. При ней не было никого из слуг, окружавших ее с детства. Двадцать первого августа Наполеон встретил ее у подножия лестницы Тюильри. Она хотела склониться перед ним, но он заключил ее в объятия и затем представил императрице, всему двору и приглашенным в Париж депутатам нового королевства Вестфалия. На следующий день молодых супругов сочетал гражданским браком великий канцлер Камбасерес, а через день они приняли брачное благословение в часовне Тюильри от князя-примаса Карла Дальберга, привязанного к Наполеону и из благодарности прибывшего лично освятить новую германскую монархию, основанную на севере Рейнского союза, президентом которого он являлся.

Празднества по случая бракосочетания продолжались несколько дней, в течение которых Наполеон подготовил отъезд новобрачных в Вестфалию. Столицей королевства, состоявшего главным образом из земель великого герцога Гессенского, низложенного по причине его вероломства, был Кассель. Помимо курфюрстского Гессена, оно заключало Вестфалию и провинции, отрезанные от Пруссии слева от Эльбы, с крепостью Магдебург. Была еще надежда приобрести часть Ганновера. Титул королевства Вестфалии подходил ее географическому положению, протяженности и роли в Рейнском союзе. Наполеон послал туда в качестве временных регентов государственных советников Симеона, Беньо и Жоливе: для организации управления королевством и чтобы принц Жером получил по прибытии род учрежденного правительства, а после – мудрых советников, способных руководить его неопытностью. Его самого Наполеон проводил со следующими наставлениями:

«Брат мой, думаю, вы должны отправиться в Штутгарт, ибо приглашены туда королем Вюртемберга. Оттуда поезжайте в Кассель, со всей пышностью, к какой склонят вас надежды вашего народа. Созовите депутатов городов, министров всех религий и посланников существующих ныне государств, сделав так, чтобы половина их была не-дворянами, а половина дворянами; и перед собранием, таким образом составленным, примите конституцию и принесите клятву ее поддерживать, а незамедлительно после того примите присягу представителей вашего народа. Три члена регентства вручат вам страну. Они составят частный совет, который оставляйте при себе столько, сколько будет необходимо. Поначалу назначьте только половину государственных советников; этого достаточно для начала работы. Позаботьтесь о том, чтобы б\льшая их часть были недворянами, однако никто не должен заметить вашего стремления поддерживать большинство третьего сословия на всех должностях. Из этого правила следует изъять некоторые придворные должности, на которые, вследствие самой их сути, нужно призвать самые громкие имена. Но в министерствах, в советах, по возможности, в апелляционных судах и в администрации большинство должны составлять недворяне. Такое управление заденет Германию и огорчит, возможно, другой класс; но не обращайте на это внимания. Постарайтесь не допускать обсуждений и не давайте понять, что придаете значение возвышению третьего сословия.

Основной принцип – набирать талантливых людей отовсюду, где они есть. Здесь я набросал вам общие принципы управления. Генерал-майору я приказал передать вам командование французскими войсками, присутствующими в вашем королевстве. Помните, что вы француз, покровительствуйте им и следите за тем, чтобы они вели себя безупречно. Постепенно, по мере того как необходимость в них отпадет, отошлите губернаторов и комендантов. По моему мнению, торопиться вам не следует, и к жалобам городов, которые думают только о том, как отделаться от неудобств, причиненных войной, прислушивайтесь с осторожностью и сдержанностью. Помните, что в Баварии армия оставалась полгода, и этот добрый народ терпеливо перенес возложенное на него бремя. До января месяца вы должны успеть разделить ваше королевство на департаменты, поставить в них префектов и приступить к управлению. Для меня особенно важно, чтобы вы не откладывали введение в действие Кодекса Наполеона. Конституция бесповоротно вводит его с 1 января. Если вы задержитесь с его введением, это станет вопросом государственного права, ибо, если возникнут дела о наследовании, вы будете обременены тысячью рекламаций. Против него не преминут выдвинуть возражения, противопоставьте им ваше твердое волеизъявление. Пишите мне чаще…

Вы найдете ниже конституцию вашего королевства. Она заключает условия, при которых я отказываюсь от всех моих прав победителя и от приобретенных мною прав на вашу страну. Вы должны верно ей следовать. Благополучие вашего народа для меня важно не только тем, как оно повлияет на вашу и мою славу, но и с точки зрения общей европейской системы. Не слушайте тех, кто говорит, что ваш народ, привыкший к рабству, с неблагодарностью примет ваши благодеяния. Королевство Вестфалия более просвещено, чем в том вас хотят убедить, и ваш трон будет стоять прочно только благодаря доверию и любви населения. Народы Германии с нетерпением ждут, чтобы люди неблагородного происхождения, но имеющие дарования, обрели равные права на ваше уважение и должности; чтобы всякий род зависимости и промежуточных уз между государем и последним классом населения был полностью уничтожен. Отличительными чертами вашей монархии станут благодеяния Кодекса Наполеона, публичность процедур и учреждение судов присяжных; и если уж говорить до конца, то на их воздействие в развитии и упрочении монархии я рассчитываю более, чем на результаты самых великих побед. Ваш народ должен пользоваться свободой, равенством и благополучием, которые неведомы другим народам Германии, а ваше либеральное правление должно произвести тем или иным образом самые благотворные перемены в системе Рейнского союза и в могуществе вашей монархии. Такая манера править оградит вас от Пруссии надежнее, чем Эльба, крепости и покровительство Франции. Какой народ захочет вернуться под иго прусского произвола, изведав благодеяния мудрого и либерального правления? Народы Германии, Франции, Италии, Испании желают равенства и либеральных идей. Уже многие годы я организую дела Европы и успел убедиться, что ворчание привилегированных классов противоположно общему мнению. Будьте конституционным королем. Если разума и просвещения недостаточно, в вашем положении к этому обязывает правильная политика…»

Сессия Законодательного корпуса, хотя ей нужно было преобразовать в законы множество проектов, не могла быть долгой, ибо предварительные совещания сделали публичное обсуждение почти бессмысленным и чисто формальным. Ей хватило второй половины августа и первой половины сентября. По завершении работы обеим ассамблеям был представлен сенатус-консульт, упразднявший Трибунат и передававший полномочия его и его членов в Законодательный корпус. Его представление сопровождалось речью, в которой воздавалась честь трудам и заслугам упраздняемого корпуса. После всех этих пустых формальностей сессия закрылась, и последние труды императорского правительства обрели законный характер.

Двадцать второго сентября двор отбыл, наконец, в Фонтенбло, где ожидались пышные празднества в течение всей осени. Наполеону хотелось полностью воспроизвести картину нравов старого двора. Он пригласил множество иностранных принцев и французских и иностранных вельмож. Днем охотились и загоняли лесных оленей. Наполеон приказал надевать охотничьи костюмы – как мужчинам, так и дамам. Он и сам облачался в охотничий наряд, извиняя в собственных глазах это ребячество мыслью о том, что соблюдение придворного этикета при новых дворах способствует их респектабельности. Вечерами знаменитые парижские актеры представляли императору шедевры Корнеля, Расина, Мольера, ибо он удостаивал своим присутствием только великие постановки, бессмертные национальные творения. И словно в честь дальнейшего воскрешения старых нравов, Наполеон оказывал некоторым придворным дамам, известным своей красотой, знаки внимания, весьма огорчавшие Жозефину и вызывавшие в отношении его особы речи куда менее серьезные, нежели те, предметом каковых он обычно являлся.

В то время как Наполеон развлекался в Фонтенбло, занимаясь одновременно множеством дел и ожидая результата переговоров России с Англией, Тильзитские договоренности озаботили все кабинеты и вызвали естественные последствия во всем мире. Португалия, принужденная объявить о своей позиции, просила Лондон позволения подчиниться воле Наполеона, однако таким способом, чтобы как можно менее навредить британской торговле и избавить как англичан, так и самих португальцев от присутствия французской армии в Лиссабоне. Испанский двор, крайне встревоженный возможными последствиями своего изменнического поведения в прошедшем году, отправил в Париж, как мы уже знаем, помимо посла Массерано, еще и посла чрезвычайного, Фриаса, и вдобавок секретного посланника Искуэрдо. Никому из них не удалось разгадать страшную тайну будущего Испании.

Австрия горько сожалела о своем бездействии после сражения в Эйлау и была встревожена первыми признаками согласия между императорами Франции и России. Она догадалась, что союз их – столь естественный в то время, как Франция воевала с Англией на море и с Германией на суше, и столь грозный для Европы в любое время – заключен положительно, и платой за него станут, по всей вероятности, дунайские провинции. Это бы довершило несчастия, поразившие Австрию в этом веке, ибо за последние пятнадцать лет она потеряла Нидерланды, Италию, Тироль и Швабию, оказалась отброшена за Инн, за Штирийские и Юлианские Альпы, а теперь ей предстояло увидеть, как Россия водворяется в низовьях Дуная, отрезает ее от Черного моря и окружает на востоке, в то время как Франция окружает ее на западе. Поэтому австрийские представители при всех дворах были беспокойны, подозрительны, любопытны и старались всеми средствами проникнуть в тайну Тильзита. Планы нового союза безуспешно пытались разгадать повсюду. В Константинополе их выдавали за полностью раскрытые, говорили туркам, что Франция их покинула и предала России, что они должны повернуть оружие против французов, продолжать войну против русских и помириться с англичанами, которые поддержат их.

Пруссия, пораженная своим несчастьем, мало беспокоясь о тайных договоренностях Тильзита и еще менее о том, что станет на Востоке с европейским равновесием – уже нарушенным для нее на Западе. Она думала лишь о том, чтобы добиться оставления своей территории и уменьшить военные контрибуции, на нее наложенные;

ибо в том изнурении, в каком она пребывала, любая сумма, отданная Франции, отнимала у нее ресурсы для восстановления ее армии и возможности исправить однажды свои неудачи.

Россия являла собой совершенно иное зрелище. Ее государь, искавший в союзе с французами возможности роста, способные вознаградить его за последние злоключения, прилагал постоянные усилия, дабы привести к своим взглядам двор, аристократию и народ. Но поскольку Александр один поддался в Тильзите обаянию Наполеона, он не мог добиться, чтобы все так же быстро, как он сам, перешли от ярости войны к восторгам нового альянса. Он пытался убедить всех, что, завершившись сближением с Францией, события приняли наилучший оборот из возможных; что его министры, рассорив его прежде с этой державой, толкнули его на гибельный путь, с которого он свернул сколь удачно, столь и искусно; что он сам совершил только одну ошибку, поверив в силу прусской армии и лояльность Англии, но теперь он совершенно избавился от этой двойной иллюзии; что в Европе есть только две армии, достойные того, чтобы с ними считались – русская и французская; что бессмысленно сталкивать их друг с другом ради такой коварной и эгоистичной державы, как Англия, и лучше объединить силы ради мира и величия – мира, если Лондонский кабинет отречется, наконец, от своих притязаний на море, и величия, если он вынудит Европу и дальше идти по пути мучений и жертв; что в таком случае каждый должен подумать о себе и о собственных интересах, и настало время России подумать о своих. Доходя до этого пункта и не решаясь раскрыть все надежды, какие внушил ему Наполеон, и тем более признать существование секретного договора, каковой он обещал хранить в строгой тайне, Александр принимал таинственный, но довольный вид, предоставляя догадываться о том, о чем он сказать не решался, хотя и испытывал сильное искушение. Говоря, например, о Турции, он открыто объявлял, что подпишет с ней перемирие, но повременит выводить войска из дунайских провинций, тем более что такая затянувшаяся оккупация не вызовет никаких вопросов в Париже.

Полупризнания скорее возбуждали нескромное и досадное любопытство, нежели привлекали умы к идеям императора Александра. Впрочем, ему помогал Румянцев, который знал всё и который прежде служил Екатерине и унаследовал ее восточные притязания. Министр, как и его государь, твердил, что нужно набраться терпения, предоставить событиям идти своим чередом и что скоро случившийся в Тильзите политический поворот получит самое удовлетворительное объяснение.

Но к императору не всегда прислушивались и не всегда его слушались. Чуждая тайнам императорской дипломатии публика, уязвленная последними военными неудачами, выказывала весьма прискорбную недоброжелательность по отношению к французам. Вельможи, помнившие об изменчивости русской политики при Павле, начинали верить, что она станет столь же изменчивой при его сыне Александре, и опасались, как бы сближение с Францией не оказалось предвестником скорой войны с Англией, что могло поставить под угрозу их доходы, если британцы перестанут покупать их продукцию. Поэтому прибывший в Санкт-Петербург вскоре после подписания мира генерал Савари был весьма холодно встречен всеми, за исключением императора Александра и двух-трех семей, близких к государю. Прекрасно осведомленный о таком положении, Александр старался сделать пребывание генерала в Санкт-Петербурге переносимым и даже приятным, осыпал его любезностями, допускал почти каждодневно к себе, часто приглашал к столу и, опасаясь его донесений Наполеону, умолял набраться терпения, говоря, что всё изменится, когда последние впечатления изгладятся из памяти, а Франция что-нибудь сделает ради справедливых притязаний России. Савари с живой благодарностью отвечал на любезную предупредительность императора, выказывал себя довольным, вовсе не взволнованным неприятным приемом русского общества и исполненным веры в скорейшее изменение настроений. К тому же, чтобы постоять за себя, у Савари было достаточно ума, апломба и чувства необъятной национальной славы, которая позволяет французам повсюду шагать с высоко поднятой головой.

Пример императора Александра и его недвусмысленно выраженная воля открыли перед генералом Савари двери нескольких главных домов Санкт-Петербурга, но большинство знатных семей продолжали ему отказывать: властитель Александр был не властен над высшим обществом, которое испытывало совсем другое влияние. Слишком рано получив царский скипетр, государь предоставил все внешние признаки верховной власти матери, прежде времени низведенной к роли вдовствующей императрицы. Добродетельная, но надменная Мария Федоровна, утратившая со смертью Павла половину своей власти, находила утешение в нарочитой пышности императорского двора, которой пожелал окружить ее сын. Императрица-мать нежно любила сына, не вела и не терпела речей, которые могли бы его раздражить, но давала волю собственным чувствам, выказывая видимую отчужденность в отношении французов. Савари она приняла с холодной вежливостью. Тот вовсе не был задет, но постарался дать понять императору, что ни одно из этих обстоятельств от него не ускользает. Александр, не сдержавшись и опасаясь, что из-за его подчеркнутого почтения к матери адъютант Наполеона не сумеет распознать истинного властелина империи, схватил генерала за руку со словами: «Здесь нет иного государя, кроме меня. Я чту свою мать, но все покорятся мне, будьте в этом уверены! В любом случае я напомню всем, кому нужно, что такое моя власть!» Удовлетворенный тем, что довел императора до подобного признания, уколов его императорскую гордость, генерал Савари умолк, убедившись в его стремлении поддерживать новый альянс.

В самом деле, все с горячим нетерпением ждали, как поведет себя Англия. Открытый Тильзитский договор был обнародован. Все понимали, что в нем сказано не всё и что новое сближение с Францией предполагает секретные договоренности. Но из открытых статей договора стало известно, что Россия станет посредницей для Франции перед Англией, а Франция – посредницей для России перед Портой, и теперь все ожидали результатов этого двойного посредничества.

Верный своим обязательствам, император Александр, тотчас по прибытии в Санкт-Петербург, направил британскому правительству ноту с пожеланием восстановления всеобщего мира и предложением посредничества в деле сближения Франции и Англии. Британский посол в Санкт-Петербурге и министр иностранных дел в Лондоне приняли ноту с холодностью, не оставлявшей больших надежд на примирение. Новые английские министры, бывшие весьма посредственными учениками Питта, не склонялись к миру. Эти новички, которым фортуна назначила позднее незаслуженную честь пожинать плоды усилий Питта, хотели отличаться от своих предшественников, а поскольку предшественники умеряли политику Питта, они стремились зайти в ней дальше него.

Они вошли в правительство в марте и могли помочь воюющим державам в апреле, мае и июне, поскольку Данциг был сдан только 26 мая. Но хоть министры и поспешили обещать экспедиции на континент, они ничего не сделали – то ли по неспособности, то ли из-за озабоченности внутренними делами, ибо им пришлось бы тогда распускать парламент и созывать новый. Как бы то ни было, собрав флот в Даунсе и сосредоточив там для высадки многочисленные войска, англичане ограничились отправкой в Штральзунд одной дивизии. При известии о Фридландском сражении и Тильзитском мире министры похолодели от страха за свою страну и за самих себя, ибо, с жаром критикуя бездействие своих предшественников, теперь сами они рисковали услышать в свой адрес куда более справедливые упреки в бездействии в течение решающих месяцев апреля, мая и июня 1807 года. Следовало любой ценой совершить вылазку, которая поразит общественное мнение, снимет с правительства упрек в бездеятельности и, полезная или бесполезная, человечная или варварская, будет достаточно привлекательна, чтобы занять умы недовольных и напуганных.

В таком положении Англия решилась на нападение, которое было воспринято во всем мире как покушение на человечность, нападение не только гнусное, но и весьма дурно рассчитанное даже с точки зрения британских интересов. Речь идет о знаменитой экспедиции против Дании с целью силой принудить ее встать на сторону Англии. Будучи скверными подражателями Пит-та, английские министры захотели повторить победу над Копенгагеном, благодаря которой в 1801 году Англии удалось распустить коалицию нейтральных стран. Но когда министерство Аддингтона, вдохновляемое Питтом, атаковало Копенгаген в 1801 году, удар наносился ради уничтожения коалиции, в которую Дания открыто входила. Это были военные действия в ответ на другие военные действия – искусная в дерзости, жестокая по средствам, но необходимая операция.

В 1807 году, напротив, нападение на Данию, тщательно соблюдавшую нейтралитет, было не оправдано ничем. По несчастливой привычке остерегаться более Франции, нежели Англии, Дания всю свою армию выставила против Гольдштейна, рискуя скорее столкнуться с французскими войсками, как и случилось в Любеке, нежели позволить перейти свои границы. Дипломатия Дании, как и ее армия, постоянно выказывала в отношении Франции сумрачную подозрительность. Дания вовсе не проводила, как лживо утверждали английские министры, переговоров с Россией и Францией о вступлении в новую континентальную коалицию, а напротив, заявила еще раз о намерении сохранять нейтралитет, хотя Наполеон весьма решительно побуждал ее определиться с позицией в отношении Англии. Будь английские министры половчее, они предоставили бы Наполеону возможность силой принудить Данию к союзу и послали бы флот в Каттегат, дабы при приближении французов прийти на помощь Копенгагену и стать законными хозяевами датского флота, обоих Бельтов и Зунда. Только такого дружеского поведения с готовностью прийти на помощь и следовало придерживаться в отношении Дании, когда Европа, устав от ссоры Франции и Англии, склонялась к осуждению того из противников, кто усугубит бедствия войны. Противоположное поведение вручало Данию Наполеону и избавляло его от неудобства самому осуществлять ее тираническое принуждение. К тому же захват нескольких старых кораблей без экипажей стал для англичан лишь бесплодным грабежом, тем более недальновидным и гнусным, что его исполнили отвратительным способом – в результате бомбардировки мирного населения, женщин, детей и стариков.