Гвианские робинзоны

И эти колонны беспредельного храма, прямые и строгие, местами задрапированные зеленым, с восхитительными капителями из орхидей, соединенные арками, уходящими в бесконечность под куполом листвы и цветов…

Но радости изгнанников, увы, кратковременны. Вид этих красот, перед которыми хорошо экипированный путешественник застыл бы в экстазе надолго, навел беглеца на мрачные мысли о могиле.

Но где же индеец?.. Вспомнив о нем, Робен резко вскочил, огляделся вокруг, но никого не увидел. Он позвал его, но ответа не последовало. Атука исчез, прихватив с собой не только черепах, весь съестной запас бывшего каторжника, но и его башмаки и короб-ранец вместе с принадлежностями для разведения огня.

У Робена осталось только мачете. Он случайно уснул прямо на нем, и вор не смог его умыкнуть. Мотивы краснокожего предстали перед беглецом во всей их наивной простоте. Стрела, драматическое появление, возмущенные тирады – все это было лишь блефом. Он думал, что у белого есть выпивка, пусть всего бутылка, но она была ему нужна.

Обманутый в своих ожиданиях, он, более не чинясь, принял от беглеца скудное угощение. Это тоже можно было считать добычей, позволявшей посвятить еще один день блаженной лени, которая, наряду с пьянством, составляла у индейца объект неустанного поклонения.

Решив, что пожитки белого ему пригодятся, он прибрал их к рукам, поскольку если уж их взяли с собой, значит они чем-то ценны. К тому же, лишив Робена самых элементарных средств для продолжения его путешествия, «бедный калинья» преследовал еще одну цель.

Если бы даже белый тигр щедро угостил его тафией, результат был бы тем же. Индеец любит водку и безделье. Он берется за работу, идет на охоту или на рыбалку, лишь когда ему грозит голод. Он без всяких колебаний прожил бы несколько дней за счет своего «банаре», а потом точно так же исчез бы, чтобы донести на него властям.

И теперь можно было биться об заклад, что краснокожий направился прямиком в Сен-Лоран, или Бонапате, как он его называл. Индеец отлично знал, что администрация заплатит любому, кто приведет или поможет поймать беглого каторжника.

На вознаграждение, десять франков, можно было купить, кажется, десять литров тростниковой водки. Это означало десять дней безудержного пьянства во всей его грубой и отвратительной полноте. К делу приступают без лишних церемоний. Индеец просто берет бутылку, откупоривает ее, припадает к горлышку и глотает, не переводя дыхания, жгучую жидкость.

Прикончив бутылку, он пошатывается, озирается вокруг отупевшим взглядом, ищет подходящее место, валится, как насытившийся боров, и засыпает.

Он приходит в себя на следующий день. И, едва продрав глаза, продолжает. Так происходит, с некоторыми вариациями, до полного истребления продукта.

Если рядом оказывается его жена, дети или друзья, процесс остается неизменным, разве что пирушка становится чуть короче. Все без исключения, мужчины и женщины, взрослые и дети, даже те, кто едва выучился ходить, всласть хлещут прямо из горлышка. И каждый, достигнув самого крайнего опьянения за несколько минут, отходит пошатываясь, спотыкаясь и падая, чтобы повалиться по-семейному, вперемешку, под густой листвой.

Вот о чем думал Атука, рассчитывая в самое ближайшее время нанести «благодарственный визит» своему гостеприимному «банаре». Поняв, что ему не удастся, по известным причинам, самостоятельно привести беглеца в Сен-Лоран, индеец отправился за подмогой.

Робен не смог бы уйти далеко. Краснокожий призовет на помощь все свое искусство следопыта и безошибочно приведет к нему представителей власти. Белого схватят, а он получит награду.

Беглец не сомневался в этом ни минуты. Ему надо как можно скорее продолжить свое беспорядочное странствие, бежать куда глаза глядят, подобно дикому зверю, нагромождать препятствия для преследователей, оторваться от них насколько возможно, шагать до полного изнеможения.

Он отправился в путь, жуя незрелые плоды авары, довольно кислые и нестерпимо вяжущие.

Вперед! Забыв о ногах, до крови иссеченных режущими травами, он устремляется в лес, огибая заросли, перелезая через поваленные стволы, раздвигая занавеси лиан, пробираясь через буреломы.

Вперед! Ему нет дела до притаившихся в засаде хищных зверей, до гражей и страшных гремучников, свернувшихся в высокой траве, до мириад насекомых с ядовитыми жалами, до бурных потоков с водопадами и острыми скалами, до саванны с ее бездонными топями… Что ему смерть, наконец, какая разница, в какой форме она придет!

Да, свирепые обитатели безлюдных экваториальных просторов крайне опасны, но куда опаснее люди с мыса Бонапарта, которые завтра пустятся за ним в погоню, не зная ни отдыха, ни пощады.

Хищники не обязательно нападают, свирепый зверь не всегда кровожаден, потому что он не всегда голоден. Только людская ненависть смертоносна в своем постоянстве.

Вперед! Что ему миазмы, поднимающиеся с болот густым туманом, прозванным «саваном для европейцев»! Нужно идти, прокладывать курс, как говорят моряки. Охотники на людей будут здесь уже завтра.

Беглец уже начинал бредить, но лихорадочное возбуждение словно снабдило его парой крыльев. Он бежал, как взбесившаяся лошадь, смутно чувствуя и неосознанно понимая, что рано или поздно рухнет без сил и, возможно, уже не сможет встать…

Наступила ночь. Взошла луна, лес наполнился мягким светом и разными шорохами и звуками.

Робен, казалось, ничего не слышал. Он шел не разбирая дороги, не видя препятствий, не замечая колючек, рвущих его тело. Вся жизнь его теперь свелась к единственной цели: двигаться вперед.

Где он оказался? Куда он шел? Он не знал этого, он не отдавал себе в этом отчета…

Он просто бежал.

Эта беспорядочная гонка продлилась всю ночь. Утреннее солнце уже разогнало лесные тени, но беглец продолжал бежать, мокрый от пота, задыхающийся, с глазами, вылезающими из орбит, и губами, покрытыми кровавой пеной.

И наконец его могучая натура не выдержала этих невероятных усилий. Робену почудилось, что на голову давит весь зеленый свод. Все вокруг него закружилось, он споткнулся, зашатался, потерял равновесие и тяжело рухнул на землю.

Надзиратель Бенуа испытывал невероятные мучения. Его бедро, распоротое когтями ягуара, быстро распухло под импровизированным гипсом, наложенным руками каторжника.

Кровотечение прекратилось, но надзиратель был обречен без скорой и грамотной медицинской помощи.

Его трясла лихорадка, страшная гвианская лихорадка, настоящий бич здешних мест, который приобретает самые разные формы, возникая порой от совершенно незначительных причин, и часто приводит к скорой гибели.

Укус паука-краба или ядовитого фламандского муравья, он же муравей-пуля, несколько лишних минут на солнце или слишком холодное купание, длинный переход, несоблюдение режима питания, мозоли от тесной обуви, нарыв – словом, все, что угодно, могло вызвать лихорадку.

Голова начинает раскалываться от адской боли. Суставы страшно болят, затем лишаются подвижности. У больного начинается бред, ему мерещатся призраки. Потом наступает кома, а за ней в скором времени приходит смерть.

Бенуа это знал, и ему было страшно. Оказаться в одиночестве посреди леса с серьезной раной и псом в качестве единственного спутника, в двух шагах от обезглавленного ягуара – это внушило бы ужас человеку даже самой крутой закалки.

Его мучила жестокая жажда, и хотя совсем рядом слышалось журчание ручейка, у Бенуа совсем не было сил до него добраться.

Но что было нелепо и одновременно ужасно – между ругательствами и криками боли надзиратель умудрялся находить в себе силы проклинать Робена, которому он был обязан жизнью и которого тем не менее обвинял в своем несчастье.

– Ах ты, сволочь!.. Гадина… Это же все из-за тебя… Еще корчил тут из себя джентльмена… Гляди-ка, прощает он меня!.. Каналья!.. Только попадись мне, я тебе устрою прощение!.. Фаго, чертово отродье, да замолчишь ты или нет! – прикрикнул он на собаку, которая отважно заливалась лаем в пяти шагах от мертвого ягуара. – О, как я хочу пить! Воды!.. Ради бога, пить!.. Где эти три недоумка, которые остались позади меня, как беспомощные котята… Стадо ослов! Может, у них хватит ума пойти по моему следу…

Жажда все сильнее мучила надзирателя, и, видимо, вспышка гнева придала ему сил, достаточных, чтобы совершить несколько телодвижений: цепляясь за траву и корни, извиваясь при помощи локтей и здоровой ноги, он смог преодолеть расстояние в несколько метров.

– Ну наконец-то, – пробормотал он после того, как жадно напился. – Боже, вода – это счастье… У меня внутри был просто пожар. Я будто заново родился… Теперь-то я пойду на поправку… Я не хочу умирать, я должен жить… жить, чтобы отомстить. А пока я тут как калечная скотина… К счастью, у меня есть еда, и это не дохлый тигр[6 - Просим читателя не удивляться тому, что мы используем слово «тигр» для обозначения ягуара, леопарда или пумы, равно как называем ланями всех оленей без различия вида и пола. Так принято в Гвиане. Но все же мы постараемся впредь, дабы избежать возможных ошибок, обозначать этих животных их истинными названиями. – Примеч. автора.], оставленный беглым мерзавцем. Оружие тоже есть, моя сабля… Конечно, то, что нужно инвалиду… Да, вот мой пистолет… Он в порядке, все хорошо. Я не могу развести огонь… Черт возьми, как больно!.. Как будто полдюжины собак грызут мою ляжку! Лишь бы только все лесные паразиты не решили разом накинуться на меня… Да, Бенуа, мой мальчик, тебе предстоит веселенькая ночка. Если только эти болваны не найдут меня раньше… Эй, а где Фаго? Вот чертово отродье. Он меня бросил. Эти собаки такие же неблагодарные твари, как и люди. Ладно, ему тоже от меня достанется. Ну что, солнце садится, сейчас будет темно, как у дьявола под мышкой. А, нет, вот и луна. Все же как странно оказаться одному в таком месте, чувствую себя какой-то вещью…

Если здешние ночи тянутся бесконечно для того, кто путешествует не спеша, то для того, кто страдает и ждет, они поистине ужасны. Представьте себе больного, не сводящего глаз с циферблата часов, вынужденного следить за движением стрелок двенадцать часов кряду. Смотрите, как он пытается ускорить неспешную и кропотливую перемену минут, мучительно наблюдает за вращением большой стрелки, в то время как маленькая движется словно из сожаления, причем такими микроскопическими интервалами, что глаз не способен за ними уследить.

А теперь перенесите эту пытку сюда, под сень экваториальных лесных гигантов, в самое сердце беспредельного безлюдья, и вы весьма приблизительно сможете получить представление о муках, выпавших на долю надзирателя.

Луна едва прошла половину своего пути. Раненый продолжал невыносимо страдать, как вдруг прямо над его головой раздался ужасающий шум. Нет, скорее чудовищный рев, не похожий ни на какой другой звук в мире. Вообразите себе грохот поезда, на полном ходу въезжающего в тоннель, и соедините с ним истошный визг дюжины свиней под ножом мясника.

Эти оглушительные вопли начинаются совершенно внезапно, одновременно на низких и высоких, пронзительных нотах, будто бы извергнутых дуэтом неведомых чудовищ. Звук раскатывается, меняет тональность, нарастает, затихает, потом вдруг прекращается и начинается снова.

– Ну вот, отлично, только музыки мне не хватало, – пробурчал Бенуа в момент затишья, ничуть не обеспокоенный этой какофонией. – Проклятые ревуны, черт бы их побрал!

Надзиратель не ошибся. Стая обезьян-ревунов устроила игры на верхних ветвях того самого дерева, под которым он лежал. Он даже смог их разглядеть в лучах лунного света – животные окружили одного из них, вожака стаи, испускавшего эти чудовищные вопли. Он один извлекал из своего горла два звука, слышимые на расстоянии более пяти километров.

Вдоволь наоравшись, он брал передышку, и его слушатели, без сомнений очарованные таким талантом, издавали в качестве одобрения восхищенные хриплые крики, нечто вроде «хон!.. хон!».

Скажем мимоходом несколько слов об этом необычном четвероруком. Гвианская обезьяна-ревун, на латыни stentor seniculus, также называемая красной обезьяной или, на местном наречии, алуатой, едва ли достигает одного метра сорока сантиметров от носа до кончика хвоста. Она покрыта ярко-рыжей шерстью, но лапы и хвост у нее черные, с рыжеватым отливом.

Осмотр голосового аппарата ревуна позволяет уяснить его удивительную способность извлекать из своего горла одновременно высокие и низкие ноты. Однажды я препарировал старого самца и сразу же понял, что воздух, который он втягивает, может выходить непосредственно через голосовую щель, что приводит к возникновению высокого звука. Кроме того, его подъязычная кость (небольшая кость, расположенная у людей между основанием языка и гортанью) вместо скромных размеров мужского адамова яблока имеет габариты яйца индейки и образует звуковую полость, сходную с органной трубой. Когда он поет, его горло распухает и принимает размеры большого зоба. Воздух, проходя через эту обширную костную полость, невероятно увеличивает мощность голоса и производит низкий звук, так что обезьяна-ревун – единственное существо, способное петь сразу на два голоса.

Эти невообразимые вопли всегда издает вожак стаи, его скромные подданные не позволяют себе этого. Если кто-то из них, в пылу восторга, осмелится добавить свою ноту к симфонии, певец тут же задает ему основательную взбучку, и тот мгновенно смолкает.

Аудитория имеет право лишь аплодировать.