Ледяной ад

– Что, если этот несчастный – один из агентов, помогавших отцу? – спросила она брата.

– Возможно! – отвечал тот.

Тогда молодая девушка порывисто встала и произнесла:

– Что-то непреодолимое влечет меня… Какое-то предчувствие, которому я должна повиноваться. Жак, дорогой мой мальчик, я еду в Сен-Жермен!

– А я должен тебя сопровождать?

– Нет, ты останешься здесь! Ни слова не говори о моем путешествии никому! Ни госпоже Фортен, ни следователю, ни кому бы то ни было другому!

В течение получасового путешествия в Сен-Жермен Марта наметила себе простой, но оригинальный план действий.

По прибытии на место она направилась прямо в госпиталь. Молодая девушка хорошо знала, что нельзя иметь свидания с раненым, не назвав даже его имени; да и вообще в больницах существуют свои правила, нарушать которые, не заручившись протекцией, нельзя. Поэтому она спросила у швейцара адрес главного врача и, к счастью, застала его дома.

После продолжительных переговоров главный врач наконец решился допустить ее к больному, предупредив девушку, что больному пришлось выдержать серьезную операцию.

– Теперь я вам скажу все, – произнесла девушка, – свое имя, происхождение, события…

– Не надо, дитя мое! Храните свой секрет – он принадлежит вам одной, а мне необходимо знать его только постольку, чтобы иметь возможность помочь вам!

Десять минут спустя доктор провел молодую девушку в госпиталь, где в маленькой комнатке лежал раненый, а по дороге вкратце познакомил Марту с ужасной раною полицейского агента, что повлекло за собой трепанацию.

Удар был нанесен немного повыше уха каким-то тяжелым орудием, кастетом или молотком.

Погруженный в глубокий обморок, раненый едва перенес операцию трепанации, единственную, способную его спасти.

Доктор тихо удалился, оставив молодую девушку наедине с раненым.

Марта подошла к больному, голова которого, вся покрытая бинтами, покоилась на подушке, и дотронулась до его горячей руки, но не решалась заговорить.

Агент видел это колебание и, понимая, что только очень серьезная причина могла привести в госпиталь эту молодую особу в глубоком трауре, сказал ясным, но тихим, как дыхание, голосом:

– Что вам угодно, сударыня?

– Я – Марта Грандье!..

– А!.. Его дочь… в трауре… и одна… Боже мой!.. Что случилось?

– Отец умер! В Мезон-Лафите совершено убийство… вы сами сделались жертвою преступления. И в этом обвиняют невинного!.. Сжальтесь и скажите, что знаете. Кто вас ударил?.. чем?.. при каких обстоятельствах?.. постарайтесь вспомнить… о, умоляю вас!

Больной отвечал своим слабым голосом:

– Все, что я могу сообщить, сводится к весьма немногому. Я на коне преследовал человека в каштановой ливрее, которому ваш отец вручил письмо. Этот человек только-только вскочил на лошадь, которую держал за повод лесной сторож.

– Вы не помните, как он выглядел?..

– Он, кажется, был высок… силен… блондин… и очень напоминал слугу из хорошего дома… Он скакал… подпускал меня к себе… потом опять скакал вперед, как будто хотел завлечь меня в западню… Я это заметил слишком поздно… Такое ожесточенное преследование продолжалось с четверть часа, и хотя я не знаю этот лес… но, кажется, мы вертелись… в довольно ограниченном пространстве… в пустынном месте… где нельзя было встретить ни души… я припоминаю это место, где проезжал уже… несколько сучковатых дубов… решетка с запирающейся дверцей… я один… безоружен… официального приказания не имею…

Положение показалось мне серьезным… и я все больше думал: не в западню ли хотят меня поймать? Еще несколько прыжков, и я… перед дверью решетки, широко открытой… Человек, которого я преследую, оборачивается в седле… смеется и издает свист… Он мчится, как стрела… между стволами дубов… Что-то задевает мои уши, обвивается вокруг головы… я в петле… лассо выхватило меня из седла и сбросило на землю с неслыханной силой… Оглушенный этим падением, я, однако, пытался бороться, кричать, защищаться, но не успел. Человек, одетый в костюм лесного сторожа… прыгнул из-за дуба… это он держал за повод лошадь… другого… о!.. я узнал бы его через пятьдесят лет… коренастый, осторожный, с длинною темно-русою бородой. Все это произошло с быстротою молнии! Он нанес мне страшный удар по голове каким-то инструментом… Казалось, что голова моя раздроблена… что я умираю!..

Марта, дрожащая и заплаканная., слушала этот прерывистый рассказ.

– Довольно, пожалуйста, довольно! – сказала она, пожимая руки утомленного больного. – Благодарю!.. О, благодарю от всего сердца! Вы спасаете от отчаяния бедных неутешных стариков, возвращаете свободу, жизнь и честь невинному. Теперь я могу все рассказать вам, если вам не вредно!

– Говорите, это успокоит меня. Я должен знать подробности этого ужасного и загадочного дела, на то я и полицейский агент. Но позвольте мне сделать сначала небольшое замечание… человек, набросивший на меня лассо, сделал это с поразительною ловкостью, на какую способны только южные американцы, гаучо или мексиканцы. Он иностранец…

Марта облегченно вздохнула: часть обвинения против Леона Фортена исчезла.

Он ни причем, как при краже, так и при убийстве в лесу. Раненый – живое доказательство его невиновности. Мы докажем также, что не он виновник преступления на улице Св. Николая!

Потом молодая девушка рассказала все, что узнала об аресте Фортена и ходе судебного разбирательства.

Жерве, которого мало-помалу охватывала усталость, находил всю историю страшно запутанной и жалел, что пока не в состоянии помочь, но обещал, как только поправится, приложить все свои силы, чтобы распутать дело.

Девушка поблагодарила его от всего сердца и обещала в скором времени опять навестить, затем вырвала листок бумаги из книжки, в которую заносились заметки о ходе болезни, и написала на нем следующие строки:

«Я, нижеподписавшийся, удостоверяю, что человек, покушавшийся на меня в Сен-Жерменском лесу, был одет в костюм лесного сторожа, на вид ему около сорока лет, коренастый, сильный, среднего роста.

    Сен-Жерменский госпиталь.
    28 апреля 1898 года».

Она прочла вслух, и спросила раненого, согласен ли он под этим подписаться.

– С большим удовольствием! – ответил тот, подписав внизу листка свое имя.

– Еще раз благодарю, и до скорого свидания! – сказала сияющая девушка, покидая агента.

Она вкратце передала результаты свидания ожидавшему ее доктору и отправилась на станцию, чтобы вернуться в Мезон-Лафит. Идя быстро, обрадованная своею удачею и возможностью утешить родителей Леона, молодая девушка и не заметила, что за нею следуют какие-то два господина. На станции, купив билет и удостоверившись в целости записки агента, она положила портмоне обратно в карман и туда же сунула носовой платок.

Вскоре один из двух следовавших за ней людей оступился на лестнице и упал на колени. К нему сейчас же подбежали, чтобы оказать помощь. Причиной падения оказалась апельсинная корка; произошла суматоха, и Марта, внесенная людской волной, вошла в вагон.

Приехав в Мезон-Лафит, она вышла, опустила руку в карман и хотела вынуть портмоне, где, кроме свидетельства Жерве, лежал ее дорожный билет. Дрожь пробежала по ее телу, и из груди невольно вырвался крик – обокрали!

Случай этот сам по себе был не важен, по крайней мере с точки зрения администрации, так как кражи кошельков на железных дорогах не редкость. Важно было знать, кто совершил похищение, – простой карманный воришка или один из бандитов, стремившихся погубить Фортена? Конечно, раненый агент мог дать вторичные показания, письменные или устные, в присутствии свидетелей, но ведь он был опасно болен!..

Марта рассказала все брату, но только ему одному, затем решила на другой день поехать опять в госпиталь, но прежде дождаться почтальона. Последний принес ей одно из тех ужасных писем, которые погубили ее несчастного отца.

Вот оно:

«Фортен виновен! Не будучи в состоянии спасти его, соучастники, товарищи „Красной звезды“, покидают его. Свидание с раненым из Сен-Жермена бесполезно. Новая попытка стоила бы ему жизни. Берегитесь сами. Вам запрещается, под страхом смерти, хлопотать в пользу того, кто должен искупить свою ошибку. При убийстве не оставляют доказательств».

Как и письма, адресованные Грандье, это послание было запечатано красной звездой.

Глава VII

Прошла неделя. К Редону допускали только доктора, его друга, на которого можно было вполне положиться. О состоянии здоровья репортера общество ничего не знало, в журналах не было ни бюллетеней, ни сообщений. Известно было только, что он вопреки ожиданию еще жив, но что жизнь его висит на волоске.

Непроницаемая таинственность окружала некогда веселый павильон, всегда оживавший от шумного и частого посещения друзей и знакомых репортера. На девятый день, в восемь часов утра, из павильона вышел маленький старичок в очках, с седою бородой, закутанный в темный широкий плащ. Очевидно, он вошел к больному рано утром, когда никто не мог его видеть. У него, вероятно, были для этого важные мотивы. Впрочем, дом был обширен, так что носильщики, слуги, жильцы постоянно сновали взад и вперед, и старик мог пройти совершенно незамеченным. Он бодрым еще шагом дошел по улице Ла-Рошфуко до улицы св. Лазаря и очутился на Троицкой площади. Здесь он остановился, выбрал одну из карет, двигавшихся по Антенскому шоссе, и сделал кучеру знак остановиться. Но прежде чем сесть в карету, старик довольно долго вел переговоры с кучером, который сначала казался удивленным, а потом выразил свое согласие и даже улыбнулся, получив золотую монету… Седок устроился в карете, и она докатилась крупною рысью по Антенскому шоссе, завернула на улицу Лафайета и дальше с быстротою поезда домчалась до улицы Тревиз.