Бен-Гур

– Ты, возможно, слыхал обо мне – Иосифе из Назарета. Здесь стоял дом моих отцов. Род мой восходит к Давиду.

В этих словах была единственная надежда назаретянина. Если они не произведут впечатления на привратника, дальнейшие мольбы будут тщетны, не помогут и посулы нескольких шекелей. Одно дело быть сыном Иудеи – это довольно значимая вещь в глазах других колен Израилевых; но совершенно другое – принадлежать к прямой ветви Давидова рода: не было большей гордости для иудея. Больше тысячи лет прошло с тех пор, как мальчишка-пастух стал преемником Саула и основателем царской династии. Войны, бедствия, новые цари и бесчисленные передряги с течением времени низвели его наследников до уровня обычных людей, добывающих хлеб насущный в поте лица своего; но все же над ними царило преимущество благоговейно хранимой истории, в которой происхождение считалось альфой и омегой; они не могли стать неизвестными; поэтому, покуда они пребывали на земле Израиля, им повсюду сопутствовали почет и уважение.

Коль скоро такое было в Иерусалиме и везде, потомок святой линии рода Давидова мог, без сомнения, с полным основанием рассчитывать на такое же отношение и у дверей караван-сарая в Вифлееме. Другими словами, когда Иосиф произнес фразу: «Здесь дом отцов моих», он всего лишь самым простым образом буквально выразил свою мысль; поскольку это был тот самый дом, который вела Руфь в качестве жены Вооза; тот самый дом, в котором родились Иессей и десять его сыновей, из которых Давид был самым юным; тот самый дом, в который вошел Самуил в поисках царя и обрел его; тот самый дом, в котором Иеремия молитвой спасал немногих из оставшихся в живых людей его народа, спасавшихся бегством от вавилонян.

Мольба не осталась без ответа. Привратник поднялся с кедрового чурака и, положив ладонь себе на бороду, почтительно произнес:

– Рабби, не могу сказать тебе точно, когда двери этого дома гостеприимно открылись для путников, во всяком случае, более тысячи лет тому назад; и с тех пор не было еще случая, чтобы добрый человек не получил здесь крова; разве что когда здесь совершенно не было мест. Если же когда такое и случалось, то уж, во всяком случае, не с потомком Давидовым. Поэтому я еще раз приветствую тебя, и, если ты не сочтешь за труд пройти со мной, то своими глазами увидишь, что во всем доме нет свободного местечка – нет ни в спальнях, ни в пристройках, ни во дворе; нет даже на крыше. Могу ли я узнать, давно ли ты здесь?

– Мы только что подъехали.

Привратник улыбнулся.

– «Незнакомец, который пребывает вместе с тобой, все равно что родня тебе, так возлюби его как самого себя». Разве не таков закон, рабби?

Иосиф промолчал.

– А если таков закон, то как я могу сказать тем, кто уже давно ждет здесь: «Ступайте прочь, другой пришел на ваше место»?

Иосиф по-прежнему хранил молчание.

– Если же я так скажу им, то кому придется отдать место? Погляди – сколько людей ждут мест, многие из них с самого полудня.

– Но кто все эти люди? – спросил Иосиф, поворачиваясь к толпе. – И почему все они собрались здесь в такое время?

– Та же причина, без сомнения, привела сюда и тебя, рабби, – повеление цезаря. – Привратник бросил испытующий взгляд на назаретянина и продолжал: – Как привела она и тех, кому удалось найти место в доме. А еще вчера прибыл караван, следующий из Дамаска в Аравию и Нижний Египет. Это все их хозяйство – люди и верблюды.

Иосиф продолжал гнуть свое.

– Но ведь во дворе много места, – заметил он.

– Да, но он завален грузом – кипами шелка, мешками специй и вообще всякими товарами.

На мгновение лицо Иосифа утратило свою невозмутимость; пристальный взгляд тусклых глаз поник. С долей ожесточения он сказал:

– Я беспокоюсь не о себе. Со мной моя жена, а ночь будет холодной – на этих высотах холодней, чем в Назарете. Она не может оставаться под открытым небом. А в городе не удастся найти комнаты?

– Эти люди, – привратник жестом указал на толпу у дверей, – обошли весь город и говорят, что нигде не смогли найти пристанища.

И снова Иосиф потупил взгляд, сказав вполголоса, словно самому себе:

– Она столь юна! Если мы заночуем на холме, мороз убьет ее.

И он снова обратился к привратнику:

– Тебе, может быть, доводилось знавать ее родителей, Иоакима и Анну, некогда они жили в Вифлееме и, как и я, происходят из рода Давидова.

– Да, я знавал их в юности. Это были хорошие люди.

На этот раз потупил взор привратник, что-то обдумывая. Через минуту он неожиданно вскинул голову.

– Я не могу найти для вас мест, – сказал он, – и не могу дать вам от ворот поворот. Рабби, я сделаю то, что могу сделать. Сколько человек с вами?

Иосиф удивленно вскинул голову, затем ответил:

– Моя жена и друг нашей семьи со своим семейством, из Бен-Дагона, небольшого городка за Яффой, всего нас шесть человек.

– Отлично. Вам не придется спать на горе. Веди сюда своих, да поскорее, после захода солнца быстро темнеет, а солнце уже низко.

– Да благословит тебя Бог за приют усталым путникам!

После этих слов назаретянин поспешил вернуться к Марии и бетдагониту. Чуть спустя последний собрал все свое семейство. Его жена смотрелась настоящей матерью семейства, дочери походили на мать, какой она была в юности; и, когда вся компания приблизилась к двери, привратник сразу понял, что эти скромные люди будут рады любому приюту.

– Вот та, о ком я говорил, – сказал назаретянин, – а это – наши друзья.

Молодая женщина подняла свой плат.

– Голубые глаза и волосы цвета золота, – прошептал привратник, глядя только на нее. – Именно так выглядел и наш царь, когда пел песнь перед Самуилом.

С этими словами он взял поводок ослика из руки Иосифа и приветствовал Марию:

– Мир тебе, о дщерь Давидова!

Затем обратился ко всем остальным:

– Мир всем вам!

И затем к Иосифу:

– Рабби, пойдем за мной!

Вся компания двинулась по широкому проходу, вымощенному камнем, и оказалась во внутреннем дворике караван-сарая. Для чужака зрелище представило бы интерес; но уроженцы этих мест обратили внимание только на то, что во дворе не было ни лоскута свободного места. По тропинке, оставшейся свободной от тюков товаров, и потом по такому же проходу, что и от входа, они прошли в загон, примыкавший к дому, и миновали верблюдов, лошадей и ослов, жевавших жвачку и дремавших, сбившись в кучи; за ними присматривали сторожа, люди разных рас. Кто-то дремал, другие провожали пришельцев взглядами. Переполненный двор караван-сарая уходил вниз, и путники медленно спускались по нему, поскольку везущие женщин животные имели свое представление о темпе движения. Наконец они ступили на тропинку, ведущую к серому известняковому обрыву, возвышавшемуся к западу от караван-сарая.

– Мы идем к пещере, – лаконично заметил Иосиф.

Их проводник замедлил шаг и дождался, когда Мария поравнялась с ним.

– Пещера, к которой мы направляемся, – обратился он к ней, – стала прибежищем для твоего предка Давида. В ней он некогда дал приют своему народу, созвав его с полей в низине и от источника в долине; позже, когда он уже был царем, то посетил свой старый дом, чтобы отдохнуть здесь и поправить здоровье, приведя с собой большой караван. Ясли остались тут с тех самых пор. Лучше провести ночь на том самом полу, где ночевал и он, чем во дворе или на обочине дороги. А вот и дом у входа в пещеру!

Слова привратника не следовало воспринимать как извинения за предоставляемый кров. Собственно, в извинениях не было необходимости. Место это было самое лучшее из имеющихся. Путники были людьми непритязательными, готовыми удовольствоваться самыми скромными условиями. Более того, для уроженцев Иудеи не было ничего необычного в жилище, устроенном в пещере, – с этим они повседневно сталкивались в быту и слышали каждую субботу в синагогах. Сколько событий священной истории иудеев произошло в пещерах! Кроме того, наши путешественники были иудеями из Вифлеема, для которых это было еще более привычно; здешняя местность изобиловала большими и малыми пещерами, многие из которых были обжиты с незапамятных времен. Ничуть не волновало их и то, что пещера, в которой им предстояло провести ночь, когда-то служила стойлом. Они были потомками народа скотоводов, деливших со своими стадами кров и странствия. Это было в обычае со дней Авраама; шатер бедуина равно служил кровом и его лошадям, и его детям. Так что они с готовностью следовали за своим проводником и, увидев дом, испытали только любопытство. Все, что имело отношение к истории Давида, было интересно и им.

Строение, низкое и узкое, совершенно лишенное окон, лишь немного выступало из скалы, примыкавшей к его задней стене. На ничем не украшенном фасаде выделялась лишь дверь, поворачивавшаяся на огромных петлях, обмазанная толстым слоем охряного цвета глины. Когда проводник отбросил деревянный шкворень запора, мужчины помогли женщинам спуститься с сидений на землю. Откинув полотнище двери в сторону, проводник широким жестом пригласил всех внутрь:

– Заходите!

Войдя, путники в недоумении оглянулись. Им сразу же стало понятно, что строение лишь прикрывало собой вход в естественную пещеру или грот, футов сорока в глубину, девяти или десяти в высоту и двенадцати-пятнадцати – в ширину. Сквозь открытую дверь свет падал на голый пол, освещая снопы пшеницы, охапки сена, глиняную посуду и домашнюю утварь в центре помещения. Вдоль стен пещеры тянулись ясли для овец, сложенные из камня. Ни стойл, ни каких-либо других перегородок в пещере не было. Пыльный пол был устлан соломой, заполнявшей все трещины и неровности, со свода спускалась обильно покрытая пылью паутина, напоминая грязные холстины. В остальном здесь было сравнительно чисто и столь же комфортабельно, как и в спальных закутках караван-сарая. По всей видимости, по образу и подобию этой пещеры и был впоследствии оборудован караван-сарай.

– Располагайтесь! – предложил провожатый. – Сено на полу припасено как раз для путников, берите сколько вам надо.