Роза и ее братья

– Теперь ты моя пациентка, так что на мне и вся ответственность. И выходит, что мое лечение все-таки эффективнее, потому что ты уже выглядишь гораздо лучше, – заявил доктор Алек и рассмеялся так заразительно, что Роза невольно последовала его примеру, а потом язвительно произнесла:

– Только если и ваши лекарства мне не понравятся, я их тоже выброшу в сад – и что вы тогда будете делать?

– Если я пропишу тебе всякую ерунду, выкидывай ее за борт при первой возможности. Так, ну и какие там еще у тебя беды?

– А я так надеялась, что вы забудете спросить.

– Так я не смогу тебе помочь, не зная сути! Ну, давай. Беда номер три.

– Это, наверное, очень нехорошо, но иногда мне хотелось бы, чтобы у меня было поменьше тетушек и бабушек. Они все очень ко мне добры, я стараюсь отвечать им тем же, но они все такие разные – мне все время кажется, что меня растаскивают на куски! – призналась Роза, пытаясь притвориться этаким потерявшимся цыпленком, над которым кудахчут шесть куриц одновременно.

Дядя Алек закинул голову назад и рассмеялся, как мальчишка, потому что прекрасно понимал, что все дивные дамы дружно взялись за весла и гребут невпопад, а в результате только мутят воду и обескураживают бедняжку Розу.

– Я попытаюсь прописать тебе курс дядюшек – посмотрим, поможет ли он исправлению твоей конституции. Беру тебя на свое личное попечение и не стану слушать никаких советов, по крайней мере непрошеных. Не существует другого способа сохранять порядок на борту, а я как-никак капитан этого суденышка, по крайней мере на какое-то время. Ну, что еще?

Но тут Роза умолкла и так сильно покраснела, что дядя сразу же догадался, в чем состоит ее беда.

– Об этой я вряд ли смогу вам рассказать. Выйдет невежливо, а кроме того, я уверена, что бедой ей оставаться недолго.

Эти слова она произнесла с запинкой и так зарделась, что доктор Алек отвел взгляд в сторону далекого моря и произнес очень серьезно и очень ласково – Роза прочувствовала каждое слово и запомнила их надолго:

– Дитя мое, я и не ждал, что смогу с первой минуты завоевать твою любовь и доверие, я просто хочу заверить тебя в том, что отдам этой новой своей обязанности все душевные силы; если я и стану совершать ошибки – а без этого вряд ли обойдется, – никто не будет горевать по этому поводу сильнее, чем я сам. В том, что я тебе чужой, только моя вина, я же хочу стать твоим лучшим другом. То, что ты мало меня знаешь, одна из моих ошибок, и я сейчас искренне в ней раскаиваюсь. Между мною и твоим отцом однажды приключилась своя беда, и я думал, что уже никогда не смогу его простить, вот и чурался его долгие годы. Слава богу, в последний мой к вам приезд мы помирились, тогда-то он мне и сказал, что, если ему придется оставить свою маленькую дочь, он завещает ее мне в знак своей любви. Да, я не смогу занять его место, но я должен постараться стать ей вторым отцом; так что, если она научится любить меня хоть вполовину так же сильно, как любила того прекрасного человека, которого с нами больше нет, я буду очень горд и счастлив. Поверит ли она в мои слова, сделает ли попытку?

Что-то в словах дяди Алека тронуло душу Розы, а когда он протянул ей руку, глядя на нее все так же взволнованно и проникновенно, она, не выдержав, коснулась этой руки своими невинными губами и скрепила их договор полным доверия поцелуем. Сильная рука на миг прижала девочку к широкой груди, и она почувствовала, как оттуда вылетел вздох облегчения. После чего повисло молчание, которое прервал стук в дверь.

Роза перевесилась через подоконник в комнату и сказала: «Входите», а доктор Алек поспешно провел рукавом кителя по глазам и снова принялся насвистывать.

Появилась Фиби с чашкой кофе.

– Дебби велела мне отнести и помочь вам встать, – сказала она, широко распахнув черные глаза, – ей было никак не сообразить, как сюда попал «морячок».

– Я уже одета, так что помогать мне не нужно. А кофе, надеюсь, крепкий и вкусный, – сказала Роза, глядя на окутанную паром чашку в предвкушении удовольствия.

Вот только взять ее она не успела – чашку перехватила смуглая рука, и дядюшка поспешно вставил:

– Минуточку, душа моя, я должен проверить, что там за доза. И такой крепкий кофе ты пьешь каждое утро?

– Да, сэр, и я очень его люблю. Бабуля считает, что он меня бодрит, – мне потом действительно становится лучше.

– Вот откуда бессонница по ночам, учащение пульса при малейшем испуге, вот почему щечки у тебя тускло-желтые, а не ярко-розовые. Больше никакого кофе, моя дорогая, и ты скоро поймешь, что я прав. А есть внизу свежее молоко, Фиби?

– Да, сэр, сколько угодно – только из коровника принесли.

– Его и будет пить моя пациентка. Ступай принеси кувшинчик и еще одну чашку; я бы и сам не отказался. Жимолость от этого не пострадает – у нее же нет нервов.

И к величайшему расстройству Розы, кофе последовал за лекарством.

Доктор Алек заметил обиженное выражение ее лица, но не стал оправдываться, а потом и вовсе разогнал ее хмурость следующими словами:

– Среди моих вещей есть замечательная чашечка, из нее ты и будешь пить молоко: она сделана из дерева и якобы улучшает вкус любого налитого в нее напитка: из таких чашек пьют горькое лекарство. Да, кстати: один из моих сундуков, которые Фиби вчера вечером попыталась затащить наверх, предназначен для тебя. Я знал, что дома меня дожидается целая готовая дочка, поэтому по дороге насобирал разных симпатичных занятных пустяков – в надежде, что среди них она найдет вещицы себе по душе. Завтра с утра разберем все как следует. А вот и молоко! Предлагаю тост за здоровье мисс Розы Кэмпбелл – и пью от всего сердца!

Нелегко дуться, когда перед глазами танцуют призраки сундуков с дивными сокровищами, – вот и у Розы не получилось; вопреки собственной воле она улыбнулась и выпила за собственное здоровье – оказалось, что парное молоко не такое уж противное лекарство.

– Ну а теперь мне пора, пока меня вновь не застукали в неположенном месте, – сказал доктор Алек и изготовился уйти так же, как и пришел.

– А вы всегда входите и выходите, как кот, дядя? – поинтересовалась Роза, которую его причуды сильно позабавили.

– Я, помнится, мальчишкой часто вылезал из окна своей комнаты, чтобы не беспокоить тетушек, вот и теперь поступаю так же – это кратчайший путь, да и сноровка сохраняется, хотя здесь негде лазать по вантам. Ну, до встречи за завтраком! – И он спустился по водостоку, пробежал по крыше и исчез внизу, в зарослях распускающейся жимолости.

– Ой, какой у вас ойпекун занятный! – воскликнула Фиби, забрав чашки из-под молока.

– Мне кажется, он очень добрый, – ответила Роза и последовала за ней – поразглядывать дядины сундуки и попытаться угадать, который из них ее.

Явившись в столовую на звон колокольчика, дядюшка обнаружил, что Роза встревоженно рассматривает новое блюдо – оно исходило паром на столе.

– У тебя новая беда, Роза? – поинтересовался он, положив ладонь на ее гладкую головку.

– Дядя, неужели ты заставишь меня есть овсянку? – трагическим тоном осведомилась Роза.

– А ты ее не любишь?

– Тер-р-петь не могу! – объявила Роза, подкрепив свои слова тем, что наморщила нос, передернулась и застонала.

– Какая же ты шотландка, если не любишь «кашку»? Вот обидно – я сам ее приготовил и думал, что мы полакомимся вдвоем, – вон в ней сколько сливок! Ну да ладно. – И он с расстроенным видом сел на свое место.

Роза твердо решила проявить упрямство, потому что действительно «терпеть не могла» овсяную кашу; но поскольку дядя Алек не стал ее заставлять, она внезапно передумала и все-таки решила попробовать.

– Дядя, я, пожалуй, съем немножко, если тебя это порадует; но все вокруг вечно твердят, какая это полезная пища, поэтому-то я ее и ненавижу, – заявила Роза, сама слегка устыдившись такой глупой отговорки.

– А вот я хочу, чтобы ты ее полюбила, потому что мне нужно, чтобы моя девочка стала такой же здоровой и сильной, как мальчики Джесси, которые с детства едят эту древнюю полезную пищу. Никакого им горячего хлеба, ничего жареного – и в результате они крупнее и крепче всех своих кузенов. Ах, тетушка, дорогая, с добрым утром!

Доктор Алек повернулся поприветствовать пожилую даму, а Роза уселась за стол, приняв твердое решение опустошить тарелку или умереть.

Через пять минут она и вовсе позабыла о том, что ест, – слишком увлекательным оказался застольный разговор. Забавно было слышать, как тетушка Биби называет сорокалетнего племянника «милым мальчиком», а дядя Алек сыпал такими занимательными сплетнями про все на свете и особенно про Женовейник, что ненавистная каша исчезла будто сама по себе.

– Надеюсь, Алек, ты сходишь с нами в церковь, если не очень устал, – сказала старушка, когда с завтраком было покончено.

– Именно с этой целью я и приехал из самой Калькутты, мадам. Но сначала нужно дать сестрам знать о моем появлении – они ведь ждут меня только завтра, и если я покажусь мальчикам без предупреждения, в церкви начнется страшный тарарам!

– Я пошлю Бена на холм, а ты можешь сам зайти к Саре; она будет очень довольна, а времени на это тебе точно хватит.

Доктор Алек тут же пустился в путь, и его не видели до тех самых пор, пока к дверям не подали старенькое ландо. Тетя Изобилия спустилась по лестнице, шурша юбками своего выходного платья, а за ней маленькой черной тенью последовала Роза.

Они двинулись в путь, и по дороге шляпа дяди Алека редко возвращалась к нему на голову, потому что все встречные улыбались ему, и кланялись, и приветствовали его настолько жизнерадостно, насколько это уместно в воскресный день.

Вскоре выяснилось, что предупреждение оказалось отнюдь не излишним, потому что, несмотря на торжественность места и часа, мальчики пребывали в таком возбуждении, что взрослые в первый момент замерли от ужаса перед какой-нибудь неуместной выходкой. Все четырнадцать глаз были устремлены на одного только дядю Алека, а во все те кошмарные вещи, которые воспоследовали по ходу службы, читатель вряд ли сможет поверить.

Через некоторое время Роза уже не решалась более поднять глаза, потому что мальчики спешили поделиться с ней своими чувствами – в результате она не знала, смеяться ей или плакать от радости и досады. Чарли подмигивал ей в оба глаза из-за материнского веера; Мак, не скрываясь, указывал пальцем на рослую фигуру ее соседа; Джейми таращился на них через спинку скамьи – Роза даже испугалась, что его круглые глаза возьмут и выскочат из орбит; Джордж от возбуждения повалил табуретку и уронил три книги; Уилл рисовал китайцев и моряков на своих новеньких манжетах, а потом демонстрировал всем, к величайшему смущению кузины; Стив едва не сорвал богослужение, потому что обжег нос нюхательной солью, – он делал вид, что ему не справиться с собственной радостью; и даже степенный Арчи провинился, потому что написал в своем сборнике гимнов: «Правда же, он загорело-синий?» – и смущенно протянул сборник Розе.