Таинственный ключ и другие мистические истории

– Неужели?

Юноша коротко, язвительно усмехнулся. Звук этот задел Лиллиан и заставил ее сказать с упреком:

– Знаю, что ты гордец, но не отвергай нашу помощь, ведь мы искренни в своем желании. Тем более, что брата у меня нет, и капиталом поделиться не с кем.

– А вам хотелось бы иметь брата или сестру? – спросил Пол, глядя прямо в лицо Лиллиан.

– О да, очень хотелось бы! Тогда меня любили бы такой любовью, какую не даст и родная мать.

– Но с братьями и сестрами надо делиться. Пожалуй, вам пришлось бы отдать немало ценных вещей, которыми вы сейчас владеете единолично. Вас это не пугает?

– Ничуть. Если я полюблю кого-нибудь по-настоящему, я ничего не пожалею для этого человека. Честное слово, Пол, верь мне, прошу тебя.

Лиллиан говорила с жаром и даже оперлась на плечо Пола, как бы для усиления своих слов. Невольно крепкая рука обвила хрупкую фигурку в седле, и великолепная улыбка осветила смуглое лицо, когда юноша ответил с не меньшим пылом:

– Я верю вам, дорогая, и счастлив слышать вашу речь. Не страшитесь, я вам ровня. И все же до тех пор, пока не превращусь из грума в джентльмена, я буду твердо помнить, что вы – моя маленькая госпожа.

На последней фразе он убрал руку, ибо Лиллиан напряглась и покраснела – от удивления, а не от недовольства этой первой брешью в доселе безупречно почтительном поведении своего грума. С минуту оба молчали – Пол потупил взгляд, а Лиллиан перебирала цветы. Наконец, вполне довольная готовым букетом, она заговорила:

– Букет придется маме по вкусу, надеюсь, с его помощью я заглажу свою вчерашнюю вину. Я, знаешь ли, сильно обидела маму одной выходкой – тайком открыла медальон, с которым она не расстается. Мама задремала; я была с ней рядом. Во сне она взялась за медальон и зашептала про какое-то письмо, связанное с папой. Мне давно хочется увидеть папино лицо – я ведь даже не представляю, как он выглядел, потому что его портрета нет в галерее среди изображений моих предков. Ну вот я и заглянула под крышечку медальона, едва мама выпустила его из рук. Да только портрета в нем не было. Только какой-то ключ.

– Ключ! Что за ключ? – в большом волнении спросил Пол.

– Такой маленький серебряный ключик, вроде того, которым запирают мое пианино или черный секретер. Мама проснулась и очень рассердилась.

– От какого замка этот ключ? – не отставал Пол.

– От замка на маминой шкатулке с драгоценностями. Так мама сказала, да только я про эту шкатулку впервые слышу, и где она находится, не представляю. А расспрашивать я не решилась. Вечно я маму огорчаю – не одним, так другим.

Со вздохом раскаяния Лиллиан перевязала букет ленточкой и едва не вздрогнула, передавая цветы Полу – так изменился в лице ее грум.

– Ты будто вмиг повзрослел, и какой же ты стал мрачный! – воскликнула она. – Неужели мои слова так тебя расстроили?

– Нет, мисс Лиллиан. Просто я задумался.

– Значит, больше не задумывайся! У тебя сразу морщина появляется меж бровей, ужас какая глубокая, глаза делаются почти черными, а рот свирепо кривится. Вообще ты очень странный, Пол: то весел, будто мальчик, то мрачнеешь, будто мужчина, у которого забот невпроворот.

– Так и есть. У меня забот невпроворот, и неудивительно, что я выгляжу взрослым и мрачным.

– Какие же это заботы, Пол?

– Я размышляю, как поймать удачу и завоевать возлюбленную.

Всякий раз, когда Пол начинал говорить таким тоном и принимал такой серьезный вид, Лиллиан казалось, будто они поменялись местами и теперь уже Пол – господин, а она – служанка. Тщетно детский разум бился над этой загадкой, причем своенравной юной гордячке нравилась такая перемена. Пол заявил, что пора возвращаться – и Лиллиан с нехарактерной для себя готовностью подчинилась. Ехали они рядом; широкополая шляпа позволяла Лиллиан украдкой рассматривать лицо Пола. Раньше ей не доводилось наблюдать за Полом, когда он об этом не подозревал. Теперь его губы шевелились, хотя ни словечка Лиллиан расслышать не смогла, черные брови были нахмурены, а один раз Пол прижал ладонь к груди, к медальону – вероятно, подумал о своей возлюбленной.

«Что-то беспокоит Пола, я хочу, чтобы он рассказал мне и позволил ему помочь, если это будет в моих силах. Когда-нибудь я заставлю его показать мне ее портрет. Мне интересно, как она выглядит», – думала Лиллиан, вздыхая.

Впрочем, скоро настроение Пола изменилось. Он, улыбаясь, помогал спешиться своей госпоже, а взяв в ладонь изящную ножку, поднял на Лиллиан лучистый взгляд. Зато теперь сама Лиллиан была задумчива. Она, полная недетского достоинства, которое очень ей шло, чинно поблагодарила юного грума и проследовала в дом. Длинная юбка для верховой езды зрительно вытягивала фигуру, и девочка казалась взрослой барышней. Провожая ее взглядом, Пол усмехнулся, затем вскочил в седло и помчался к конюшне, словно только бешеная скорость могла дать выход его чувствам.

– Тебе письмо, сынок, аж из Италии. Любопытно, кто у тебя в этих дальних краях? – сказал Бедфорд, когда Пол снова появился в доме.

Бросив «Спасибо», Пол схватил письмо и метнулся к себе в комнату, где торопливо надорвал конверт, но уже после прочтения первой строки рухнул на стул, будто получил удар под дых, становясь еще бледнее по мере того, как он читал. Наконец письмо выпало из рук, и голосом, полным отчаяния, Пол воскликнул:

– Надо же ему было умереть именно сейчас!

Целый час юноша провел в размышлениях. Дверь была заперта изнутри, шторы опущены, на столе лежали письма, заметки, планы, рисунки, листы пергамента – все это хранилось в папке, с которой Пол не расставался. Над этими-то бумагами он и застыл. На его лице, как в калейдоскопе, надежда сменялась унынием, решимость – раскаянием. Пол снял медальон, раскрыл его, внимательно рассмотрел содержимое – кольцо, закрепленное на одной створке, и миниатюру – улыбающееся детское личико. Глаза его наполнились слезами, он захлопнул медальон и спрятал на груди, прошептав:

– Бедняжка моя! Я тебя не забуду и не оставлю, что бы ни случилось. Да поможет мне время, ибо мою миссию придется отложить. Разве что предприму последнюю попытку…

– Эстер, я собираюсь спать, а пока ты готовишь постель, я прогуляюсь.

Говоря так, леди Тревлин плотнее закуталась в шаль и медленно двинулась по длинной галерее, которую освещали только лунные лучи да отблески огня в камине. Галерея вела в главную залу. Этим помещением не пользовались, и только Эстер время от времени заглядывала туда смахнуть пыль и открыть окна для проветривания, да еще сама миледи проводила там годовщину смерти сэра Ричарда. Обыкновенно леди Тревлин добиралась в своих вечерних прогулках до последнего окна, не далее, да и сами прогулки предпринимала потому, что вечная тревога требовала от нее физической активности. Однако теперь, проделав свой ежевечерний путь, леди Тревлин застыла, ибо из-под двери, ведшей в главную залу, пробивалась полоса желтого света. Ключ был только у миледи, в тот день ни она, ни Эстер не входили в залу. Промелькнули тени чьих-то ног, на мгновение заставив померкнуть световую полосу, и леди Тревлин ощутила на коже ледяные щупальца нервного озноба. Под воздействием импульса она схватилась за серебряную дверную ручку и расслышала, как задвигают в зале ящик бюро. Тогда она приникла к замочной скважине, но ничего не увидела, ибо в скважину был вставлен ключ. Леди Тревлин поспешила в свою комнату, взяла собственный ключ с туалетного столика и, велев Эстер следовать за собой, вернулась к зловещей двери.

– Что стряслось, миледи? – спросила Эстер, не на шутку встревоженная видом и действиями госпожи.

– Там свет, там звуки, там тени! Скорее! – Леди Тревлин пояснила, указывая на дверь: – Вон полоса света, неужели ты не видишь?

– Нет, миледи, темно там, в зале-то, – возразила Эстер.

Хотя свет действительно погас, миледи все равно вставила ключ в замочную скважину. К ее изумлению, ключ легко повернулся, и дверь открылась, явив сумрачное, необитаемое помещение. Эстер храбро вступила в залу, миледи после некоторых колебаний последовала за ней. Пока она медлила на пороге, Эстер успела заглянуть за каминный экран и за трубу, обшарить платяной шкаф, поискать за бюро из черного дерева, где хранились бумаги и личные вещи сэра Ричарда. Никто не обнаружился, даже мышь не выскочила из-за угла. Успокоенная, Эстер обернулась к госпоже, а та, указывая на кровать под бархатным балдахином, выдохнула:

– Ты забыла про нее.

Причина, однако, была не в забывчивости, просто Эстер, при всей своей отваге, содрогалась при мысли, что придется поднять полог и взглянуть туда, где много лет назад лежал ее покойный господин, ибо до сих пор ей отчетливо помнилось мертвое лицо на подушке. Эстер полагала, что свет под дверью и звуки внутри – плоды расстроенного воображения миледи. Горничная и в залу-то вошла, только чтобы успокоить госпожу. Тайна смерти сэра Ричарда по-прежнему тревожила умы всех, кто помнил эту трагедию, и сама Эстер испытывала в зале суеверный ужас. С нервическим смешком она заглянула под кровать и отдернула балдахин, говоря по возможности беззаботно:

– Сами изволите видеть, миледи, никогошеньки тут…

Слова замерли на ее губах, ведь слабое пламя свечи рассеяло мрак смертного одра, и обе – госпожа и служанка – увидели на подушке бледное лицо в обрамлении темных волос и бороды, с закрытыми глазами – застывшее лицо покойника. Долгий, пронзительный вопль, исторгнутый леди Тревлин, всполошил весь дом. Она упала возле кровати, а Эстер, выронив и свечу, и край балдахина, поспешила подхватить свою госпожу и вынести из населенной призраками комнаты. У нее достало разумения запереть за собою дверь, а через считанные минуты дюжина всполошенных слуг толпилась в галерее, и Эстер изложила им события, одновременно пытаясь привести в чувство леди Тревлин. Велик был всеобщий страх, но по силе с ним соперничало нежелание мужской прислуги войти в залу, подчинившись Эстер, которая первая овладела собой.

– Где Пол? Хотя он еще мальчишка, у него сердце мужчины, – произнесла Эстер, пронзивши гневным взором мужчин, что пятились от двери.

– Его здесь нет. Боже! А если это он озорничает? Привиденьем прикидывается? Правда, это на него непохоже, – пискнула Бесси, молоденькая горничная мисс Лиллиан.

– Это точно не он, я сама заперла его на ключ в комнате. Он ведь ходит во сне, вот мне и тревожно было, вдруг он, слоняясь по дому, миледи напугает. Ладно, пускай спит, а то еще, чего доброго, от потрясенья припадки сделаются чаще да опаснее. Бедфорд и Джеймс, ступайте за мной, я не боюсь ни призраков, ни плутов.

Выражение лица Эстер противоречило ее словам. И все-таки она первой вступила в залу и отдернула балдахин. Постель была пуста, однако подушка хранила вмятину, словно от человеческой головы, а еще – единственное алое пятнышко, похожее на кровь. При виде этого пятнышка Эстер побледнела; ей пришлось даже опереться на локоть дворецкого.

– А помните, Бедфорд, – зашептала она, – в ту ночь, когда мы господина в гроб клали, изо рта у него капля крови вытекла? Губы-то белехоньки были, как полотно. Верно вам говорю: являлся сюда сам сэр Ричард.

– Господом богом заклинаю, молчите! Теперь никто и глаз не сомкнет, когда в доме привиденье поселилось! – выдохнул Бедфорд, пятясь к двери.

– Искать дальше толку нет. Ступайте спать, да помалкивайте про сегодняшнее, – распорядилась Эстер, выйдя из залы. Предварительно она проверила, плотно ли закрыты окна, и заперла дверь на ключ. При себе она оставила только дворецкого и экономку.

– Вы, Бедфорд, покараульте до утра возле хозяйской спальни. А вы, миссис Прайс, поможете мне привести миледи в чувства, боюсь, с бедняжкой опять лихорадка сделается – как тогда, – сказала Эстер.

Наступило утро и принесло с собой новую тревогу. Ибо, даром что дверь в комнату Пола была заперта снаружи, юноша исчез, а под окном не нашлось никаких следов…

Глава V