Жестокие слова

Ее утка покачала головой и хлопнула крыльями. Бовуар настолько привык видеть Рут с птицей, что даже не удивлялся. На самом деле, хотя он ни за что не признался бы в этом, он был рад, что Роза все еще жива. Все остальное вокруг этой старой перечницы надолго не задерживалось.

– Нам необходимо снова воспользоваться этим зданием, – сказал он и отвернулся от милой парочки.

Несмотря на старость, хромоту и пылкий темперамент, Рут Зардо была выбрана главой добровольной пожарной команды. Как подозревал Бовуар, сделано это было в надежде, что в один прекрасный день она погибнет в пламени. Но еще он подозревал, что она не горит.

– Нет. – Рут стукнула тростью по бетонному полу. Роза не подпрыгнула – подпрыгнул Бовуар. – Вы не получите это помещение.

– Прошу прощения, мадам Зардо, но нам оно необходимо, и мы его займем.

Голос его звучал уже не так любезно, как прежде. Эти трое смотрели друг на друга, и моргала из них только Роза. Бовуар знал единственный способ, с помощью которого эта психованная может восторжествовать: если она начнет читать свои муторные, невнятные стихи. Где нет ни одной рифмы. Никакого смысла. Но еще он знал, что из всех людей в деревне она последняя стала бы читать эти стихи. Ее творения смущали ее саму, она вроде бы даже стыдилась их.

– Как ваши стихи? – спросил он и тут же увидел, что она дрогнула.

Ее коротко стриженные волосы были седыми и редкими и так плотно лежали на голове, что возникало впечатление, будто видишь ее белесый череп. Шея у нее была щуплая и жилистая, а высокое тело, когда-то сильное, явно ослабело.

– Я где-то слышал, что у вас скоро выходит новая книга.

Рут Зардо чуть подалась назад.

– Здесь и старший инспектор, как вам, вероятно, известно. – Голос Бовуара наполнился дружескими, убедительными, теплыми интонациями. Старуха смотрела так, будто перед ней был Сатана. – Я знаю, с каким нетерпением он ждет разговора с вами об этом. Он скоро здесь появится. Он ведь ваши стихи наизусть знает.

Рут Зардо развернулась и вышла.

Ему удалось сделать это. Он изгнал ее. Ведьма была мертва или, по меньшей мере, удалена.

Бовуар принялся оборудовать свой штаб. Заказал столы, аппаратуру связи, компьютеры, принтеры, сканеры, факсы. Пробковые плиты и ароматизированные фломастеры. Он приколотит пробковую доску поверх постера с этой ухмыляющейся сумасшедшей поэтессой. А над ее лицом он будет делать записи о ходе расследования.

* * *

В бистро царило спокойствие.

Криминалисты, обследовавшие место преступления, уехали. Агент Изабель Лакост, как всегда дотошная, стояла на коленях у того места, где было обнаружено тело. Она хотела быть абсолютно уверенной, что никакие улики не остались незамеченными. Старшему инспектору Гамашу казалось, что Оливье и Габри замерли на одном месте, – они и в самом деле сидели, не шевелясь, на старом выцветшем диване перед камином, погруженные каждый в свой собственный мир. Они смотрели на огонь, зачарованные пляшущими язычками пламени. Ему стало любопытно, о чем они думают.

– О чем вы думаете? – спросил Гамаш, подойдя к ним и усевшись в большое кресло, стоящее рядом.

– Я думал о мертвеце, – сказал Оливье. – Пытался понять, кто он такой. Что делал здесь. Есть ли у него семья. Не ищут ли его.

– А я думал о ланче, – признался Габри. – Кто-нибудь еще хочет есть?

Агент Лакост подняла голову:

– Я хочу.

– И я тоже, patron,[16 - Здесь: хозяин (фр.).] – сказал Гамаш.

Когда Габри начал позвякивать в кухне кастрюлями и посудой, Гамаш чуть подался к Оливье. Их никто не мог услышать. Оливье посмотрел на него безучастным взглядом. Но старший инспектор и раньше видел этот взгляд. Вообще-то, смотреть безучастным взглядом почти невозможно. Если только ты сам не хочешь этого. Старший инспектор знал, что за безучастным выражением лица скрывается бешеная работа мысли.

Из кухни донесся легко узнаваемый запах чеснока, и они услышали, как Габри напевает «Что нам делать с пьяным моряком?».[17 - Слова из английской морской песни, которая пелась при исполнении разных работ на корабле. Аналог русской песни «Эй, ухнем».]

– Габри решил, что этот человек был бродягой. А вы что думаете?

Оливье вспомнил глаза – остекленевшие, уставившиеся в одну точку. И еще он вспомнил свое последнее посещение хижины.

«Хаос наступает, старичок, и его не остановить. На это ушло немало времени – но вот теперь он здесь».

– А кем еще он мог быть?

– У вас есть мысли, почему его убили в вашем бистро?

– Не знаю. – Из Оливье словно выпустили воздух. – Я голову над этим сломал. Зачем кому-то понадобилось убивать человека здесь? Это лишено всякого смысла.

– Это имеет свой смысл.

– Да? – Оливье подался вперед. – Какой?

– Не знаю. Пока не знаю.

Оливье посмотрел на устрашающе спокойного человека, который, не повышая голоса, вдруг заполнил собой всю комнату.

– Вы его знали?

– Вы уже спрашивали меня, – огрызнулся Оливье, но тут же взял себя в руки. – Извините, но вы и в самом деле спрашивали, а это действует на нервы. Я его не знал.

Гамаш уставился на него. Лицо Оливье покраснело, разрумянилось. Вот только от чего – от злости, от жара из камина или оттого, что он солгал?

– Кто-то его знал, – сказал наконец Гамаш.

Он откинулся на спинку кресла, чтобы создать у Оливье впечатление, что больше не давит на него. Дает вздохнуть.

– Но не я и не Габри. – Оливье сдвинул брови, и Гамашу показалось, что он искренне расстроен. – Что он здесь делал?

– «Здесь» – это в Трех Соснах или в бистро?

– И в Трех Соснах, и в бистро.

Но Гамаш знал, что Оливье солгал ему. Он имел в виду бистро – это было очевидно. При расследовании убийства люди часто лгали. Если первой жертвой войны становилась истина, то при расследовании убийства первой жертвой нередко становилась ложь, которой люди пытались прикрыться. Ложь, которой они обманывали себя. Ложь, которой они пытались убедить друг друга. Эта маленькая ложь позволяла им вставать с кровати холодным темным утром. Гамаш и его команда выявляли ложь и обличали ее. Делали это, пока все маленькие истории, сочиненные для облегчения жизни их авторов, не исчезали. Все лжецы оставались нагишом. Трудность состояла в отделении важной лжи от несущественной. Ложь Оливье показалась Гамашу маленькой. Но тогда зачем ему вообще понадобилось лгать?

Габри притащил поднос с четырьмя тарелками, над которыми поднимался парок. Несколько минут – и они уже сидели вокруг камина, ели феттучини с креветками и устрицы с чесноком в оливковом масле. Свежий хлеб и бокалы с белым сухим вином тоже были не лишними.

Они ели, разговаривая о длинном уик-энде на День труда, о буковых деревьях, о конских каштанах. О возвращении ребят в школу, о том, что дни становятся все короче.

Кроме них, в бистро никого не было. Но старшему инспектору оно казалось заполненным. Заполненным ложью, которую они слышали, ложью, которая вызревала и ждала своего часа.

Глава пятая

После ланча, когда агент Лакост пошла договариваться о ночевке всей команды в дешевой гостинице Габри, Арман Гамаш медленно двинулся в противоположном направлении. Противный дождик на некоторое время перестал, но туман цеплялся за лес и холмы, окружающие деревню. Люди выходили из своих домов по делам или чтобы поработать в саду. Гамаш прошел по размытой дороге, потом повернул налево, к горбатому мосту через реку Белла-Беллу.

– Проголодался? – Гамаш открыл дверь старого вокзала, держа в вытянутой руке пакет из оберточной бумаги.