Хороните своих мертвецов

– Сколько вам нужно времени? – спросил Ланглуа.

– Двенадцать часов плюс-минус час. Нам повезло с местом. Оно не изменяется. Ни дождя, ни снега, ни колебаний температуры. Подробности я смогу сообщить позднее.

Он повернулся, собрал свои инструменты, потом кивнул Ланглуа и Гамашу. Но не ушел – задержался, оглядывая подвал.

Ему явно не хотелось уходить. Ланглуа вперился в него взглядом, и молодой человек немного утратил самоуверенность, но тут же овладел собой:

– Нельзя ли мне остаться?

– Зачем? – спросил Ланглуа нелюбезным голосом.

Доктор упорствовал:

– Вы знаете.

Инспектор Ланглуа повернулся к нему всем телом, вынуждая его продолжать:

– Не знаю. Скажите мне.

– Понимаете… – Доктор запнулся. – Возможно, вы найдете еще что-нибудь.

Почувствовав, как напрягся инспектор, Гамаш подался к нему и прошептал:

– Может быть, лучше ему остаться.

Ланглуа нехотя кивнул, и коронер вышел из круга света, шагнув через резкую границу в темноту. И стал ждать.

На всякий случай.

Все здесь знали, что это за случай.

Старший инспектор Гамаш приблизился к телу. Яркий свет не оставлял места для воображения. Он высвечивал грязную одежду убитого, спутанные длинные седые волосы, перекошенное лицо. Руки, сжатые в кулаки вместе с землей. Жуткие раны на голове.

Гамаш опустился на колени.

Да, ошибиться в идентификации тела было невозможно. Экстравагантные черные усы, контрастирующие с белыми волосами. Длинные, кустистые брови – их с таким удовольствием пародировали политические карикатуристы. Нос картофелиной и пронзительные, почти безумные голубые глаза. Даже в смерти их взгляд оставался пристальным.

– Огюстен Рено, – сказал Ланглуа. – Сомнений нет.

– А Самюэль де Шамплейн?

Гамаш произнес вслух то, о чем думали все в этом помещении, все в этом sous-sol, все в этом здании. Но никто из них не говорил об этом вслух. Вот это и был тот «случай».

– Никаких следов?

– Нет пока, – с несчастным видом ответил Ланглуа.

Потому что там, где находился Огюстен Рено, неизменно обнаруживался и кто-то другой.

Самюэль де Шамплейн. Мертвый вот уже почти четыре столетия, но связанный с Огюстеном Рено.

Шамплейн, который в 1608 году основал Квебек, был давно мертв и похоронен.

Вот только где?

Эта великая тайна преследовала квебекцев. Каким-то образом они за прошедшие века потеряли своего основателя.

Они знали, где похоронены личности начала XVII века гораздо меньшего масштаба, лейтенанты и капитаны бригады Шамплейна. Они эксгумировали и перезахоронили бессчетное число миссионеров. Пионеры, фермеры, монахини, первые французские поселенцы – места их захоронений были известны. На их скорбные могилы приходили школьники, священники в дни праздников, туристы и гиды. Имена Эбера, Фронтенака и Мари де л’Инкарнасьон[26 - Луи Эбер (1575–1627) считается первым канадским аптекарем. Луи де Буад, граф Фронтенак (1622–1698) – французский воин и придворный, губернатор Новой Франции. Мари де л’Инкарнасьон (1599–1672) – французская монахиня-миссионер, создательница монастыря урсулинок в Новой Франции.] звучали по всему Квебеку, об их бескорыстии, их мужестве рассказывались истории.

Но один оставался ненайденным. Одни останки оставались ненайденными.

Отец Квебека, самый почитаемый, самый знаменитый, самый бесстрашный. Первый квебекец.

Самюэль де Шамплейн.

И один человек всю свою жизнь посвятил его поискам. Огюстен Рено перекопал, перелопатил немалую часть Старого города Квебек-Сити, следуя причудливым наводкам, всплывавшим на поверхность.

И вот он оказался под помещением Литературно-исторического общества, этого бастиона англоязычного Квебека. Оказался здесь с лопатой.

Мертвый. Убитый.

Почему он здесь оказался? Похоже, на это был один ответ.

– Сообщить премьер-министру? – спросил Ланглуа у Гамаша.

– Oui. Премьер-министру, министру общественной безопасности. Главному археологу. «Голосу англоговорящего Квебека». Обществу Иоанна Крестителя. Квебекской партии. – Гамаш сурово взглянул на Ланглуа. – Потом вам нужно будет созвать пресс-конференцию и оповестить население. Всех в равной мере. Одновременно.

Это предложение выбило Ланглуа из колеи.

– А вы не думаете, что лучше не поднимать лишнего шума? Ну то есть, ведь это Огюстен Рено, а не премьер-министр. Этот человек был своего рода клоуном. Никто не относился к нему серьезно.

– Но серьезно относились к его поискам.

Инспектор Ланглуа посмотрел на Гамаша, но ничего не сказал.

– Вы, конечно, должны поступать так, как считаете нужным, – добавил старший инспектор, которому был симпатичен этот человек. – Но в качестве консультанта даю вам такой совет. Сообщите всем, и сообщите как можно скорее, прежде чем воинствующие элементы начнут распространять слухи.

Гамаш перевел взгляд за круг яркого света, в темноту подвалов за этим помещением.

Неужели Самюэль де Шамплейн находится где-то здесь? Арман Гамаш, изучавший квебекскую историю, ощутил дрожь, невольный трепет.

А если он чувствовал это, то что же будут чувствовать другие?

Элизабет Макуиртер чувствовала себя неважно. Она повернулась спиной к окну. К окну и виду из него, который до этого дня неизменно доставлял ей удовольствие. Она по-прежнему могла видеть металлические крыши, трубы, здания, целиком построенные из плитняка, снег, теперь усилившийся. Но еще она видела машины телевизионщиков, машины с эмблемами радиостанций на дверях. Видела мужчин и женщин, знакомых ей по телевизионному экрану и фотографиям в «Ле солель» и «Ла пресс». Журналистов. И не только желтую прессу. Не только людей из программы «Алло, полиция» (хотя они тоже присутствовали), но и уважаемых ведущих новостей.

Со своим искусственным освещением и камерами наготове они выстроились перед зданием, словно для игры в «красного пирата»[27 - Детская уличная игра наподобие «Али-бабы».], и вещали на всю провинцию. «Что же они там говорят?» – спрашивала себя Элизабет.

Но ничего хорошего говорить они не могли, а то, что говорили, могло различаться лишь по степени плохого.