Жестокие слова

Он выразительно посмотрел на Анни и Дэвида, потом на собаку. Смысл его взгляда не ускользнул даже от Дэвида.

– О боже, – добродушно проговорил тот и, встав с мягкого дивана, отправился вместе с Анни на поиски поводка и ошейника Анри.

* * *

К тому времени как старший инспектор Гамаш и инспектор Бовуар прибыли в Три Сосны, местная полиция уже перекрыла доступ в бистро, и местные жители толклись рядом под зонтиками, глазея на старое кирпичное здание – место проведения стольких торжеств и вечеринок. Теперь оно стало местом преступления.

Когда Бовуар выехал на дорогу, ведущую под уклон в деревню, Гамаш попросил его остановиться.

– Что-то случилось? – спросил инспектор.

– Просто хочу посмотреть.

Сидя в теплой машине, двое мужчин под неторопливые взмахи дворников разглядывали деревню. Перед ними был деревенский луг с прудом и скамьей, клумбами роз и гортензий, поздноцветущих флоксов и алтея. А в конце луга, соединяя его и деревню, стояли три высокие сосны.

Гамаш обвел взглядом дома, приютившиеся в долине. Тут были траченные временем, обшитые вагонкой коттеджи с широкими крылечками и плетеными стульями. Тут были сложенные из плитняка домишки, построенные столетия назад первыми поселенцами, которые расчистили эту землю и извлекли из нее этот камень. Но большинство домов в долине были из розового кирпича, их построили лоялисты,[13 - Лоялисты – сторонники единой империи, жители британских колоний в Северной Америке, занявшие во время американской Войны за независимость (1775–1783) сторону английской короны. Многие из них покинули колонии и осели в Канаде.] бежавшие сюда после Американской революции. Три Сосны располагались всего в нескольких километрах от границы с Вермонтом, и если теперь отношения со Штатами стали дружественными и близкими, то в давние времена их трудно было назвать таковыми. Люди, основавшие деревню, пребывали в отчаянии и искали убежище, прячась от войны, цели которой были так от них далеки.

Старший инспектор скользнул взглядом по рю Дю-Мулен и там, на склоне холма на краю деревни, увидел маленькую белую англиканскую церковь Святого Томаса.

Гамаш снова перевел взгляд на небольшую толпу, стоящую под зонтиками, – люди разговаривали, показывали пальцами, смотрели. Бистро Оливье находилось ровно в середине полукружья магазинов, каждый из которых соседствовал со следующим. Гастроном, принадлежащий месье Беливо, пекарня Сары, бистро Оливье и, наконец, магазин новой и старой книги Мирны.

– Поехали, – сказал Гамаш.

Бовуар ждал этого слова, и машина медленно тронулась с места. К сбившимся в кучку подозреваемым, к убийце.

Но один из первых уроков, усвоенных Бовуаром от старшего инспектора, когда он поступил в отдел по расследованию убийств Квебекской полиции, состоял в том, что для поимки убийцы не следует идти вперед: нужно двигаться назад, в прошлое. Именно там начиналось преступление, там родился убийца. Какое-то событие, возможно давно забытое всеми остальными, укоренилось в памяти убийцы и с тех пор не давало ему покоя.

То, что убивает, невидимо, предупреждал Бовуара старший инспектор. Поэтому-то оно так опасно. Это не пистолет, не нож и не кулак. Его наступления нельзя увидеть. Это эмоция. Отвратительная, тошнотворная. Она только и ждет минуты, когда можно будет нанести удар.

Машина медленно подъехала к бистро, к телу.

– Merci, – сказал Гамаш спустя минуту, когда местный полицейский открыл ему дверь бистро.

Молодой человек хотел было остановить чужака, но что-то ему помешало.

Бовуару нравилась неизменная реакция местных копов, которых неожиданно осеняло, что этот крупный человек пятидесяти с небольшим лет не просто любопытствующий обыватель. Молодым полицейским Гамаш напоминал их отцов. В нем была какая-то вежливость. Он всегда носил костюм или пиджак с галстуком и серые фланелевые брюки, как сегодня.

Бросались в глаза его усы, аккуратно подстриженные и с сединой. В его темных, чуть вьющихся около ушей волосах тоже начала появляться седина. В такие дождливые дни, как сегодня, старший инспектор надевал шляпу, которую снимал, входя в дом, и тогда молодые полицейские видели его лысеющий затылок. А если этого было недостаточно, они заглядывали в глаза Гамаша. Все это делали. Глаза были темно-карие, задумчивые, умные. И в них присутствовало еще какое-то качество, отличавшее знаменитого главу отдела по расследованию убийств Квебекской полиции от других старших офицеров.

Глаза у него были добрые.

Бовуар знал, что в этом состоит его сила и его слабость.

Гамаш улыбнулся удивленному полицейскому, оказавшемуся лицом к лицу с самым знаменитым копом Квебека. Он протянул руку, и молодой полицейский после нескольких мгновений растерянности пожал ее.

– Patron,[14 - Здесь: шеф, начальник (фр.).] – произнес он.

– О, я так надеялся, что приедете именно вы! – Из другого конца зала, мимо полицейских, склонившихся над телом, к Гамашу спешил Габри. – Мы спрашивали, не пришлет ли полиция именно вас, но, очевидно, подозреваемые не могут выбирать сыщика по своему хотению. – Он обнял старшего инспектора и повернулся лицом к помещению, заполненному полицейскими. – Ну вот видите, я его знаю. – Он прошептал Гамашу: – Я думаю, нам лучше не целоваться.

– Мудрое решение.

У Габри был усталый, измученный, но собранный вид. Волосы растрепаны, впрочем, такое с ним случалось довольно часто. За его спиной стоял Оливье, тихий, почти незаметный. Он тоже был растрепан, хотя прежде за ним такого не замечалось. Вид у него был изможденный, под глазами синяки.

– Коронер сейчас будет, старший инспектор. – Агент Изабель Лакост подошла к нему поздороваться. Она была одета в простую юбку и легкий свитер, умудряясь при этом выглядеть стильной. Как и большинство квебекцев, она была миниатюрной и уверенной. – А вот и доктор Харрис.

Они посмотрели в окно и увидели, что толпа расступилась, пропуская женщину с медицинским саквояжем. В отличие от агента Лакост доктор Харрис умудрялась носить простую юбку и свитер так, что они выглядели немного безвкусно. Но доктор Харрис чувствовала себя в них удобно. А в такой промозглый день, как сегодня, «удобно» означало «очень привлекательно».

– Хорошо, – сказал старший инспектор, поворачиваясь к агенту Лакост. – Итак, что нам известно?

Лакост подвела Гамаша и инспектора Бовуара к телу. Они опустились на колени – это действие и ритуал они проделывали не одну сотню раз. Это был удивительно человеческий жест. Они не прикоснулись к телу, но склонились очень близко к нему, так близко, как бывали разве что с родней.

– Убитого ударили сзади по голове тупым предметом. Чем-то чистым, твердым и узким.

– Кочергой? – спросил Бовуар, кинув взгляд на камин, растопленный Оливье.

Гамаш тоже посмотрел в ту сторону. Утро стояло сырое, но вовсе не холодное. Растапливать камин не было нужды. Возможно, его растопили скорее для уюта, чем для тепла.

– Если это сделали кочергой, то она была чистой. Коронер, конечно, исследует этот вопрос досконально, но в ране нет очевидных следов грязи, сажи, дерева – ничего такого.

Слушая агента Лакост, Гамаш смотрел на дыру в голове убитого.

– Значит, орудие убийства не найдено? – спросил Бовуар.

– Пока нет. Мы, конечно, ищем.

– Кто он такой?

– Мы не знаем.

Гамаш оторвал взгляд от раны и посмотрел на Лакост, но ничего не сказал.

– Документов при нем никаких нет, – продолжала она. – Мы проверили все его карманы – безрезультатно. Даже носового платка нет. И никто, похоже, его не знает. Это белый мужчина лет семидесяти пяти. Худой, но не из-за плохого питания. Рост пять футов семь дюймов, может быть, пять и восемь.

Несколько лет назад, когда агент Лакост только поступила в отдел по расследованию убийств, ей казалось странным говорить о таких вещах – старший инспектор и сам прекрасно это видел. Но он учил их всех делать это, и она делала. И лишь несколько лет спустя, когда она уже сама шефствовала над новичками, ей стала очевидна ценность такого упражнения.

Благодаря ему они оба убеждались, что видят одно и то же. Полицейские подвержены ошибкам и субъективны в той же мере, что и все остальные. Они могли не заметить чего-то, неверно интерпретировать увиденное. А такое проговаривание снижало эту вероятность.

– В руках у него ничего нет. И под ногтями тоже, кажется, ничего. Никаких синяков. Никаких видимых следов борьбы.

Они поднялись с колен.

– Состояние помещения подтверждает это.

Они огляделись.

Все на своих местах, ничто не перевернуто. Всюду чистота и порядок.

Это помещение располагало к покою. Камины по обоим концам освещенного бистро делали атмосферу не такой мрачной. Свет отражался от полированных досок пола, потемневших под воздействием времени и фермерских подошв.