Убивая Еву

Поиск в Интернете дает массу фотографий Фарфалья. На вид – властная, с горделивыми, строгими чертами, она выглядит старше своих двадцати шести. Некоторые фото опубликованы на собственном сайте певицы, где также есть полная история ее карьеры по сегодняшний день, подборка рецензий и расписание концертов на ближайшие месяцы. Просматривая список ангажементов, Вилланель делает паузу. Прищурившись, она кончиком пальца касается шрама на верхней губе. Затем кликает на ссылку и попадает на сайт палермского Театро Массимо.

Обучение Оксаны заняло почти год.

Поначалу это был сущий кошмар. Шесть недель физической подготовки и рукопашного боя на пустынном, продуваемом всеми ветрами островке в Эссексе. Ее привезли в начале декабря. В наставники к ней определили Фрэнка, бывшего инструктора из морского спецназа, жилистого, скупого на слова человека лет шестидесяти со взглядом холодным, как Северное море. В любую погоду он носил один и тот же выцветший хлопковый спортивный костюм и пару старых кроссовок. Фрэнк не знал жалости. Месяцы в добрянском СИЗО истощили Оксану, она потеряла форму, и первые две недели нескончаемого бега по прибрежным болотам, когда в лицо тебе лупит мокрый снег, а в ботинках хлюпает жирная грязь, казались сущей пыткой.

Ее поддерживала решимость. Что угодно, даже смерть от переохлаждения в болоте – всё лучше возвращения в русскую тюрьму. Фрэнк понятия не имел, кто она такая, и ему было наплевать. Перед ним стояла одна задача – привести ее в состояние боевой готовности. В течение всего курса она жила в сборном ниссеновском домике на островке, покрытом грязью и галькой, – дамба длиной в четверть мили связывала его с сушей. В годы холодной войны тут размещалась станция раннего предупреждения, и на острове по-прежнему лежала мрачная тень, напоминавшая о его былом апокалиптическом предназначении.

В первую ночь Оксана так замерзла, что не могла заснуть, но потом усталость взяла свое, и следующим вечером она уже к девяти, закутавшись в единственное одеяло, забылась мертвым сном. А в четыре утра Фрэнк пинком распахивал дверь из гофрированного железа, бросал дневной рацион – как правило, воду в пластиковой бутылке и пару банок консервов из мяса и овощей – и выходил, давая ей натянуть футболку, армейские штаны и ботинки, не успевшие просохнуть со вчерашнего дня. Потом два часа пробежек – через остров по топкой серой грязи или вокруг острова вдоль подмерзшей границы прилива, – и они возвращались в домик, чтобы заварить чай и разогреть в котелке консервы на маленькой гексаминовой плитке. К восходу они уже снова были на ногах, меся грязь, пока Оксану не начинало рвать от изнеможения.

Ближе к вечеру, когда опускалась темнота, они отрабатывали приемы рукопашного боя. За многие годы Фрэнк выработал свою систему, усовершенствовав и объединив элементы джиу-джитсу, уличной драки и других дисциплин. Акцент он ставил на импровизацию и скорость, а поединки нередко проводились по колено в морской воде, где грязь с галькой коварно скользили под ногами. Увидев, что Оксаниного английского недостаточно, Фрэнк стал тренировать ее исключительно практикой. Научившись от отца основам спецназовской техники, Оксана полагала, что в умении драться она не полный профан, но Фрэнк, казалось, предугадывал любое ее движение – с небрежной легкостью он отражал удары, вновь и вновь окуная ее в ледяную воду.

Ни к кому в жизни Оксана не испытывала такой ненависти, как к этому бывшему десантнику-инструктору. Никто и никогда – даже в пермском детдоме и добрянском СИЗО – столь систематически не подвергал ее оскорблениям и унижениям. Ненависть переросла в еле сдерживаемое бешенство. Ее зовут Оксана Борисовна Воронцова, и живет она по правилам, к пониманию которых даже приблизиться способны лишь единицы. Она еще покажет этому angliyskomu ublyudku, этому членососу, даже если это будет стоить ей жизни.

Однажды к концу дня уже на последней неделе тренировок они в прибывающем приливе водили друг друга кругами. У Фрэнка – нож «гербер» с восьмидюймовым лезвием, Оксана – без оружия. Фрэнк сделал выпад первым, вороненое лезвие чиркнуло по воздуху так близко от ее лица, что она ощутила ветерок и в ответ, поднырнув под рабочую руку, коротко врезала ему по ребрам. Он на мгновение затормозил, и, когда герберовское лезвие вновь рассекло воздух, она уже успела отскочить за пределы досягаемости. Как в танце, они прыжками двигались из стороны в сторону, пока Фрэнк не сделал выпад, целясь ей в грудь. Ее тело среагировало быстрее, чем мозг. В полуобороте она схватила Фрэнка за запястье, рванула в направлении его движения и сделала подсечку. Едва Фрэнк рухнул в воду, молотя руками воздух, она ударом колена впечатала в гальку его кулак с ножом («В первую очередь контролируй оружие, а уже потом – того, кто его держит», – всегда учил отец) – он невольно отпустил лезвие – и сразу навалилась сверху. Сидя на нем, она ладонью удерживала голову Фрэнка под водой, наблюдая, как он захлебывается с гримасой агонии.

Зрелище было интересным, даже захватывающим, но она хотела, чтобы он выжил и признал ее триумф, поэтому вытащила его на берег. Фрэнк перевернулся на бок, изрыгая из себя воду. Когда он открыл глаза, она держала острие ножа у его горла. Встретив ее взгляд, он кивком показал, что сдается.

Через неделю за Оксаной приехал Константин – она ждала на ведущей к дамбе грязной тропе, на плече свободно болтался рюкзак. Он с молчаливым одобрением окинул ее взглядом с головы до ног.

– Хорошо выглядишь, – произнес он, оценивая ее непривычно уверенную осанку и обветренное, просоленное лицо.

– Слушай, она ё…нутая психопатка, – сказал Фрэнк.

– У каждого свои недостатки, – ответил Константин.

Через два дня Оксана полетела в Германию, где в миттенвальдской военной школе ее три недели обучали разным способам, как не попасть в плен и как совершить побег. Ее прикрепили к учебной группе спецназа НАТО. По легенде, девушка проходила стажировку от отдела по борьбе с терроризмом российского МВД. На вторую ночь, засыпая в снежной пещере, она почувствовала, как чьи-то вороватые пальцы коснулись молнии ее спальника. В темноте разгорелась безмолвная, но жестокая схватка, и на следующий день двух натовских солдат увезли на вертолете: одного – с перерезанным сухожилием, а другого – с колотой сквозной раной в ладони. После этого к ней больше никто не приставал.

Сразу после Миттенвальда Оксану отправили в американскую воинскую часть в Форт-Брэгге, Северная Каролина, где ей предстояло пройти программу выносливости на допросе. Программа была пыткой по самой своей сути и цели: довести участников до максимального стресса и страха. Не успела Оксана приехать, как охранники-мужчины раздели ее догола и отвели в ярко освещенную комнату без окон, абсолютно пустую, не считая висящей под потолком камеры замкнутой системы наблюдения. Тянулись бесконечные часы, но ей давали только воду, а в отсутствие толчка приходилось справлять нужду прямо на пол. В комнате стояла вонь, а желудок Оксаны выкручивало от голода. При попытке заснуть комната начинала вибрировать от белого шума или оглушительно громких электронных голосов, повторявших бессмысленные фразы.

Под вечер второго дня – или шел уже третий? – Оксане надели на голову мешок и повели в другое помещение, где невидимые ей люди, бегло говорящие по-русски, часами напролет допрашивали ее, предлагая еду в обмен на информацию. В перерывах между допросами ее заставляли принимать мучительные и унизительные позы. Изнемогающая от голода, лишенная сна, дезориентированная, она впала в состояние, подобное трансу, границы ощущений стерлись. Невзирая на это, ей как-то удавалось не утратить остатки самосознания и понимания того, что пытки не бесконечны. Какими бы издевательскими и чудовищными они ни были, это лучше, чем уральская колония строгого режима. К моменту, когда испытание объявили завершенным, где-то глубоко внутри оно даже начало вызывать у Оксаны нечто вроде извращенного наслаждения.

Последовали другие занятия. Месяц овладения навыками работы с оружием в лагере к югу от Киева, еще три месяца – в российской снайперской школе. Это была не престижная школа где-нибудь в Подмосковье, где обучались «Альфа» или «Вымпел», а куда более отдаленное – под Екатеринбургом – заведение, принадлежавшее частной охранной структуре, и вопросов там никто не задавал. Вновь попав в Россию, Оксана испытала странные чувства, хоть теперь у нее и был другой паспорт, выданный Константином. Тем более что от города, где она выросла, Екатеринбург отделяла всего пара сотен километров.

Впрочем, вскоре ей понравилось выдавать себя за другого человека – это доставляло своего рода пьянящее удовольствие.

– Официально Оксаны Воронцовой больше не существует, – сообщил ей Константин. – В свидетельстве, выданном Пермской областной клинической больницей, сказано, что она повесилась в камере СИЗО «Добрянка». По документам, ее похоронили за государственный счет на кладбище Индустриального района. Можешь мне поверить, никто по ней не скучает и ее не разыскивает.

Снайперскую школу «Северка» построили возле некогда процветавшего, а ныне заброшенного поселка. В советские времена там располагался научный центр, изучавший воздействие радиации, а сейчас поселок превратился в призрака – его населяли лишь полноразмерные манекены-мишени, стратегически расположенные за зеркальными окнами или за рулем ржавеющих скелетов автомобилей. Зловещее место, безмолвное, лишь ветер свистит среди опустевших домов.

В основном курсе программы изучалась табельная винтовка Драгунова, однако Оксана вскоре освоила и специальную снайперскую винтовку ВСС «винторез». Исключительно легкий по весу, оснащенный интегрированным глушителем, «винторез» идеально подходил для использования в городе. К моменту выпуска из «Северки» она произвела тысячи выстрелов в самых разных оперативных условиях и научилась укладываться в несколько десятков секунд, чтобы занять огневую позицию, вынуть «винторез» из полистиролового кейса, собрать, выставить на прицеле нули, оценить скорость ветра вместе с другими векторами и совершить смертельный выстрел в голову или туловище («один выстрел – один труп», выражаясь словами инструктора) с расстояния до четырехсот метров.

Оксана ощущала, как она меняется, и результаты ее радовали. Ее наблюдательность, восприимчивость, скорость реакции выросли на порядок. Она чувствовала себя психологически неуязвимой и к тому же всегда знала, что отличается от окружающих. Все их эмоции были ей чужды. Там, где у других боль или ужас, у нее – лишь ледяное бесстрастие. Она научилась имитировать эмоциональные реакции людей – страхи, неуверенность, отчаянную потребность в любви, – хотя сама ничего из этого никогда не испытывала в полной мере. Но сознавала, что, если хочет избежать внимания к себе и закамуфлировать масштабы своей инаковости, без маски нормального человека не обойтись.

Еще с ранних лет она поняла, что людьми можно манипулировать. В этом отношении весьма полезен секс, и у Оксаны развился ненасытный аппетит. Не к самому акту – хотя он тоже приносил удовольствие, – а к упоению охотой и психологическому доминированию. Ей нравилось выбирать в любовники авторитетных лиц. Список ее побед включал школьных учителей обоих полов, коллегу ее отца по спецназу, курсантку из Казанской военной академии, с которой она состязалась на универсиаде, и – самый сладостный случай – женщину-психотерапевта, к которой ее направили для освидетельствования на первом курсе университета. Оксана никогда не ощущала ни малейшей потребности кому-то нравиться, но быть объектом страсти – вот что доставляло ей глубочайшее удовлетворение. Видеть это в глазах очередного побежденного, наблюдать, как тает последняя льдинка сопротивления, сообщая, что передача власти успешно завершена…

Нельзя сказать, что ей этого хватало. Ведь, несмотря на неистовый азарт, который дарило повиновение, оно с неизбежностью знаменовало утрату интереса. История всегда повторялась – даже с Юлианой, тем самым психотерапевтом. Сдавшись Оксане, вручив ей свою тайну, она перестала быть предметом желания. И Оксана просто ушла, оставив женщину старше себя опустошенной, с разбитой вдребезги личной и профессиональной самооценкой.

После снайперской программы она изучала взрывчатые вещества и токсикологию в Волгограде, слежку и наблюдение в Берлине, профессиональное автовождение и технику вскрытия замков в Лондоне, управление идентификационными данными, средства связи и шифрование в Париже. Оксане, которая до встречи с Константином у моста через Чусовую никогда не покидала Россию, все эти заграничные путешествия казались сказкой. Каждый курс преподавался на языке своей страны, поэтому одновременно служил экстремальным экзаменом на лингвистические способности, в большинстве случаев выматывая девушку физически и психически.

И все это время со стороны за ней терпеливо и невозмутимо наблюдал Константин. Он выдерживал профессиональную дистанцию между собой и Оксаной, но пару раз, когда прессинг становился невыносимым и она холодно требовала оставить ее в покое, он проявил сочувствие. «Возьми выходной, – сказал он ей однажды в Лондоне. – Прогуляйся, посмотри город. И начни думать о своем имени. Оксаны Воронцовой больше нет».

К ноябрю ее учеба почти завершилась. Она жила в сомнительной гостинице в пригороде Бельвиль и ежедневно ездила в безымянный бизнес-центр в Дефансе, где молодой человек индийского происхождения обучал ее деталям стеганографии – науке о вшивании секретной информации в компьютерные файлы. В последний день курса появился Константин – он оплатил счет за гостиницу и отвез Оксану в квартиру на левобережной набережной Вольтер. Квартира на первом этаже была обставлена со скромной строгой элегантностью. Ее хозяйку – миниатюрную, суровую на вид, одетую во все черное женщину лет шестидесяти – Константин представил как Фантину.

Фантина оглядела Оксану и, оставшись, похоже, не в восторге, попросила ее пройтись по комнате. Чувствуя себя неловко в выцветшей футболке, джинсах и кроссовках, та подчинилась. Фантина некоторое время понаблюдала за ней, потом повернулась к Константину и пожала плечами.

Так началась финальная стадия преображения Оксаны. Она перебралась в четырехзвездочный отель через две улицы от прежнего жилья, и ежедневно они с Фантиной встречались за завтраком в квартире на первом этаже. В девять утра за ними приезжала машина. В первый день они отправились в «Галери Лафайет» на бульваре Осман. Фантина провела Оксану по всему универмагу, по дороге приказывая ей примерять разные вещи – неформальную одежду, повседневные и вечерние платья, – и покупала их независимо от того, приглянулись они Оксане или нет. Обтягивающую и стильную, на вкус Оксаны, одежду Фантина браковала не глядя.

– Я пытаюсь привить тебе парижский стиль, chеrie, а не научить одеваться как московская шлюха – это ты и без меня умеешь.

К концу дня машина оказалась доверху набита покупками, а Оксане начала нравиться компания ее неумолимо придирчивой наставницы. Всю неделю они ездили по обувным лавкам и ателье, ходили на показы от-кутюр и прет-а-порте, посетили большой винтажный магазин на бульваре Сен-Жермен и музей моды Пале-Гальера. Каждое из посещений Фантина сопровождала подробными комментариями вроде «эта вещь изысканна, продуманна и элегантна, а эта – груба, безвкусна и безнадежно вульгарна». Однажды после обеда Фантина привезла Оксану в парикмахерскую на Плас-де-Виктуар. Она проинструктировала стилистку действовать по собственному усмотрению, игнорируя пожелания Оксаны. После Фантина подвела Оксану к зеркалу, и та провела рукой по короткой прямой стрижке. Ей понравился сконструированный Фантиной облик. Авторская байкерская куртка, полосатая футболка, джинсы с низкой талией и ботильоны. Она смотрелась… парижанкой.

Ближе к вечеру они навестили парфюмерный бутик на улице Фобур-Сен-Оноре. «Выбирай, – сказала Фантина. – Но выбирай как следует». Десять минут Оксана фланировала по изящному магазину, пока не остановилась у стеклянного шкафа-витрины. Продавец немного понаблюдал за ней. «Vous permettez, Mademoiselle?»[1 - Позволите, мадемуазель? (фр.)] – полушепотом произнес он, протягивая ей тоненький флакон с алой лентой вокруг горлышка. Оксана аккуратно нанесла на запястье крошечную каплю янтарных духов. Аромат – свежий, словно весенняя заря, но с темными базовыми нотами – гармонировал с чем-то, таящимся в ее душе.

– Они называются «Вилланель», – сказал продавец. – Это был любимый аромат графини Дюбарри. Когда ее в 1793 году казнили, производитель добавил к флакону красную ленту.

– Тогда мне нужно быть осторожной, – ответила Оксана.

Через два дня за ней в отель заехал Константин.

– Кстати о моем имени, – сказала она. – Я выбрала.

Легко постукивая каблучками по брусчатке площади Верди в Палермо, Вилланель поднимает взгляд на величественный фасад самого крупного на Сицилии – да и во всей Италии – оперного театра. Листья высоких пальм тихо шелестят на теплом бризе; по бокам широкой главной лестницы стоят бронзовые львы. На Вилланель шелковое платье от Валентино и оперные перчатки до локтя от Фрателли Орсини. Платье – красное, но темного оттенка, почти черное. На плече – вместительная сумочка «Фенди» на тонкой цепочке. Волосы скреплены длинной изогнутой заколкой, а лицо в вечернем свете кажется бледным. Она выглядит эффектно, хоть и не так броско, как толпящиеся в вестибюле светские львицы в «Версаче» и «Дольче Габбана». Премьера в Театро Массимо – всегда событие, к тому же сегодня дают одну из популярнейших опер – «Тоску» Пуччини. А то, что главную партию исполняет местная сопрано Франка Фарфалья, делает это событие обязательным для посещения.

Вилланель покупает программу и проходит из вестибюля в фойе. Оно быстро наполняется. Гул разговоров, приглушенный звон бокалов, аромат дорогих духов. Фигурные светильники окрашивают мраморное убранство стен в мягко-лимонные оттенки. У стойки бара она заказывает минеральную воду – и замечает, что за ней наблюдает худощавый темноволосый человек.

– Могу ли я угостить вас чем-то более… интересным? – спрашивает он, пока Вилланель расплачивается. – Может, бокал шампанского?

Она улыбается. Ему тридцать пять, оценивает она, плюс-минус год или два. Мрачная привлекательность. Серебристо-серая рубашка безукоризненна, легкий пиджак – похоже, «Бриони». Но в его итальянском слышна сицилийская резкость, а во взгляде – нотка угрозы.

– Нет, – отвечает она. – Благодарю.

– Дайте угадаю. Вы явно не итальянка, хоть и говорите по-итальянски. Француженка?

– Вроде того. Длинная история.

– И вам нравятся оперы Пуччини?

– Разумеется, – негромко отвечает она. – Правда, «Богему» я люблю больше.

– Это потому что вы француженка. – Он протягивает руку. – Леолука Мессина.

– Сильвиана Морель.

– Что же привело вас в Палермо, мадемуазель?

Ее подмывает прекратить разговор. Уйти. Но он может не отстать, а это еще хуже.

– Я в гостях у друзей.