Энни из Эвонли

– Для меня важнее, чтобы мои ученики любили меня и помнили спустя годы как человека, помогшего им в чем-то, чем всякие почетные списки, – твердо продолжала стоять на своем Энни.

– Ты что, вообще не будешь наказывать детей, если они поведут себя плохо? – спросил Гилберт.

– Да нет, буду, надо будет, хотя мне сильно не хотелось бы этого. Но ведь можно в наказание не выпускать ребенка на перемену, велеть ему постоять в течение урока или задать ему написать дополнительные строчки.

– Я думаю, ты не станешь наказывать девочек тем, что заставишь их сидеть с мальчиками? – с хитринкой спросила Джейн.

Гилберт и Энни переглянулись и улыбнулись, несколько даже глуповато. Когда-то Энни в наказание посадили с Гилбертом, и последствия этого оказались грустными.

– Ладно, время покажет, какой путь правильнее, – философски промолвила Джейн, когда они расходились.

Энни пошла обратно к Зеленым Крышам тенистой, шелестящей своей листвой и источающей запах папоротников Березовой тропой, далее Долиной Фиалок мимо Ивового пруда, где в тени пихт тьма встречалась со светом, Аллеей Влюбленных это название уже давно придумали Энни с Дианой. Шла она медленно, любуясь деревьями и полями, звездами на летнем сумеречном небосклоне, предаваясь мыслям о своих новых обязанностях, к которым ей предстоит приступить с завтрашнего утра. Когда она достигла Зеленых Крыш, через открытое окно кухни миссис Линд до Энни донесся ее громкий и властный голос.

«Ну вот, пришла миссис Линд и сейчас начнет давать мне советы, как мне завтра вести себя, – с гримасой на лице подумала Энни. – Уж лучше к ней не заходить. Мне кажется, что ее советы как перец. В небольших количествах они превосходны, а в ее привычных дозах сильно жгут. Обегу-ка я ее и лучше поболтаю с мистером Харрисоном».

Энни уже не впервой после той истории с коровой обегала миссис Линд и шла поболтать с мистером Харрисоном. Несколько раз заходила она вечерами к нему, и они сидели и разговаривали, как добрые друзья, хотя временами Энни становилось не по себе от откровенности мистера Харрисона, которой он так так гордился. Рыжий продолжал относиться к ней подозрительно и никогда не упускал случая обозвать ее «рыжиком». Мистер Харрисон безуспешно пытался отучить его от этой привычки, вскакивая всякий раз, завидев приближающуюся к дому Энни, и громко восклицая: «Хорошенькое дело! Опять к нам идет эта очаровательная девочка!» или что-то в этом роде, лестное для Энни. Но Рыжий презрительно отметал в сторону новые формулировки. Энни не суждено было узнать, какие комплименты отпускал ей мистер Харрисон в ее отсутствие. В лицо ей он, конечно, таких вещей никогда не говорил.

– Ну, полагаю, вы были в лесу и собирали прутья, готовясь к завтрашнему дню, – такими словами приветствовал Энни мистер Харрисон, когда она поднялась по ступенькам веранды.

– Вот еще, – с ноткой возмущения произнесла Энни. Вообще Энни была идеальной мишенью для шуток, поскольку воспринимала всё всерьез. – В моей школе никогда не будет розг, мистер Харрисон. Конечно, указка у меня будет, но я ее буду использовать только по прямому назначению.

– Значит, вы собираетесь пользоваться ремнем? Ну, я не знаю, но, может быть, вы и правы. Розгой побольнее в момент наказания, но ремень помнится дольше, это уж точно.

– Да ни того ни другого. Я вообще не буду бить учеников.

– Хорошенькое дело! – воскликнул мистер Харрисон, искренне удивленный. – Интересно, а как же вы намереваетесь поддерживать порядок в классе?

– Моим оружием будет любовь и уважение, мистер Харрисон.

– А, это не поможет, – уверенно произнес мистер Харрисон, нисколько не поможет. – Как у нас говорят? «Розгу жалеть дитя портить». Когда я ходил в школу, учитель сек меня регулярно, каждый день. Он говорил, что, мол, если я еще не набедокурил, то все равно замышляю.

– С тех пор методы изменились, мистер Харрисон.

– А человеческая натура нет. Попомните мои слова, ничего вы не сделаете с этой мелюзгой, если не будете иметь розгу наготове. Без этого нельзя.

– И все-таки я попытаюсь попробовать по-своему, – заявила Энни, убежденная в своей правоте и готовая твердо придерживаться своих теорий.

– Вы довольно-таки упрямы, по-моему, – в таких словах выразил на сей раз свое мнение мистер Харрисон. – Ну что ж, ладно, посмотрим. Однажды, когда вас здорово достанет, а у людей с вашим цветом волос это запросто случается, вы забудете о своих прекрасных намерениях и устроите кое-кому хорошую трепку. Вы еще слишком молоды, чтобы преподавать. Слишком. Вы еще сами ребенок.

В эту ночь Энни легла спать в весьма пессимистичном настроении. Спала она плохо и была на утро за столом такой бледной и печальной, что Марилла забеспокоилась и настояла, чтобы Энни выпила чашку жгучего имбирного чая. Энни терпеливо потягивала этот чай, хотя не представляла себе, какую пользу может ей дать имбирный чай. Ей бы какой-нибудь волшебный напиток, который даровал бы ей прибавление возраста и опыта, такого она выпила бы с литр и не поперхнулась.

– Марилла, а что если у меня не получится?

– За один день все сразу провалить невозможно, а у тебя еще много дней впереди, – ответила Марилла. – С тобой такая проблема: ты захочешь научить детей всему и немедленно избавить их от их недостатков, а если у тебя этого не получится, то ты будешь считать, что тебя постигла неудача.

Глава 5

Как настоящая директриса

Когда в то утро Энни пришла в школу впервые в своей жизни она прошла по Березовой тропе глухая и слепая к ее красотам, всё было тихо и спокойно.

Предыдущая учительница приучила учеников быть к ее приходу на своих местах, и, когда Энни вошла в класс, она увидела перед собой ровные ряды свежих утренних физиономий и горящие и пытливо изучающие ее глаза. Она повесила свою шляпку и повернулась к ученикам, надеясь, что ее лицо выглядит не настолько напуганным и глуповатым, как это казалось ей самой, и что ученики не заметят ее дрожь.

Перед этим она сидела примерно до полуночи, составляя речь, с которой обратится к учащимся по случаю начала занятий. Она всячески переделывала и улучшала ее, а затем выучила наизусть. Речь вышла очень хорошей, там были прекрасные мысли, особенно насчет взаимной помощи и неутомимого стремления к знаниям. Единственным слабым моментом речи было то, что Энни не могла сейчас вспомнить ни слова из нее.

Спустя десять секунд, которые показались ей вечностью, она промолвила:

– Возьмите, пожалуйста, свои Библии.

И бесчувственно опустилась на стул под шорох страниц и хлопанье столами. Пока дети читали стих, Энни привела в порядок свои мысли и окинула взглядом ряды юных пилигримов в Страну Знаний.

Большинство их она, конечно, хорошо знает. Ее одноклассники покинули школу вместе с ней в годом раньше, но и все остальные ходили в школу вместе с ней.

Исключение составляли первый класс и десять человек, переехавших в Эвонли. В душе Энни больше интересовал этот десяток новичков, чем те, возможности которых были вполне вычислимы. По правде говоря, они могли быть такими же обычными ребятишкаками, как и местные, но мог найтись среди них и гениальный ребенок. Эта мысль завораживала Энни.

Место за угловым столом самолично занял Энтони Пай. У него было смуглое сумрачное маленькое личико. Его черные глаза враждебно уставились на Энни. Энни моментально решила для себя, что завоюет привязанность этого мальчика и тем обезоружит его семейство.

В другом углу рядом с Арти Слоуном сидит еще один странный мальчик веселый с виду, курносый и веснушчатый мальчуган с большими голубыми глазами, окаймленными белесоватыми ресницами. Видимо, это сын Доннелла, а если верить сходству, напротив него через проход, рядом с Мэри Белл, сидит его сестра.

Энни удивилась, что это за мать у девочки, если посылает ее в школу в таком виде. На девочке было выцветшее розовое шелковое платье с хлопчатобумажными кружевами, грязные детские домашние туфли и шелковые чулки. На ее песчаного цвета волосах были наворочены неестественные завитки, завязан пышный бант из розовой ленты, огромный, больше ее головы. Судя по девочке, она была весьма довольна своим внешним видом.

Бледное маленькое создание с ровными волнами шелковых, с коричневатым оттенком волос, плавно спадавших на плечи, должно быть Аннеттой Белл, родители которой раньше жили в ньюбриджском школьном округе, но из-за того, что перенесли свой дом на полсотни ярдов к северу, оказались в Эвонли. Все три очень бледнолицых девочки, поместившиеся на одной скамейке, это наверняка Коттоны. Несомненно, что маленькая красавица, длинноволосая и кудрявая шатенка с карими глазами, кокетливо поглядывающая поверх своей Библии на Джека Гиллиса, это Прилли Роджерсон, отец которой женился недавно второй раз и перевез Прилли домой от бабушки в Графтоне. Высокую нескладная девочка в последнем ряду, которая, казалось, не знает, куда девать свои руки и ноги, Энни не смогла поначалу «пристроить» ни в одну семью, но потом узнала, что ее зовут Барбара Шоу и что она приехала сюда к тетке. Еще позже ей доведется прийти к выводу, что если Барбара хоть раз умудрится пройти между столов, не споткнувшись о чужие ноги или не запутавшись в собственных, то ее имя можно будет смело занести на мраморную доску школьных знаменитостей у порога школы.

Но когда глаза Энни встретились глазами с мальчиком, сидевшим сразу напротив ее стола, странные мурашки пробежали у нее по телу, словно она нашла своего гения. Она знала это должен быть Пол Ирвинг. Миссис Рэйчел Линд была права, как-то сказав, что этот мальчик будет непохож на эвонлийских ребят. Более того, Энни поняла, что он вообще непохож на других ребят, где бы они ни жили, и что это душа тонкая, сродни ее собственной, пристально и ожидающе глядящая на нее темно-синими глазами.

Энни знала, что Полу десять лет, но выглядел он восьмилетним, не более. У него было такое красивое личико, какого она никогда не видела у детей редкостно утонченные черты лица, обрамленного в ореол каштановых кудряшек. У него были полные, но не слишком, щеки, алые губы, заканчивавшиеся совершенными уголками, спрятанными, но не глубоко. Вид он имел рассудительный, серьезный, словно дух его был значительно старше его тела. Но стоило Энни улыбнуться ему, как всю его серьезность как рукой сняло и он ответил очаровательной улыбкой, которая, похоже, отражала внутреннюю красоту этого создания словно какая-то лампа вдруг зажглась внутри него, высвечивая его с ног до головы.

Особенно приятно было то, что это получалось само собой, не вызванное никакими попытками извне или внутренними мотивами, а просто оказалось выплеском сокрытой до поры до времени от внешнего взора личности, и выходило это необычно и очаровательно. После этого моментального обмена улыбками Энни и Пол сразу стали друзьями на веки, не успев обменяться ни словом.

День прошел как сон. По прошествии времени Энни никогда не могла как следует вспомнить его. Ей чуть ли не казалось, что это не она вела урок, а кто-то другой. Она хорошо слышала класс, задавала арифметические задачи, прописи, но всё это делала механически. Дети вели себя вполне прилично, случились лишь два казуса. Морли Эндрюс выпустил в проход между рядами двух выдрессированных сверчков. Энни велела Морли простоять урок перед классом, а сверчков конфисковала. Второе Морли воспринял более остро, чем первое. Энни посадила сверчков в коробочку, а по дороге из школы выпустила их в Долине Фиалок. Однако Морли был уверен и тогда, и потом, что Энни взяла их домой, чтобы забавляться ими.

Другим нарушителем порядка оказался Энтони Пай, который выплеснул остатки воды из своей бутылочки на шею Аурелии Клэй. Энни оставила Энтони на перемене в классе и поговорила с ним на тему о том, каких поступков ждут от джентльмена, и объяснила ему, что ни один джентльмен не станет выливать воду на шею леди. И сказала, что хотела бы, чтобы все ее мальчики были джентльменами. Ее маленькое поучение было добрым и трогающим за душу, но Энтони, к сожалению, оно совершенно не тронуло. Он выслушал Энни с прежним сумрачным выражением лица, а выходя, презрительно присвистнул. Энни вздохнула, но тут же успокоила себя тем, что завоевание признания со стороны Энтони – это как строительство Рима, дело не одного дня. На самом деле было весьма сомнительно, водилось ли среди этого семейства такое понятие признание, которое Энни собиралась завоевывать, но о самом Энтони она думала лучше. Ей казалось, что он может оказаться и вполне хорошим мальчиком, если такой существовал за этой угрюмой физиономией.

Когда занятия закончились и дети разошлись по домам, Энни устало опустилась на стул. У нее болела голова, Энни чувствовала себя ужасно расстроенной, хотя по сути дела оснований для расстройства не было, поскольку ничего страшного не случилось. Но Энни очень вымоталась и готова была поверить в то, что ей никогда не научиться любви к преподаванию. И как же это ужасно делать то, что тебе не нравится, каждый день на протяжении… скажем, сорока лет. Энни никак не могла принять решение, где ей расплакаться по дороге или дождаться, пока придет домой, в свою беленькую комнатку. Пока она решала, послышался стук каблуков и шуршание шелка, и перед Энни возникла леди, внешний вид которой заставил Энни вспомнить недавние нелестные слова мистера Харрисона в адрес какой-то женщины, виденной им в магазине Шарлотт-тауна: «В этой женщине лоб в лоб столкнулись последний крик моды с ночным кошмаром».

На леди красовалось пышное платье из тонкого бледно-голубого щелка, на котором оборки, сборки и буфы были везде, где только их можно было сотворить. Голову венчала огромная белая шифоновая шляпа, украшенная тремя страусиными перьями, лишившимися былой пышности. С полей шляпы сборками свисала на плечи и отчасти на спину розовая шифоновая вуаль, щедро усыпанная большими черными пятнами. На ней было столько драгоценностей, сколько помещалось на этой миниатюрной женщине. Ее сопровождал сильный запах духов.

– Я миссис Дон-нелл, – раздельно произнесла она свою фамилию с ударением на втором слоге, – и я пришла поговорить с вами о кое-каких вещах, о которых мне рассказала Кларис Алмира, когда приходила домой обедать. Это меня чрезвычайно взволновало.

– Простите, – неуверенно пробормотала Энни, тщетно силясь вспомнить какой-либо сегодняшний инцидент, связанный с детьми Доннеллов.

– Кларис Алмира сказала мне, что вы произносите нашу фамилию Дон-нелл, – произнесла она с ударением на первом слоге. – Теперь, миссис Ширли, правильное произношение нашей фамилии Дон-нелл, с ударением на втором слоге. Я надеюсь, вы запомните это на будущее.

– Я постараюсь, – промолвила Энни, с трудом сдерживая в себе непреодолимое желание расхохотаться. Я знаю по опыту, как это неприятно, когда твою фамилию коверкают на письме, и я полагаю, что это еще неприятнее, когда ее коверкают в произношении.

– Конечно. А еще Кларис Алмира сообщила мне, что вы зовете моего сына Джекобом.

– Он мне сам сказал, что его имя Джекоб.