Блэк Виллидж

– Да ну, – усомнился человек.

– Тебе лучше пойти искать в другом месте, – посоветовал Блумкинд. – Здесь ничего нет.

– Меня послали именно сюда, – с гордостью объяснил человек. – Оградить Партию.

– Партия может разобраться самостоятельно, – сказал Блумкинд. – Она и не такое видывала.

– Да ну, – снова усомнился человек.

– И как ты собираешься с ними, этими варанами, договориться? – поинтересовался Блумкинд.

– Вот этой палкой, – сказал человек.

Он помахал чем-то, но вокруг было слишком темно, и Блумкинд не смог ничего разобрать.

– А вы член Партии? – спросил человек. – Член Исполнительного комитета?

– Да, – сказал Блумкинд. – Блумкинд, член Исполкома.

Какую-то долю секунды человек колебался, затем обрушил на голову Блумкинда то, что оказалось железной дубинкой, и раскроил ему череп, затем, когда тело безвольно сползло к его ногам, еще несколько раз изо всех сил ударил его по голове, затем положил палку на землю и оттащил Блумкинда к мусорным бакам, затем вернулся к двери, открыл ее и начал подниматься по лестнице. Здесь было еще темнее, чем во дворе. Он добрался до пятого этажа, проник в самый настоящий лабиринт замкнутых темных коридоров, потом ввалился в ярко освещенный зал и сощурил глаза, пытаясь умерить грубый напор электричества на свою сетчатку.

– А, – сказал кто-то. – Не хватало только Крейцера. Теперь можно начинать.

Вокруг стола собралось восемь человек. Крейцер уселся на свободное место, справа от Степняка, председателя собрания.

– Скажи-ка, Крейцер, – сказал тот, наморщив нос, – почему ты смердишь, аки дикий кабан?

– Варан, – поправил Крейцер. – Мне пришлось целый час торчать в закутке с этими тварями. Она заполонили весь квартал. На ферме их упустили.

– Ты дожидался Блумкинда? – спросил Бутрос, один из заседателей.

– Да, – подтвердил Крейцер, и на его лице не дрогнул ни один мускул.

Собравшиеся сосредоточили на нем все свое внимание. Так как он ничего не добавил, ничего не рассказал, Ночкин, второй заседатель, прервал тишину.

– Ну и? – спросил он.

– Все кончено, – сказал Крейцер. – Проблема урегулирована. Блумкинд больше не нагадит.

– Этот паразит, – прокомментировала Джабинская, единственная женщина на собрании.

– Этот похотливый варан, – пошутил Ночкин.

Никто не подхватил шутку, никто не среагировал на намек, все словно слегка насупились. Установилась тишина. Собравшиеся размышляли о политически карикатурной фигуре Блумкинда, а Крейцер, со своей стороны, вспоминал хруст его лба, его теменных костей и челюстей, на которые он обрушил свою железную дубинку, чтобы выбить жизнь из неподвижной туши Блумкинда.

– Ты и в самом деле очень воняешь, – сказал региональный представитель Улановский.

Крейцер скривился.

– В следующий раз, – сказал он, – вместо того чтобы торчать в говне ради ликвидации предателя, я приму ванну с благовониями, чтобы товарищи не делали мне замечаний.

Джабинская сдержанно хмыкнула.

– А что там за история с этими варанами? – тут же спросила она, чтобы не показаться легкомысленной.

Крейцер посмотрел на нее с суровостью. Он ее недолюбливал.

– Ферма пущена на самотек, – сказал он. – Директор набивает себе карманы и не имеет никакого авторитета. Служащие бастуют. Кто-то открыл клетки. Животные разбежались по канализации и водостокам, даже через ворота для посетителей. Я был вынужден битый час дожидаться Блумкинда в углу двора, который вараны приспособили в качестве нового логовища.

– Они были там? – справился Слепняк.

– Кто? – выдохнул Крейцер.

– Вараны, они что, пробрались во двор?

– Да, – сказал Крейцер. – Пришлось побиться.

В следующие секунды в головах у членов Исполнительного комитета пронеслись образы жуткой схватки в потемках с агрессивными, тошнотворными ящерицами с цепкими челюстями, с сиплым дыханием, удары хвостов которых несли с собой боль и невыносимо кислые фекальные массы. В действительности Крейцер наугад ударил раз-другой палицей и не дождался никакой контратаки. Один варан тут же отдал концы, остальные убрались куда подальше: под крыльцо, на лестницы, куда глаза глядят.

– Поговорим теперь о деле Блумкинда, – сказал Слепняк, формально открывая тем самым собрание.

Поскольку никто не высказывался по этому поводу, слово вновь взял Слепняк.

– Не стоит исключать Блумкинда из Партии, прежде чем будет найден его труп, – сказал он. – Иначе нас обвинят, что мы его устранили. В данный момент мы не можем допустить, чтобы Партия оказалась запятнана клеветой. Мы доведем до общего сведения, что Блумкинд по семейным причинам переживал не лучшие времена. Упомянем незначительные расхождения с Бюро, но в общем спустим все на тормозах. Блумкинда скоро забудут.

– Для начала надо будет, чтобы его труп обнаружили подальше от Блока 2, – заметил Бутрос.

– Да, кому-то надо этим заняться, – сказал Ночкин.

– Тому, кто действительно на это способен, технически подкованному специалисту, – подсказал Симпсон, еще не открывавший ни разу рта.

– Ну, это буду уже не я, – вмешался Крейцер.

Все посмотрели на него с легким смущением. Негативное отношение к еще не высказанному решению Партии исключало положительную оценку, и на основе одной только этой детали, этой уклончивости, высказанной в тот момент, когда дискуссия еще даже не клонилась к завершению, кое-кто уже начал задаваться вопросом, не заразился ли Крейцер от Блумкинда уклонизмом. Задаваться вопросом, не занял ли Крейцер откровенно антипартийную позицию.

– Я свое дело сделал, – объяснил Крейцер.

Слепняк с наигранно нерешительным видом покачал головой.

– Крейцер, – сказал он. – Нужно, чтобы это был один из нас, иначе все получит огласку и придется затыкать горлопанам рот. Такое по плечу только тебе.

– Ты начал с Блумкиндом, тебе с ним и кончать, – ядовито отчеканила Джабинская.

Крейцер пожал плечами. Он собирался подчиниться Партии, но затянул паузу, прежде чем сообщить об этом, возможно, потому, что как раз заметил перед дверью варана, который переваливался с боку на бок и

6. Клара Шифф 1

Я вынырнула из бессознательного состояния на рассвете или, скажем, в самом начале предвещающих рассвет сумерек. За окнами величественно проплывал пейзаж, но пока различимы были далеко не все формы. На небе проступали совсем темные потеки берлинской лазури, которые с виду вовсе не собирались спешно меняться, и, если на горизонте виднелся черный раскрой гор, а ближе – очерчивающие луга линии кустов с нечеткими силуэтами окутанных туманом лошадей на переднем плане, всему этому недоставало деталей. Я снова закрыла глаза. Я была уверена, что, когда вновь их открою, внешний мир выиграет в ясности, и в продолжение нескольких минут меня не оставляло желание извлечь из остатков своего сна какую-то выгоду. Мне казалось, что, если чуть повезет, я смогу вспомнить один или два увиденных во сне образа. Не я одна ставлю это при пробуждении своей целью, наверное, это блажь, ведь чаще всего воспоминания о снах радикально и мгновенно стираются, отчего блажь становится и вовсе убогой. Так как поезд нежно меня укачивал, а стук колес отличался безукоризненной размеренностью, я снова задремала. Мне не привиделось никаких образов. Ни сновиденческих, ни полубессознательных, вообще никаких. Одна только повторяющаяся раз за разом пустота, наполненная кружащими по кругу размышлениями о памяти и снах, о том, что она в приложении к ним ни на что не годится. После паузы, оцепенения, определить длительность которого не представлялось возможным, я в очередной раз разлепила веки в готовности встретить зарю. Черт возьми, подумала я, что это, кошмар, метафизическая ловушка или что-то еще? Снаружи пейзаж, вместо того чтобы просветлеть, погрузился в темноту. Посему я переключила внимание на то, что внутри вагона. Через каждые два метра в нем были зажжены масляные лампы. Обстановка указывала, что мы погружаемся в ночь, тогда как я надеялась, что мы ее покидаем.