Вячеслав Тихонов. Тот, который остался!

Но только мама умерла, мы через два дня после ее похорон и расстались. Подозреваю, что он вздохнул с облегчением, когда снова женился – на этот раз на своей женщине.

Или взять те же поездки на приработки. Я, особенно в периоды вынужденного простоя, колесила по всей стране, чтобы заработать лишнюю копейку. А вот Тихонов ни разу не съездил со мной. Полагал, что это как бы унижает его духовное артистическое начало. Но потом, для второй жены Тамары, для дочери Анны стал-таки ездить, и очень ретиво. Интерес появился. А ко мне у него никакого и никогда интереса не наблюдалось.

Есть такая старая индийская притча. Как-то забрел в одно село слон и привел в замешательство крестьян, не знавших, что это такое. А жили в том селе одни слепые. И вот главный из них послал четверых самых умных крестьян, чтобы они разобрались, что это такое.

«Идите и скажите нам, что это пришло в село».

Первый слепец схватил слона за ногу и сказал:

«Я понял! Это шагающий столб».

Второй пощупал брюхо слона и возразил:

«Да что ты такое говоришь? Это же огромная бочка расхаживает по селу».

Третий сравнил уши слона с листьями смоковницы, а четвертый, подержавшись за хобот, заметил:

«Нет, это шланг для полива огорода».

Отправились селяне к главному, и каждый сообщил о том, что осязал. Так кто же из них был прав? Все четверо, и никто конкретно. Потому что никому из нас, смертных, не дано обладать истиной во всей ее полноте.

Это тем более справедливо в моем примере, когда я берусь описывать, а поневоле, и судить о взаимоотношениях мужа и жены, проживших вместе ровно чертову дюжину лет. Как узнаешь, кто из них прав, кто виноват? Послушаешь жену и, особенно если она заплачет, видишь в ней ангела с крылышками, а мужа – злодеем и кровопивцем. Послушаешь мужа, и все наоборот. Хотя жизненный опыт тебе подсказывает иное. Муж задурит – половина двора горит, жена задурит – весь двор сгорит. Муж запьет – полдома пропьет, жена запьет – весь дом пропьет.

Дорогие мои читатели, к чему я все это? Своими сетованиями насчет семейной жизни «со Штирлицем» Нонна Викторовна делилась со мной, дай бог памяти, году где-то в девяносто третьем – девяносто четвертом. Тогда же, как уже мельком упоминал, я впервые познакомился и с фрагментами ее биографических воспоминаний о собственной горемычной жизни, неудачном супружестве, многочисленных ухажерах, творческих поисках, приобретениях и потерях.

Это были обыкновенные листы из блокнота не самой качественной бумаги, заполненные почти неряшливым почерком, в котором крупные буквы не знали ни ранжира, ни строя, даже как бы и не дружили друг с дружкой, хотя проживали в одном слове. Еще более сумбурной выглядела сама архитектоника воспоминаний. Интересные, порой захватывающие факты – все же жизнь Мордюкова прожила фантастически увлекательную, – события, мысли, рассуждения теснились, наползали друг на друга вразнотык, безо всякой упорядоченности, тем более без каркасной сюжетной линии. С одной стороны, она препарировала собственную биографию с безжалостностью опытного хирурга районной больницы, с другой – ограничивалась совершенно немотивированными недомолвками.

Вряд ли вы, уважаемый читатель, можете себе такое представить, но в достаточно объемной рукописи – отпечатанная на машинке, она перевалила за пятнадцать условных листов, это книга в триста пятьдесят страниц – фамилия мужа упоминалась считаные разы. Имя «Слава» – дважды. Полностью фамилия, имя и отчество – ни разу. Даже в самых трогательных, почти интимных моментах – только «он» да «муж». И сплошные упреки. Женская обида хлестала у Мордюковой, что называется, через край.

При этом актриса в общем и целом не врала, не придумывала инсинуаций, тех самых злостных вымыслов о совместной жизни с супругом. Она просто вспоминала и записывала по большей части то, что ее когда-то сильно задевало, расстраивало, угнетало. И потому, как говорится, невооруженным глазом виделась явно тенденциозная однобокость воспоминаний.

Но как было сказать об этом Нонне Викторовне, я, откровенно говоря, не знал, даже боялся, предвидел ее всегда резкую реакцию на любое замечание касательно собственного литературного творчества. И тогда я пошел на «хохлацкую хитрость», как впоследствии выражалась сама Мордюкова. Я испросил у актрисы разрешения выбрать из рукописи некоторые отрывки для последующей публикации в газете «Частная жизнь», простым карандашом сделал за пару дней легкую, буквально косметическую правку написанного, разбил весь тезаурус на семь или восемь глав, чуток пригладил, смягчил обиды, смикшировал другие явные перехлесты. Думал, что если какие-то карандашные замечания не понравится актрисе, то я сотру их, и вся недолга.

Возвратил я ей рукопись и приготовился к разносу. Однако Мордюкова на удивление спокойно отнеслась к моему вторжению в ее тексты. Неглупая женщина, она поняла главное. Нормальная, без вкусовщины и дурных вывихов редакторская правка так же нужна тексту, написанному на бумаге, как необходим режиссер актеру, играющему роли. Кроме всего прочего я еще попутно подготовил очень даже недурственную беседу с автором рукописи все для той же газеты.

В итоге было опубликовано только интервью («Частная жизнь» № 2, февраль 1996 года). Сами же воспоминания не вписывались в жесткий формат «Частной жизни». Зато щедрый хозяин издания, газетный магнат Виктор Шварц заплатил Мордюковой очень даже приличные деньги только за одну ее готовность поделиться своими воспоминаниями.

Довольны остались все. Нонна Викторовна – хорошим приработком, мой тогдашний работодатель Виктор Ильич – дельной беседой, а более всех автор сих строк.

Забегая вперед, замечу, что менее чем через год в издательстве «Олимп» вышли-таки воспоминания Мордюковой «Не плачь, казачка!». Очень умный и грамотный редактор Ирина Брянская пошла значительно дальше меня. Она весьма толково «причесала» рукопись Нонны Викторовны, сохранила практически всю мою правку. Кто заинтересуется, может разыскать эту книгу, правда, давно уже ставшую библиографической редкостью.

А я здесь позволю себе привести лишь несколько фрагментов из той нашей давнишней обстоятельной – на целую полосу – беседы.

– Вы, Нонна Викторовна, продолжаете настаивать на том, что Тихонов не испытывал к вам никакого интереса. Но потом, когда вы развелись, другие мужчины к вам такой интерес испытывали, и, смею полагать, немалый?

– Я же говорю тебе, крутилось возле меня народу много. И замуж не раз выходила, было дело. Но настоящего мужика, того самого орла, о котором мечтала моя героиня Саша Потапова из «Простой истории», так и не встретила. Такого, чтобы увидел и во мне обыкновенную женщину, мягкую, податливую, как воск, обидчивую, плаксивую, которую пригреть, так и не было бы преданнее ее во всем мире. Не сподобил меня Господь той самой единственной половинкой. Все. Хватит об этом.

– То, что вы уже написали, Нонна Викторовна, опять же если откровенно, местами не совсем отточено и профессионально, зато всегда очень интересно, а то и просто поучительно. У вас не только словечки, обороты незатасканные, но и сами мысли оригинальные, серьезные, глубокие. Откуда такое чисто литературное наследство?

– От мамы-покойницы, незабвенной Ирины Петровны. Сложись у нее судьба по-иному, мама была бы прекрасной писательницей. А я себя литератором не считаю, хотя, сколько помню, понемножечку кропала. Нет для меня большего удовольствия, чем зажечь лампу, отключить телефон и за письменный стол усесться. Этой тихой радости, наверное, хватит мне на всю оставшуюся жизнь. Есть что-то особое, таинственное в самом перенесении мыслей на бумагу. Я даже роли свои, заучивая, всегда переношу их сначала на отдельные листочки.

– Ваш недавний юбилей (семидесятилетие. – М. З.) был отмечен в стране очень широко. Сами вы как к нему отнеслись?

– Нормально. Хотя, если честно, то каждый раз в таких случаях думаю, зажмурюсь и по-над заборами проскочу. Никто не вспомнит, сколько мне лет. Тем более что я со своим паспортом слегка напутала, когда однажды за мной ухлестывал слишком уж молодой, на восемнадцать лет меня моложе парень (актер Юрий Каморный. – М. З.). Но ваш брат, журналист, обязательно обо всем разузнает и раструбит. Трагедии, во всяком случае, я в своих датах не вижу. Ну, не молода, что ж.

Только, ежели серьезно, то меня в последнее время нередко посещает мысль: а стоит ли сниматься дальше? Надо ли выносить под увеличительную линзу экрана увядание, даже умом понимая, что в нем есть своя прелесть, правда, не всем доступная?

Эту проблему для себя я еще окончательно не разрешила. Скорее всего, если случится настоящая роль, которая душу мою, мысли мои всколыхнет, – пойду под юпитеры. Все же большая и лучшая часть моей жизни прошла в кино. А может, и режиссер найдется, который позовет телеграммой, как когда-то Георгий Рошаль: «Срочно высылайте Мордюкову. Волга перекрыта. Полк ждет». Ей-богу, не знаю.

– На вашем счету более полусотни фильмов. Каким из них вы не то чтобы гордитесь, но всегда вспоминаете о нем с удовольствием?

– Вне всяких сомнений, это – «Они сражались за Родину». Я ведь поначалу не соглашалась там сниматься. Думалось, да ну их, поприезжают туда все семьями, а я буду среди них одна неприкаянно болтаться. Все это я Шукшину вывезла как на лопате. Его же Бондарчук специально подсылал ко мне, чтобы меня уболтать.

И вот Вася звонит из Вешенской:

«Приезжай на роль Натальи Степановны! Ты здесь нужна всем, а мне – особенно!»

Но я все отнекиваюсь, ужом уворачиваюсь, а Вася в трубку кричит:

«Приезжай! Ничего такого, о чем ты мне говорила, не будет и в помине».

Признаться, не очень-то я поняла, чего не будет, но поехала, раз такие люди столь настойчиво приглашают. Приезжаю, а всех жен как корова языком слизала. И ни одного артистического отпрыска на съемочной площадке.

Бондарчук даже обручальное кольцо снял, чтоб ничто не напоминало о моем постоянном семейном банкротстве! Только глаза его горящие до сих пор передо мной. Все же мастер Сергей Федорович великий был, что бы про него ни говорили и ни писали. Он перед нами с Василием Макаровичем тогда сложнейшую профессиональную задачу поставил: на ста пятидесяти метрах пленки, непрерывно, сыграть ключевую сцену.

Даже партнер мой, куда опытнее меня, и тот считал, что снять одним включением такой отрезок невозможно. Киноактер способен органично вытянуть пятьдесят, от силы шестьдесят метров. Дальше идет голая механика.

А у нас тогда так славно получилось! Действительно, какое-то состояние творческой эйфории я тогда пережила. Четыре раза мне посчастливилось сниматься с Шукшиным, но именно в этом последнем фильме произошло чудо. Мы так слаженно играли, что это было как в пинг-понге: он мне – я ему. Мы так близки духовно были в тот момент, нам было так горячо в том магическом кольце, в которое мы попали, что не заметили, как сыграли одним дублем, на одном дыхании.

А через несколько дней Васи не стало. Сгорел, как на костре. А все из-за проклятой водки, которой он пытался усмирить свои эмоции. Вася – это мой вечный свет.

В картотеке международной Крымской обсерватории под номером 4022 значится планета «Нонна Мордюкова, киноактриса, народная артистка СССР». Но когда общаешься с ней, такой простой и земной, то в воображении твоем никак не соединяются столь космически разновеликие вещи: звезда и эта личность.

Тем более что по собственному скромному опыту знаешь: Нонне Викторовне всегда можно поплакаться в жилетку, попросить ее о помощи. Она не откажет. Убогие старушки, пританцовывающие вокруг ее героини в «Женитьбе Бальзаминова», навечно оказались правы: «Добрая, добрая!»

«Горе мне с тобою, без тебя – беда»

Есть такая песня на слова Михаила Пляцковского:

Ты – моя планета, жаль, что далека,
Ты – зима и лето, радость и тоска,
Ты моей судьбою не был никогда,
Горе мне с тобою, горе мне с тобою,
Без тебя – беда.

Ты – моя дорога и моя река,
То бежишь ты ровно, то свернешь слегка,
А берутся с бою только города,