Откровенные повести о жизни, суете, романах и даже мыслях журналиста-международника

Всё ещё красный, всё ещё пришибленный обрушившимися на него стрессами, Петя вышел в коридор и столкнулся нос к носу с Андреем Русаковым.

– Что это с тобой, Петь? – Спросил Андрей, с любопытством вглядываясь в Петин раздрызганный облик. – Под хвост, что ли, получил?

– Слушай, Андрюш, пойдём куда-нибудь, поговорим, а?

Пете нужно было с кем-то поделиться и посоветоваться. Сам он с ситуацией не справлялся. Растерялся Петя.

В те времена термин «журналистский пул» ещё не был столь распространён, как сегодня. Но многие министерства и ведомства держали при себе группки проверенных перьев. Подкармливали. И в прямом смысле – продовольственным дефицитом, и в переносном – некими скромными льготами, информацией, заказами на брошюрки. Особенно почётными спосорами считались среди журналистской братии «силовики»: минобороны, КГБ, МВД.

Андрей Русаков клевал из милицейской кормушки. Поэтому и отправились они с Петей в закрытую ведомственную столовую для начальствующего состава. Располагалась она в двух шагах от Агентства – на Пушкинской улице, и до двенадцати дня там варили вполне приличный кофе.

– Накрылась твоя Мексика медным тазом, – уверенно сказал Андрей, внимательно выслушав сбивчивый Петин рассказ.

– Думаешь, Прохоров даст ход?

– Нет, конечно. Ядецкая не позволит. Она вам, мексиканцам, не то, чтобы мать родная, но в пику Прохорову всё сделает. Себя не пожалеет, только б ему досадить. Да и Федя, Бонифатьич наш, огласки струсит – это ж ЧП! До ЦК дойти может. Нет, дело это они замнут в редакции. А в Мексику они тебя, Петя, не пустят на всякий случай…

Петя загрустил. Досадливо поморщился. Надежды талым снегом проседали в лощину злого рока. А ведь так хотелось поскорее уехать! Поскорее добраться до живой, настоящей работы! Писать, встречаться с людьми, открывать другой мир!

– И откуда это Прохоров всё узнал? – Вслух подумал Петя. – Настучал, что ли, кто-то?

Андрей долгим взглядом воззрился на него. Взгляд отображал работу мысли, которая решала: идиот Петя? наивняк? или просто придуривается? Судя по всему, Русаков принял за рабочую версию наивность. Но определил её, как граничащую с идиотизмом, ибо счёл нужным пояснить:

– Ну, разумеется, настучали, Петя. Ты что, не знал, что в Агентстве стучат?

– Теоретически… Но там, ведь, гуляли все свои, вроде бы, из редакции… Кому ж стучать-то?

Андрей понял, что ошибся: Завадский придуривался. Но игру он поддержал. Русаков никогда не ломал чужой игры, если она не затрагивала его интересов.

– В древнеримском праве существовал принцип: «кому выгодно?», – веско проговорил он. – Смотри, Петя, кто вместо тебя в Мексику поедет, тот и настучал. «Дятлов», обычно, за службу так и награждают.

В общем, Андрей оказался прав – в Мексику Петя не поехал. В кабинет к замам его по поводу стажировки больше не приглашали. Не вызывал его и возвратившийся из отпуска главный. О мексиканской вакансии и Петиных видах на неё, как будто забыли, не говорили и не упоминали. Так продолжалось месяца два, и стресс уже начал отъезжать в прошлое, зарастать паутиной времени. Петя успокоился и даже стал вновь на что-то надеяться.

Однако в первых числах ноября, до праздников, вдруг обнаружилось, что на редакторскую ставку бюро в Мехико уже началось оформление. Новость, как это часто бывает, пришла ниоткуда, но все о ней знали. И сочувствующе смотрели на Петю. Опять начались переживания, сожаления, посыпание головы пеплом…

Оформлялся Васька Солодовников. Он же, в результате, и отправился в Петину мечту, предварительно срочно женившись. Петя гулял у него на свадьбе в числе прочих приглашённых и не мог избавиться от неясного гадливого чувства по отношению к счастливому и довольному жениху. Словно Васька украл у него, у Пети, что-то очень дорогое, ценное, невозвратное. И Петя знает, что это он украл, но уличить не может. Будто во сне.

«Неужели Васька настучал?» – С ужасом думал он, вспоминая Русакова и древних римлян с их дурацкими принципами. Ужас рождался от непременно наплывавшей следом мысли: «Кому ж тогда верить?» Ведь столько выпито-перевыпито вместе, столько переговорено, столько раз выручали они друг друга в разных, подчас весьма щекотливых, ситуациях. Бесконечной слоновьей беременностью тянулась мука сомнений. Петя устал носить в себе это тяжкое бремя, устал избегать Васьки или делать вид, что ничего не случилось. Да и Солодовникову всё происходящее между ними было заметно в тягость. Они почти перестали разговаривать.

Наконец Петя рубанул гордиев узел своих подозрений и догадок. «Это не Васька! Не он! Васька не мог учудить такого никогда! И никто из ребят не мог!» – Постановил для себя Петя и сразу же успокоился. А кто, тогда? Да какая разница! Кто угодно. Тот же Русаков, к примеру!

Петя только поначалу исходил в своих умозаключениях из принципа древнеримского права. Позже он узнал, что в Агентстве, как и во всей стране, часто стучали из любви к искусству. Позволяли обстоятельства сделать гадость – её тут же и делали. На автомате. Самые неожиданные люди. Потом им, этим людям, становилось неловко: подгадили человеку беспричинно, бескорыстно… Зачем? Но сделанного не вернёшь. Уже оскоромился и покаяться забыл. Кто угодно мог настучать о Петиных откровениях той августовской ночью, но только не свои, не редакционные. Петя и до сих пор не знает, кто. Правда, сейчас это, действительно, не важно. Так… иной раз любопытство мучает. А, вообще, винить, кроме себя, некого – болтать надо меньше. Теперь он это твёрдо усвоил.

Но на судьбу Петя какое-то время жаловался – не сумел различить лучезарной улыбки на скучном лике Фортуны.

Ровно через год после описываемых событий собственный корреспондент Агентства и одновременно центральной молодёжной газеты Пётр Завадский уже летел в страну своего пребывания. В Рагуа. Несколько месяцев назад там случилась революция, как выяснилось позднее, социалистическая. Империалисты, понятно, начали происки против молодой революционной республики, маленькой, нищей, но мужественной и гордой. Белый дом, обнаружив у себя под брюхом эмбрион ещё одной Кубы, запаниковал и впал в истерику. Прогрессивное человечество встрепенулось, подняло свой голос и гневно осудило. Кремль взял Рагуа под крыло, надеясь, помимо удовлетворения геополитических интересов, отыграться за обструкцию, которую ему устроил Запад по поводу недавнего советского вторжения в Афганистан. В Рагуа сильно запахло затяжной гражданской войной. Мир задвигал носами. И обоняние не подвело мировую общественность: война разразилась нешуточная и долгая.

Посреди всего этого замеса и очутился Петя Завадский. Ничего лучшего для карьеры журналиста-международника и придумать было нельзя. Он ездил в зоны боевых действий, брал интервью, мотался по сельским кооперативам и писал. Для Агентства. Для молодёжной газеты. Для «Правды» и «Известий». Для «Огонька» и «Вокруг света»… Для всех, кто присылал заявки на материалы, Петя писал и старался. Очень скоро он стал одним из самых востребованных перьев в советской международной журналистике, удостоился премий и лауреатских значков, высоких гонораров и издания собственных книг. Во время редких отпусков, которые тогда положено было обязательно проводить на Родине, его зазывали в школы – делиться впечатлениями о героике революционной борьбы.

Пете повезло. Несказанно. В Агентстве ему многие завидовали.

А сам он временами не очень-то и верил, что взобрался на эдакую высоту и что всё это происходит с ним. «Неужели это я? Неужели Петя Завадский, мальчик из подвала на 1-й Брестской?» – Спрашивал он себя при попытках мягко спланировать из поднебесья и приземлиться без потерь. Но без потерь, однако, не получалось – он самодовольно кивал своему отражению в зеркале: «Да, это я, Петя!»

Всё же, надо отдать ему должное, Петя не всегда витал в облаках. Допускал, что успехами он обязан не только редким личным качествам и невероятным своим талантам, но и везению. Не единожды думал Петя, что, если бы не настучали на него тогда, и редакционный начальствующий триумвират, всё же, отправил его в Мексику, то и не было бы никаких успехов. Была бы спокойная работа, размеренная и обеспеченная жизнь, милые зарисовочки о экзотике и эзотерике, о природных и архитектурных красотах. В Мексику он поехал потом, позже, и ездил туда не один раз, работал подолгу, жил. Словом, Мексика от него никуда не ушла. А Рагуа оказалось нужным местом, и попал Петя туда в нужное время – повезло.

Вот и выходит, что судьбе нельзя пенять – она всегда права.

Сладкие песни попугаев

Человек, оказавшийся по какому-нибудь страшному несчастью в низинных, заросших высоченным папоротником, перевитых лианами джунглях, очень быстро сатанеет. Но вовсе не от чащоб, сплошных и непроходимых. Не от влаги, обволакивающей тело и хлюпающей под ногами. Не от буйной растительности, сквозь которую без мачете не пробиться. И даже не от мириадов москитов и мелких мушек-кровопийц, которых зовут в тех местах «санкудос». Путник сатанеет в сельве от звуков. Криков, звона, ора, стрекотания, не прекращающихся ни на секунду ни днём, ни ночью. Неумолчных. Децибелами рвущих барабанные перепонки. Истошных.

Солируют в лесной какофонии попугаи всех видов и пород, которые только водятся в сельве, и маленькие чёрные мартышки со сморщенными старческими мордочками. Эти хористы перекрывают всех – они вопят, кричат, орут, скрипят так, что хочется закрыть уши ладонями и самому завопить: «А-а-а-а!» Или сжечь сельву из огнемётов. Или залить эти заросшие лесами болота каким-нибудь боевым отравляющим газом. Ипритом, например. Вернуть тишину. Хоть на миг.

Трудно, невозможно представить ситуацию, в которой подобные звуки могли бы усладить чей-либо слух.

Но вот с Петей Завадским однажды случилось. Наслаждался он попугайскими восходящими октавами. Откровенно млел, внимая воплям милых птичек, и не было тогда для него музыки приятнее.

Тогда Петя стоял у обширного, в три человеческих обхвата, ствола каобы, а солдатики, полувзводом выстроившиеся напротив, опирались на свои М-16. В их глазах читалось сожаление и разочарование, какое посещает шакалов, когда лев уносит загнанную ими добычу. Наверху, в могучей кроне дерева, панически и заполошно орали попугаи. Петя, задрав голову, слушал и улыбался. «Убирайтесь быстрее, вы, идиот, – зло прошипел ему лейтенант. – Вон, за вами машина подошла. Идите же, мне их долго не удержать!»

Но Петя, не отрываясь, внимал песням попугаев, глупо улыбался и стоял на месте соляным столбом. Наконец из машины вышел Страйкер, крепко взял его за локоть и сильно встряхнул. Петя проснулся.

* * *

А началось всё в Мехико, в кабинете заведующего бюро Агентства, где заведующий Петя попивал свой утренний кофе и смотрел новости на американском информационном канале. Там он и услышал о готовящихся в Сальвадоре первых за десять лет гражданской войны и демократических, по уверениям американцев, выборах нового президента. Американцы не стеснялись, называя эти будущие выборы ещё и «транспарентными», «честными» и «представительными». Конечно, Петя делил все их комментарии на семнадцать, особенно в той части, где говорилось о демократии. «Эскадроны смерти» там ещё никто не отменял. Но шальная мысль о поездке в закрытый для «красных» Сальвадор посетила его уже тогда. «Легально они меня не пустят, – рассуждал взволнованный смелостью своей идеи Петя, расхаживая по кабинету. – У них конституция запрещает въезд советских. А нелегально? Через Гватемалу? Нет, в Гватемале такая же гадость. Нелегально не пройти. Нет, не пройти! Да и скандал может получиться… Но легально надо попробовать! Для начала через посольство».

Располагалось посольство Сальвадора в маленьком, аккуратном особнячке порфирианских времён, в тихом, богемном районе Мехико. Петя с трудом отыскал его на тенистой короткой улочке среди пары десятков других, таких же аккуратных, белых особнячков. Собираясь туда, он, разумеется, поспрашивал знакомых, мексиканцев и русских. Навёл справки. И вызнал главное – посол был поэтом. Издавал за свой счёт сборники стихов и дарил их знакомым. А, значит, был способен на неординарные решения и жесты. И чем чёрт не шутит…

Неожиданно высокий для сальвадорца, сутулый, с копной седых волос, распадающихся на прямой пробор, очень похожий на Марка Твена, посол крутил в длинных пальцах советский паспорт. Отворотившись от пытливых Петиных глаз, смотрел в окно, в крошечный посольский садик. Вздыхал.

Посол думал. Очевидно, о том, каким боком выйдет ему вся эта история, если он поставит визу на розовую страницу этого бесстыдно красного паспорта. Думал он долго. Петя заподозревал, что пришёл зря.

Наконец, посол медленно, притормаживая на каждом слоге, произнёс:

– А знаете, что, сеньор русский, визу вы получите! Всё равно, я давно решил остаться здесь, в Мексике… Всё равно, новый президент меня уволит… И пенсии мне, всё равно, не видать… Так что я теряю? Ничего я не теряю. Зато напоследок пошлю им русского журналиста… Это будет достойный уход.

Посол вынул из сейфа большую печать. Старательно подышав на неё, вдавил в свободную страницу. Проставил дату и расписался.

– Двести песо или двадцать долларов, как хотите, – сказал он, протягивая Пете паспорт. – Но учтите, вас могут не пустить и с этой визой. Строго говоря, она противозаконна… Однако пусть вам повезёт!

Дело было сделано. Оставалось только получить «добро» из Москвы. Но и там всё решилось непривычно легко и быстро – перестройка! Петя полетел в Сальвадор, переполненный предвкушениями успеха и ожиданиями приключений.

Приключения он нашёл. Почти сразу же, по прилёту.

В международном аэропорту Сан-Сальвадора с прибытием Пети началась суета с беготнёй. Чиновник паспортного контроля, маленький и худосочный, рассматривал Петину въездную визу, как мину, снабжённую хитрым взрывателем: долго и с ужасом. Потом он побледнел, отбросил паспорт и принялся панически жать на кнопку вызова под крышкой стола. На тревожные звонки прибежали офицер и два солдата. Все заполошно дышали. Офицер был поджарым и злым. Он считал ниже своего достоинства бегать и торопиться на людях. Солдаты озирались, тискали цевьё автоматических винтовок и грозно хмурились.

Весь огромный зал прилёта смотрел в их сторону.

– В чём дело, Лариос? Где пожар? – Недовольно и строго вопросил офицер.