Потерянный рай. Роман

Разговор с женой начался с короткого, довольно жёстко произнесённого вопроса:

– Где письмо?

– Какое письмо? – машинально спросила Ольга Станиславовна.

Вопрос этот был, конечно, лишним: Вера уже успела ей доложить о визите Лескова, и она была готова к этому вопросу.

– Ты прекрасно знаешь, о каком письме я говорю. Уточняю во избежание лишних вопросов и для краткости диалога: письмо, которое писал Лесков с просьбой выслать деньги на содержание моей дочери; письмо, которое предназначалось мне, и было перехвачено тобой не без помощи, надо думать, Веры.

Ольга Станиславовна ответила не сразу, она знала, Константин Витальевич терпеть не мог никакой лжи и притворства и сразу пресекал возможность, как он выражался, «дурочку играть», задавая недоуменные вопросы: «Какое письмо? Не понимаю, о чём ты» и так далее, да и Ольге Станиславовне показалось унизительным перед ним оправдываться.

– Его нет, – наконец ответила Ольга Станиславовна.

– Отличный ответ, главное краткий. Хорошо, продолжим. Как давно ты посылаешь Лескову деньги и сколько?

– Не понимаю, это что – допрос? – поднялась со стула возмущенная Ольга Станиславовна.

– Называй это как хочешь. Можешь поэтическим вечером назвать, можешь игрой в шашки.

– Зачем тебе это нужно? Зачем это всё нужно ворошить? Это отвратительное, гнусное письмо гнусного шантажиста. Я же тебя пыталась оградить от этого, нашу семью. Неужели мне мало того ужаса, что пришлось пережить и…, – Ольга Станиславовна вдруг поняла, что он почти её не слушает, равнодушно попыхивая трубкой и холодно поглядывая на неё, настолько он пренебрежительно относился к её мнению, но всё же, теряя свой напор и уверенность, она продолжила: – Я надеюсь, что всё это закончилось, и мы больше не услышим этой фамилии. Пусть они не пытаются навязывать тебе какого-то ребёнка, неизвестного, между прочим, происхождения и вешать эту обузу. К тому же…

– Хватит кружева плести, – вдруг прервал её тираду невозмутимый Константин Витальевич. – Ты не ответила на мой вопрос: сколько и как давно ты посылаешь деньги? Прошу кратко и точно.

– Пятьдесят рублей. С февраля.

– Похвально, не сильно поскупилась. Деньги, правда, пошли не по назначению. Не очень ты разумно ими распорядилась, так что я думаю урезать твой бюджет, тем более, что ребёнка я возьму к себе.

– Да ты что! – подскочила Ольга Станиславовна. – Да ты… о, боже! Ты уверен, что это твоя дочь? Он же просто аферист и эта… твоя… бывшая… тоже не промах. К тому же там был этот Кузнецов и неизвестно чей это…

– Не тебе об этом говорить, – жёстко оборвал её Константин Витальевич, хищно суживая глаза.

Ольга Станиславовна на миг растерялась. Она-то знала, на что он намекал, но, к его чести, вслух никогда и ни при каких обстоятельствах её грехи не обсуждал, слишком был порядочным, чем она всегда пользовалась. Взяв себя в руки, она продолжила уже спокойней:

– И зачем тебе эта обуза? Ты это мне на зло делаешь, а будут страдать дети. На меня-то можно наплевать, но ты о Жанне подумай, о Коле, что им придется вынести. Людям-то рот не закроешь. Все на них пальцем будут показывать: «Вот их сестра, то ли сестра, то ли нет». Как ты им будешь объяснять, кто это, откуда она взялась. «Это ваша сестра, познакомьтесь». А вдруг она не нормальная. Они все там не очень…

– Я обсуждать это не намерен и спрашивать твоего совета, тем более разрешения, не собираюсь. Ребёнка я заберу. И не вздумай строить из себя жертву: ты ей не мачеха, она тебе не падчерица. Она моя дочь и только. Всё, разговор закончен.

Ах, как он изменился, повзрослел и стал совершенно чужим и уже неподвластным ей. Где же тот мальчик? тонкий, ранимый, напичканный романтическими, сентиментальными глупостями мальчик, которым она, холодная и расчетливая, никогда и никого в своей жизни не любившая, могла повелевать, как презренным рабом, могла мучить, доводить до исступления, заставляя ревновать? Куда исчезло его мальчишество, безудержная горячность и дикая страсть? Когда она упустила его? Когда неосторожно призналась в том, что Жанна не его дочь? Может, это была её роковая ошибка? Хотя после этого неосмотрительного признания он, всегда робевший перед ней, как будто взорвался. Ольга была ошеломлена его напором, его силой, которой в нём не предполагала, и даже прониклась хоть и слабым, но чувством уважения к нему. Нет, он тогда ещё продолжал её любить, любить ещё более ревностно и неистово, порой до жестокости, но не от желания причинить боль и сокрушить её женское тело, а просто от переизбытка чувств, которые уже физический не мог сдерживать, правда, по окончании этой сумасшедшей бури ему нужно было вовремя увернуться от её прелестной ручки, щедро раздающей пощёчины в награду за его старания. И хотя по ночам она была в полном его распоряжении (в мучительно-сладостном плену), утром власть переходила в её руки, он по-прежнему был её рабом, она ещё долго держала его в узде и вдруг упустила.

Когда же он вдруг охладел к ней? Когда ускользнул? И как она позволила появиться в его жизни Наташе, этой рыжей бестии? Ей тогда казалось, что он всего лишь хотел позлить её, заставить ревновать, а всё оказалось так серьёзно, вплоть до развода. Сколько ей пришлось подарить его отцу Виталию Николаевичу, пользуясь тем, что он был явно к ней неравнодушен, обольстительно-заманчивых улыбок и взглядов, чтобы заручиться его поддержкой, и в то же время удерживать его под самыми разным предлогами от нескромных порывов, но позволяя некоторые вольности, сколько пришлось приложить усилий, чтобы уговорить влюблённого в неё Михаила Кузнецова за соответствующее необременительное вознаграждение, какое только могла дать красавица, обольстить и отвлечь от её мужа Наташу, сколько пришлось проявить силы убеждения и артистического таланта в том разговоре с Наташей, чтобы разжалобить свою соперницу (а этого унижения Ольга ей никогда не простит) и уговорить не портить ей, её мужу и их детям жизнь, и в конце концов она добилась того, что взбаламутившая их семью Наташа исчезла из их жизни и из Города. А сейчас эта рыжая бестия вновь напоминает о себе своим выродком.

Но власть над Костей Ольга потеряла безвозвратно. После возвращения из-за границы он поразил её своей холодностью, бесстрастностью и суровостью, как будто ураган пронёсся в его душе, не оставляя ни крупицы прежней романтичности, нежности, а главное любви к ней. Страшная животная сила исходила от этого угрюмого, мрачного, совершенно чужого, но такого грозно-прекрасного и привлекательного своим невероятным мужским магнетизмом человека. Он возмужал, ожесточились, огрубели словно отчеканенные в бронзе черты его лица, взгляд, прежде светившийся мягким светом, стал невыносимо пронзительным и тяжёлым, сам он, жёсткий, резкий и властный, перестал считаться с её мнением и не терпел никаких возражений. Первое время Ольге Станиславовне было сложно подчиняться своему мужу и смиряться со своим новым подчинённым положением в семье. Особенно оскорбительно для неё было то, что он не позволил ей полной мере распоряжаться его финансами. Она с трудом привыкала к этому новому мужчине, не зная даже, о чём с ним можно говорить. Все её попытки завести лёгкий непринуждённый разговор заканчивались его очень кратким равнодушным ответом, долгой мучительно-напряжённой для неё паузой и лихорадочным поиском более занимательной темы.

Она не интересовала его даже как женщина (у него теперь была отдельная смежная с кабинетом спальня), а самой напрашиваться гордость не позволяла. Хотя, надо признать, она однажды попыталась как бы невзначай прильнуть к нему, приобнять, прижаться к его мощному богатырскому телу, но он холодно-равнодушно отстранил её. С тоской Ольга Станиславовна поняла: не будет больше этой кипучей, богатой событиями жизни, этих фейерверков бурных ссор, упоения своей властью, головокружительных сладострастных ночей, не изведать ей больше грубой силы его бешеной, обжигающей страсти, этой огненной лавины его дикой, жестокой любви, не почувствовать опьяняющей смеси восторга и страха от его сокрушительной мужской силы.

В конце концов, ей пришлось удовлетворяться только тем преимуществом, какое давало это замужество, то к чему она так стремилась: высокое положение мужа, соответственно и её, как жены, достаток, возможность не работать (она за свою жизнь ни дня не работала), роскошная квартира, дорогие украшения и наряды, великосветские мероприятия, где ты первая, где тобой все восхищаются и завидуют, пытаются завязать более близкое знакомство и выпросить приглашение на день рождения. Ольга иногда забавлялась тем, что вдруг приглашала на свой день рождения какую-нибудь неприметную особу, имеющую не очень состоятельного и влиятельного мужа, но жаждущую во что бы то ни стало проникнуть в «высший свет». И эта особа, польщённая и окрылённая такой оказанной для неё честью, с надеждой на дальнейшее развитие очень выгодных отношений с самой влиятельной дамой Города разорялась на дорогой наряд, в котором не стыдно появиться в таком обществе, и очень дорогой подарок (дешёвый дарить было бы просто не прилично), снимая со сберегательной книжки накопленные на отпуск деньги и занимая у своих знакомых крупные суммы. Но по прошествии праздника Ольга Станиславовна вдруг становилась холодна и равнодушно-пренебрежительна к своей новой и не нужной ей знакомой, и даже как будто бы не узнавала её. А эту особу потом дома ждал страшный скандал, который закатывал ей муж из-за напрасно потраченных денег и пропавшего отпуска, который они будут вынуждены провести не в Сочи на Чёрном море, а на своей даче, и этой «глупой гусыне», как называл её разгневанный муж ещё в течении года до следующего отпуска, ничего не оставалось, как терпеливо сносить оскорбления от супруга и со скрежетом зубов ядовито сплетничать о том, что Ольга Станиславовна на самом деле не имеет никакого влияния на своего мужа, поэтому знакомство с ней не представляет никакого интереса.

Константин Витальевич действительно давно жил своей жизнью и у него был свой круг общения и интересов, а Ольга Станиславовна, как ни старалась, попасть в этот круг не могла, да и сама на дни рождения своих подруг всегда приходила одна, без мужа, оправдываясь его занятостью, всё время поглядывала на часы и говорила: «Нет, он, наверно, уже не успеет, очень много работает, надеюсь, хоть домой придёт не ночью». Все эти оправдания были, конечно, смешны даже для её подруг, тем более при наличии у Константина Витальевича любовницы, которую он не скрывал. Но Ольга Станиславовна всё же продолжала поддерживать видимость хорошего отношения с Константином Витальевичем, зачастую в разговоре бросая фразу «надо посоветоваться с мужем», и усиленно скрывала, что с ним никаких, даже дружеских, отношений нет, и настолько не было никаких отношений, что она ничего не знала о его командировках, даже эта информация была для неё не доступна, он всегда уезжал и приезжал внезапно для неё. Ольга Станиславовна могла только издали следить за своим мужем.

****

Вечером Олег забрал уже немного отрезвевшего и отоспавшегося Лескова из отделения милиции, отвёз его на вокзал и усадил на вечерний поезд. Константин Витальевич сидел в это время с Игорем Борисовичем в ресторане «Аврора» на берегу Джангаровского озера на открытой веранде на пирсе и обсуждал с ним утреннею новость. Упоминание о Наташе так сильно взбудоражило Игоря Борисовича, что ему пришлось заказать двести грамм водки, чтобы справится с волнением. Все эти десять лет он не забывал Наташу, несмотря на то, что женился, и у него родилась дочь. Жена его, Ирина Юрьевна, знала об этой его маниакальной, нетленной любви к Наташе, так глубоко и надолго поразившей его сердце, и бешено ревновала к ней, но первое время этого не показывала. Сначала она долго и упорно обхаживала его, терпеливо выслушивая его историю о несостоявшейся любви, сочувствовала и утешала, потом женила на себе, позволила дать их дочери имя его бывшей незабываемой возлюбленной, но когда почувствовала, что накрепко затянула в свои сети и с рождением ребёнка по благородству души он уже никуда не денется, начала его третировать и перестала с ним церемонится настолько, что порвала и выбросила все Наташины фотографии и раздражалась на любое упоминание о ней.

– Неужели, неужели? – повторял обычно спокойный, даже вялый, по натуре, но сейчас страшно разгорячённый Игорь Борисович, опрокидывал рюмку водки и засыпал своего странно равнодушного к этой новости друга вопросами: – Значит у Наташи ребёнок? А сама она где? Что с ней? Замуж вышла?

К их столику подскочил Олег, самодовольно плюхнулся на свободный стул, резво доложил Константину Витальевичу, что Лесков уложен на нижнюю полку тринадцатого вагона четвертого купе на тринадцатое место, и остался сидеть в ожидании благодарности за его старания с надеждой, что его угостят или хотя бы закажут какой-нибудь напиток (неплохо бы коктейль) после его намекающей фразы «Фу, как жарко, пить хочется», и он получит возможность прикоснуться к этой роскошной ресторанной жизни. Константин Витальевич безжалостно лишил его этой надежды: «Олег, свободен».

– А мой ли это ребенок? – спросил Константин Витальевич, когда Олег ушёл.

– Твой, Костя, твой. Не сомневайся, – твердо заверил Игорь Борисович и на немой вопрос Константина Витальевича продолжил: – Я знал, что она беременна. Знаю, знаю, что ты хочешь сказать, ты только выслушай. Твоя жена тоже узнала об этом, она тогда всерьёз испугалась и поэтому приходила к Наташе в тот последний день. Опять были разговоры про твою карьеру, какой ты талантливый, а она всё загубит, и какая вас ждёт жизнь после такого скандала, и так далее. Наташа тогда пообещала, что сделает аборт. Аборт, значит, не сделала.

– Значит, о её беременности знали все, кроме меня. А ты молчал всё это время.

– Тебя тогда и в Городе не было, когда это стало известно. А потом Наташа уже просила не говорить, да и решено всё было. Она не хотела портить тебе жизнь, понимала, чем для тебя всё это обернётся. Я не знал, что она сохранит ребёнка.

– Ладно, что было – то было, что будет – то будет.

– Что ты будешь делать?

– Ребёнка заберу.

– А Ольга?

– Ольга к этому никакого отношения не имеет.

– Ну, может, она будет возражать.

– Её возражения не рассматриваются. На, прочти.

Константин Витальевич положил перед Игорем утреннее письмо, тот внимательно прочитав его, даже подскочил:

– Нужно срочно ехать.

– Срочно не могу, уезжаю в командировку.

– Давай я съезжу.

– Сделай одолжение.

Игорю Борисовичу страстно захотелось увидеть ребёнка той женщины, которую он не мог забыть до сих пор, а Константин Витальевич не проявил ни малейшего интереса к тому, что у него где-то есть дочь и даже не был поражён этой новостью.

Константин Витальевич совершенно отчетливо до мельчайших подробностей вспомнил тот день, тот последний день, когда всё должно было решится. Он шёл домой, полный решимости объявить жене, что подаёт рапорт об увольнении со службы и будет добиваться развода с ней, несмотря на страшное давление со стороны родителей, особенно отца, старшего брата, начальников, даже товарищей по службе – буквально всех, кто увещевал его отступится от своих намерений. Он уже собирался нажать на дверной звонок своей квартиры (ключей у него не было, он бросил их после очередной жаркой ссоры с женой и, сказав «ноги моей больше здесь не будет», хлопнул дверью) и вдруг боковым зрением увидел, как с верхней лестничной площадки вспорхнуло и бесшумно полетело вниз голубое облако: по лестнице сбегала Наташа (она уже час ждала его на лестнице этажом выше). «Пойдём, пойдём, мне нужно тебе кое-что сказать», – быстро заговорила она, хватая его за рукав и увлекая вниз, но так ничего значащего в этот вечер он от неё не услышал. Они долго бесцельно бродили по Золотой набережной, Наташа рассказывала ему какие-то весёлые, забавные истории из своего детства и смеялась, хотя глаза её лихорадочно блестели от слёз, но она их быстро смахивала, говорила, что это от ветра, вскакивала на бордюр, взмахивала как птица тонкими руками, закидывала голову и жмурилась на заходящее солнце, подставляя солнечным лучам лицо, как будто впитывала в себя его свет. Как же была прекрасна его рыжеволосая Наташа в этом голубом шёлковом платье, по-детски мила и очаровательна!

Как только Костя пытался ей что-нибудь сказать, она прерывала его, вскрикивая: «Ах, смотри – белая чайка!» или спрашивала: «Тебе нравится мое платье? Оно подходит к твоим глазам. Знаешь, хочу от тебя только мальчика, он обязательно будет похож на тебя, с такими же синими глазами, и назову его Александром – воин и защитник». Наташа склонила к нему голову, уткнулась лбом в его плечо и вдруг резко отступила, прошлась по бордюру, делая балетные па, вернулась, остановилась напротив, посмотрела на него сверху вниз.

– Дай я посмотрю на тебя, – сказала Наташа, запускала свои пальцы в его волосы, крепко обжимая его голову и внимательно вглядываясь в его глаза. – А теперь иди, – он хотел что-то спросить, но она ладошкой прикрыла ему рот. – Завтра всё узнаешь. Завтра. Слышишь? Иди.

Воспоминания эти давно не мучили его ставшее холодным сердце, он помнил только события, но забыл, похоронил все чувства, вызванные этими событиями. Он уже смутно помнил, как на следующий день метался по городу в поисках Наташи, как квартирная хозяйка, у которой Наташа снимала комнату, вложила в руку сложенный вчетверо клочок бумажки со словами: «Велела передать» и он рыдал на лестнице, читая её коротенькую в несколько слов записку: «Мы должны расстаться. Не ищи меня. Всё решено». Он не мог понять почему, почему всё рухнуло для него, его мечты о семейном счастье, уюте, вечной любви, когда он был даже готов бросить и карьеру, и военную службу, потому что нашёл того единственного человека, с которым ему было так спокойно. Почему она так поступила и отступилась? Он взревел, как раненый зверь. Он метался, искал её по всему городу, бросил всё, без разрешения уехал к её отцу в Москву, за что потом был строго наказан начальником, но в Москве Наташи не было. Владимир Петрович, отец Наташи, был чем-то напуган и просил больше к нему не приходить.