Потерянный рай. Роман

Он вернулся в Город, ещё не смирившийся, ещё не сложивший оружие. Он вновь вступил в неравную борьбу с этим миром. Домой он не вернулся, жил у Игоря. Оставляя себе незначительную сумму на карманные расходы, он передавал почти всю зарплату жене через Игоря и категорически отказываясь даже мимолётно видеться с ней. На Игоря тоже оказывали давление, на него посыпались неприятности на работе (выговоры и придирки по любому не значительному поводу). Костя, понимая, что друг может из-за него пострадать, вернулся жить в свою квартиру, но жил там как квартирант, с женой даже не разговаривал, пытался не разговаривать, та очень умело провоцировала, растравляла и втягивала его в долгие бессмысленные споры, хладнокровно наблюдая, как Костя горячится, опять пытается что-то доказать, убедить её в чём-то. Потом впадал в апатию, валился на кровать, долго смотрел в потолок и молчал. Страшное отчаянье наваливалось на него от своего бессилия перед этой сворой, которые вцепились в него мёртвой хваткой и распоряжаются его жизнью, разрушая его мир. Он оказался в ловушке, в железном капкане, из которого не мог выбраться. Все его метания закончились тем, что стараниями Виталия Николаевича его, строптивого «глупца», попросту отправили в загранкомандировку.

Константин Витальевич, давно чуждый сантиментам, вспоминал это с презрением, с презрением к себе, тогда глупому, наивному щенку, и упоминание об этом ребёнке его не тронуло, не вызвало даже любопытства, но если это действительно его ребёнок, то он, конечно, должен о нём позаботится, всего лишь. Самое неприятное для него было в другом: Наташа через два года сошлась в Москве с Николаем. От какого-то всепоглощающего отчаянья она вдруг кинулась к нему, Николай утешал её, вроде хотел жениться (врал, конечно, он не собирался разводиться со своей женой), даже давал деньги, но потом быстро потерял к ней интерес, насытив свой животную похоть.

****

О том, что произошло в Москве, как и при каких обстоятельствах Игорь Борисович нашел Сашу Лескову, о той цепи странных и невероятных событий, сопровождавших его во время розыска девочки, он никому не рассказывал.

Директор детского дома №21 (не №2 как ошибочно второпях было указано в письме) со странным именем Арефий Эдуардович, даже не взглянув на вошедшего к нему в кабинет Игоря Борисовича, достаточно хамовато-пренебрежительно спросил: «Что Вам?», продолжая преувеличенно внимательно рассматривать какие-то бумаги, подчеркивая этим свою занятость и важность. Но при упоминании имени Саши Лесковой он оторвал свой взгляд от бумаг, насторожился, напрягся и почему-то спросил: «Вы из прокуратуры?» и тут же успокоился, когда Игорь Борисович произнес: «Я по поручению её отца…», и с прежним самоуверенным нахальством прервал:

– Ах, вот что. Вы тоже её отец?

– Да нет, не я отец. Константин Витальевич Макаров…

– Что-то у неё много отцов, – продолжал Арефий Эдуардович, даже не пытаясь выслушать Игоря Борисовича. – Приходил до вас ещё один папаша. Правда, сказал, что пока забрать её не может, часто в командировках разъезжает. Куклу вон ей принёс огромную, немецкую. Лескова-то своего отца не узнала, куклу бросила и убежала. Так что, может, вы и не последний… – он не договорил, поднял трубку и начала набирать номер, потеряв интерес к посетителю.

– Я всё-таки хотел бы…

– Что вы хотели? Если передачу для неё принесли, у секретаря оставьте. Алё, Галочка, ты уже дома?

Игорь Борисович пожалел, что нет здесь сейчас Константина Витальевича, при одном появлении которого Арефий Эдуардовича тут же вытянулся бы в струнку, даже ещё не зная кто перед ним, такое впечатление он всегда и на всех производил. Но всё же отступать Игорь Борисович был не намерен.

– Вы можете отложить свои дела и уделить мне пять минут вашего бесценного внимания? – Игорь Борисович решительно шагнул к столу, вырвал у Арефия Эдуардовича телефонную трубку и положил её на аппарат.

– Что такое? – подскочил Арефий Эдуардович, потеряв всю свою солидность. – Прекратите хулиганить.

– Я до сих пор был безупречно вежлив, но если в дело вмешается сам Константин Витальевич, уж поверьте, он церемонится не будет. Так что у вас есть ещё шанс решить всё мирным путем.

– Какой ещё Константин Витальевич?

– Вот видите, если бы вы внимательней слушали, вы бы уже как пять минут знали, что Константин Витальевич… генерал Макаров, очень известный и влиятельный в высших кругах человек, является отцом Саши Лесковой. Он намерен забрать девочку без всяких бюрократических проволочек, и вы этому должны всячески посодействовать.

– Генерал… Макаров, я слышал, но… – Арефий явно струсил, ходили слухи, что Лескова дочь какого-то высокого чина, но он слабо в это верил. – Вы что, серьёзно? Вы уверены, что она действительно его дочь?

– Более чем.

– Я думаю, что он… если узнает, он не захочет… Вы хотите её забрать?

– Хочу и немедленно.

– Но это невозможно, это сейчас нельзя… вот так сразу.

– Поверьте, для Макарова нет ничего невозможного.

– Это долгая процедура, документы не в порядке и вообще… Потом, потом, – замахал он руками на пытавшегося зайти в кабинет очередного посетителя, засуетился, зачем-то выдвинул, потом задвинул ящик стола. – А сейчас вы что хотите? Не понимаю, что вы хотите?

– Я хочу увидеть Сашу Лескову.

– Её здесь нет. Она в больнице. Вы понимаете? В больнице. Я сомневаю… я думаю, товарищ Макаров не захочет забрать её, если узнает, что она…

– В какой больнице?

– Она больна, она очень больна.

– Ничего, я врач, вылечим.

– Но она опасно больна.

– Номер больницы!

– Шестая, на Ленинском проспекте.

– Отлично, пока от вас больше ничего и не требуется. До свидания. Наше знакомство мы ещё продолжим.

Игорь Борисович направился к дверям. Арефий Эдуардович крикнул ему вдогонку:

– Это психиатрическая больница.

– Что? – Игорь Борисович обернулся в дверях.

– Я же предупреждал, я же говорил. Вы не понимаете всей опасности. Она же ненормальная. Шизофрения. Буйная. С ножом кидалась на воспитателя. Вы понимаете, о чём я? Она опасна для общества. И вряд ли многоуважаемый товарищ Макаров захочет взять её при таком-то диагнозе, это же…

Игорь Борисович уже не слушал его, не разбирая дороги вместо того, чтобы выйти на ближайшую лестницу, он прошёл по коридору к дальнему выходу. Он был ошеломлён, оглушён, раздавлен. Неужели девочка безумна и у неё, у Наташиной дочери, нет никаких шансов. Но он должен её увидеть, хотя бы просто взглянуть на неё, посмотреть в её глаза, возможно, пустые, ничего непонимающие глаза. Константин Витальевич конечно же не возьмёт её в свой дом, раз она так опасна, и, скорей всего, не захочет перевези в Город, чтобы определить в местную больницу, и взять на себя заботу о её лечении, он и так крайне равнодушно принял известие о существовании дочери – это живое неприятное напоминание о прошлом.

Игорь Борисович ничего не слышал и не видел вокруг себя, он машинально шёл по длинному коридору, не подозревая, что Арефий Эдуардович тихо и воровато прокрался на цыпочках к дверям своего кабинета и, чуть приоткрыв её, зорко наблюдает за ним. Быстрый цокот женских каблучков вдруг ворвался в замутнённое сознание Игоря Борисовича, милый почти детский женский голосок за его спиной короткими обрывками фраз как будто отстучал телеграмму: «Не оборачивайтесь. На площади Маяковского. В три часа», и мимо него мелькнула и исчезла в дверном проёме какого-то кабинета тоненькая, почти детскую фигурка, он только успел разглядеть простенькое девичье платьице. В три часа он увидел обладательницу этого платья – очень молоденькая милая девушка, почти ребёнок.

– Это я вам написала письмо, товарищ Макаров. Меня зовут Анна, – сказала она, уверенная, что перед ним генерал (она совершенно не разбиралась в военных знаках отличия) и искренне огорчилась, узнав, что это не так. – Ах, как жаль. Что же делать?

– Пройдемте в кафе, спокойно поговорим, – предложил Игорь Борисович.

– А знаете что? – вдруг сказала Анна, когда они уже сели за столик в кафе на улице Горького и заказали по чашке чая, причём она постоянно подсыпала себе сахар, помешивала в чашке ложечкой, чуть отпивала чай и вновь подсыпала сахар и перемешивала его, и к концу разговора растворила в чае полсахарницы. – Это, наверно, хорошо, что вы не Константин Витальевич, я почему-то опасаюсь, что он не возьмёт девочку. Понятно, что характер нелёгкий, уже с надломленной, израненной психикой. Им-то, сытым и довольным, не понять.

– Вы ошибаетесь. Константин Витальевич очень порядочный человек, и совершенно твёрдо заверил меня, что возьмёт девочку к себе. Но я понял, что она психически не здорова.

– Хм, не здорова, – горько усмехнулась Анна. – Это Арефий больной. У них это оказывается давно практикуется: оправлять неугодных и непокорных воспитанников в психбольницу, их там принудительно лечат, чтобы присмирели. Саша-то не первая. Я учусь в педологическом институте, прохожу здесь практику, – Анна тяжело вздохнул. – Я даже не знала, что такое бывает, я пребывала в своём благополучном мире, в благополучной семье и не знала, что столько брошенных, ненужных детей. Чудовищно жестокие и озлобленные дети. Они выходят из детского дома совершенно не приспособленные к жизни, как слепые котята, они ничего не умею, они не могут даже чай заварить, кипятят на плите чайник и думают, что после этого из чайника польётся заварка. Они не могут создать нормальную семью, они рожают детей и тоже бросают их.

Саша попала в детский дом четыре месяца назад самым загадочным образом. На ребёнка, неизвестно откуда появившегося и вот уже несколько часов сидевшего в холле в обнимку с тряпичной куклой-клоуном и каким-то небольшим плоским бумажным пакетом в руке, долго никто не обращал внимания, пока её не заметила уборщица Клавдия Петровна, человек довольно грубоватый, и, возможно, поэтому её попытка узнать у девочки, кто она такая и что здесь делает, ей не удалась, девочка молчала и даже отвернулась в сторону. Подошедшая к ним Анна, наверно, вызвала у девочки доверие и на её ласковый вопрос «Ты что здесь сидишь?», она тихо ответила: «Сейчас мама за мной придёт».

– Ты с мамой сюда пришла?

– Да.

– Это мама тебе дала? – указала Анна на бумажный пакет в руке девочки. – Я могу посмотреть?

Девочка кивнула головой. В пакете было свидетельство о рождении Лесковой Александры Константиновны и записка за подписью Натальи Владимировны Лесковой о том, что у неё трудная ситуация, что она не может воспитывать ребёнка и добровольно отказывается от родительских прав в отношении своей дочери.

Первое время Саша очень скучала по дому и по матери, ни с кем не разговаривала и только плакала. Она была девочкой домашней и очень замкнутой и совсем потерялась в этом чужом, незнакомом и довольно неприветливом для неё мире. Дети в детском доме, преданные и брошенные своими родителями, очень жестокие и уже безвозвратно искалеченные, встретили её кто недружелюбно, кто равнодушно. В первое время они даже не обращали внимания на эту диковатую молчаливую девочку, которая постоянно забивалась куда-то в угол или часами сидела в холле в обнимку со своей куклой. Воспитатели детского дома тоже не отличались доброжелательностью и даже применяли изуверские унизительные наказания к своим подопечным: заставляли отжиматься от пола или стоять с вытянутыми вперёд руками до полного изнеможения, заталкивали девочек без трусов в спальню к мальчиками и наоборот, выставляли целую группу по ночам в холодный коридор вдоль стенки за шалости (обычно, это были рассказы полушёпотом ночных детских страшилок о чёрных простынях, летающих гробах и Пиковых дамах) с требованием выдать рассказчика. Старшие дети, глядя на воспитателей, тоже не гнушались истязать младших: обливали холодной водой среди ночи, чтобы просто поржать над испугом спящего, заставляли всю группу плевать в лицо какому-нибудь мальчику, провинившемуся перед ними (зачастую это была вымышленная вина), не выполнившему или неправильно выполнившему их поручение, просто избивали и таскали за волосы. И эта жестокость вновь и вновь совершала свой новый виток, когда младшие воспитанники, подрастая, начинали так же издеваться над малышами.

Но Саша, молчаливая и тихая Саша вдруг проявила странное упорство и упрямство и наотрез отказалась участвовать в подобных жестоких играх и подчиняться произволу, да ещё заступилась за девочку, с которой она подружилась. Воспитательница хотела наказать её за неповиновение, но Саша вдруг ощетинилась, злобно-яростно огрызнулась, как дикий волчонок, сверкая глазками и скаля зубки, сжалась, напряглась и окаменела в своей боевой готовности идти до конца, пусть даже гибельного конца в своих убеждениях. От неё тогда почему-то отступились и решили с ней просто не связываться. Понемногу Саша освоилась, но продолжала держаться особняком и общалась только с одной девочкой – Дианой Крупениной. Эта связь с внешним миром внезапно оборвалась, когда с её новой подругой случилось несчастье: она выпала из чердачного окна и разбилась насмерть. Начались проверки, приезжали многочисленные комиссии, следователь из прокуратуры, а Сашу, которая могла знать истинную причину этого несчастного, как утверждал Арефий Эдуардович, случая, поскорей отправили в психиатрическую больницу.