Эдуард Лимонов

Привел эту цитату до того, как прочитал биографию писателя пера Захара Прилепина. Он тоже выделил эти слова. Лимонов неизменно благодарит отца за унаследованные от него навыки, умение делать все руками – строгать, пилить, обращаться с металлами.

В 2004 году питерский путешественник Михаил Медведев (Гризли и Паумен) приехал в Харьков: «Ориентирами служили книги «Подросток Савенко» и “Молодой негодяй”», а также ряд упоминаний о харьковском периоде в более поздних сочинениях – «Анатомия героя», «Книга воды».

Лимонов проживал с 1951 по 1967 год в районе под названием Салтовка с ударением на первый слог [на самом деле, с 1965 года он жил в центре города у Анны Рубинштейн – М. З.]. Географическое название осталось и сейчас, только сама Салтовка сильно изменилась. Из района рабочих окраин она превратилась в крупный жилищный массив на подступах к центру Харькова. Но несколько микрорайонов сохранились практически без изменений.

… Сначала мы осмотрели школу, в которой учился Лимонов (она по-прежнему выполняет свои функции), ДК «Серп и Молот», куда начинающий поэт частенько заглядывал, а затем подъехали к зданию, где, возможно, жил известный писатель.

Все эти дома приблизительно одинаковые: двухэтажные или трехэтажные кирпичные постройки серого цвета, довольно основательные конструкции. В Питере подобных домов я не видел. По-видимому, эти типовые здания характеризуют промежуточный этап между сталинскими домами и хрущевками. Особенно меня поразили некоторые очень узкие окна, где длина в несколько раз превышала ширину.

Другой «вероятный» дом Лимонова находился через квартал на другой улице. Подобная путаница возникла вот по какой причине. В сочинении «Подросток Савенко» Лимонов не раз указывает свой адрес: Первая Поперечная, дом 22. В ту пору, чтобы особо не напрягаться с названиями, были и 2, 3, 4-я Поперечные.

В 70-е годы, по неведомым мне причинам, названия улиц поменяли и все перепуталось…

Одно доподлинно известно – дом, где жил Лимонов, цел и невредим. Власти Харькова, пора уже готовить мемориальную доску!

… Мы осмотрели ДК, где Эдичка читал свои стихи и ходил на танцы, а в парке – дрался. Далее проехали мимо магазина, который встречается в «Молодом негодяе» – там будущий писатель неоднократно покупал бухло.

– А вот – трамвайное кольцо, с которого Лимонов ездил на завод в ватнике и ушанке…

– Лимонов, конечно, ошибается в описаниях… Например, он утверждает, что в Харькове – две реки, а на самом деле – больше, три крупные – Харьков, Лопань, Уды, и две помельче – Немышля и Студенок. Район Тюринка называет Тюренка. А еще частенько путается с направлениями – север – юг, запад – восток.

– Но от себя ничего не додумывает? – спросил я.

– Нет, фактически все точно, – ответил наш экскурсовод. – Просто Лимонов писал по памяти, не имея под рукой никакого материала. Это – естественные погрешности.

Самым интересным лимоновским местом оказался книжный магазин «Поэзия» на одноименной площади, рядом с улицей Пушкинской. Никогда бы не подумал, что он сохранился и пережил столько коопераций и приватизаций! Здесь первая жена писателя Анна работала продавцом, а сам Лимонов – книгоношей…»

Первая попытка уехать в 1966 году из Харькова в Москву была провальной. Нужда заставила «позорно изгнанным Растиньяком» через месяц вернуться восвояси.

Москва. Запад. Неофициальное искусство. «Мы – национальный герой». 30.09.1967–30.09.1974

Разорвав сродными тенями
что ж он с родины бежит

В гастроном ходил бы с сумкою
шевелился не спеша
Умный между недоумками?
Ну – молчала бы душа

Летом 1966 года в Харькове в гостях у Анны и Эдуарда первооткрыватель коллажа и боди-арта Анатолий Брусиловский рассказывал о Москве, о поэтах-«смогистах» («самое молодое общество гениев»). Еще их называли «сила, молодость, огонь, горение». К двери Центрального Дома литераторов они приколололи список «литературных мертвецов», куда занесли уже устаревших для них Вознесенского с Евтушенко. И вот 30 сентября 1967 года полку гениев прибыло. На Курский вокзал прибывает дерзкое и крепкое дарование из Харькова в ратиновом черном пальто и черной кепке-аэродроме. В руках по настоянию родителей польский послевоенный чемодан. Фанерный, обклеенный черной пленкой под кожу, просто сундук какой-то. А вообще вещи его не тяготят и не связывают. Уже в двадцать четыре он пишет: «Я скапливаю нематериальное». С этим девизом способен начинать новую жизнь с нуля:

– Это удовольствие. Это привилегия…

С 1967 года Анна и Эдуард перебрались в Москву. Бахчанян привел писателя в дом Ирины и Михаила Гробманов. Они подружились, Гробманы ввели Эдуарда Лимонова «в среду», представили московскому андеграунду. Писатель сшил Ирине платье – золотой чехол, черные кружева. После отъезда в 1971 году в Израиль она носила его несколько десятилетий и собиралась в будущем сдать в музей. По рекомендации Гробмана в Израиле Лимонова издали на русском и на иврите. В первую московскую зиму Эдуард на семинаре Арсения Тарковского, отца режиссера Тарковского, читает стихи. «Смогисты» признали, что их ряды пополнились.

Московский период – период скитаний и творчества. Он примыкает к «смогистам» больше по склонности к протесту, независимости, ценя их жизненный опыт, но не по сродственности поэтики.

Эстетически и философски в первую очередь он тяготеет к Евгению Леонидовичу Кропивницкому – первому из «лианозовцев» (от названия подмосковного поселка). Ровесник Маяковского коротает век со старенькой женой в подмосковном бараке, в крошечной комнате с печью. Кропивницкий для Эдуарда Лимонова абсолютно оригинален в стихах (барачная лирика), в живописи (нарисованные небесные создания – сгустки духа), философии (советский стоицизм). Лимонов перепечатывает на машинке рукописи Кропивницкого и заключает машинописные листы в картонные обложки, которые потом обклеивает ситцем.

Когда в 1971 году Анна легла в подмосковную больницу из-за обострения хронического недуга, Евгений Кропивницкий постоянно ухаживал за ней, приносил ей бумагу и краски. Оставшиеся годы жизни она спасалась рисованием. Может, оно продлило ей жизнь не на один год.

Гость из Харькова по-салтовски крепок, не пасует. Он отыскал выход из провинциальной суеты, дома ему было некомфортно, вокруг недоставало новых ощущений и образов, мало талантливых и оригинальных людей. Лимонов стремился к вершинам поэтического ремесла, ему необходимо было слышать, видеть, читать иных поэтов, рассматривать иные холсты.

В Москву берет подарок Анны – чешский словарь современного изобразительного искусства. Пропадает во дворце на Волхонке, музее, который основал отец Марины Цветаевой, «поэта ритмических захлебов». Матисс, Клод Моне, Эдгар Мане, Ван Гог, Руссо. Египетский зал, мумия сигарного цвета с двумя кокосовыми свежими зубами. Голландский зал. Он постоянно недоедает и прячется от мороза или дождей на грязных и неуютных московских улицах, во дворце среди запахов старой краски, старых холстов, камня, гипса, дерева.

Донашивает пальто – подарок Мишки Кописсарова, костюмы времен работы литейщиком, как очарованный простаивает перед натюрмортами с жирным подбрюшьем селедок на серебре и ломтями хлеба. Возвращается в убогий съемный угол и без устали сверяет имена художников, записанные в музее имени Пушкина, со словарем. В нем делает запись красной шариковой ручкой: «Клянусь стать таким же Великим, как эти гении искусства. Э. Лимонов».

Летом 1968 года, похудев на одиннадцать килограммов, приехал на несколько недель к родителям. Отъесться и успокоиться. Раиса Федоровна настаивала, чтобы сын остался и даже начала подыскивать ему место работы. Вечером в новостях после прогноза погоды увидел кадры дождя на московских улицах и сбитую ливнем листву на бульварах. Слезы навернулись на глаза. Он не отступит. Помчался на вокзал. Именно в те летние недели харьковской передышки писателя произошли события в Чехословакии. Много лет спустя Лимонов вспомнит, как яростно спорил со своим отцом. Защищал Пражскую весну, а бывалый капитан предостерегал от поспешных выводов и противопоставлял ввод войск государств Варшавского договора агрессии США во Вьетнаме.

Шитье брюк, сумок из чешского ситца, пиджаков позволяло выжить в Москве. Может быть, в тревоге за любимую (ведь спекуляция в центре Москвы, в ГУМе грозила сроком заключения) успокаивал нервы, сочиняя поэму «ГУМ».

Поэт идет – он Простаков…
Вот Простаков встречает Анну
– Ах Анна! Анна! Мы устали…

И даже в последний на советской земле год портняжничество помогало слегка поправить материальное положение. Вместо шитья всяким охламонам пары за 15 рублей спекулянтка Лена-Долгоносик предложила фабриковать простые женские брюки, без карманов, без пояса, вывернутые внутрь края ткани аккуратно оббивать тесьмой и пришивать фирменные лейблы. Продавала за 150, половина – портному.

Лимонов полагает, поставь он перед собой обывательские цели, стал бы хоть самим Славой Зайцевым. Но в Москве ограничивает себя минимальными заработками, бережет время для стихов.

Каждый месяц родители высылают на Главпочтамт до востребования 25 рублей. Относительно немалые деньги для тех лет – настоящая родительская жертва. (Мой дедушка в селе Солошино получал тогда пенсию в девять рублей.) Лимонов пишет стихи где угодно, в любых условиях и позах. Выработалась привычка жить на гроши.

Когда в восьмидесятых во Франции получил за книгу «У нас была великая эпоха» около 25 тысяч долларов аванса (120 тысяч франков), купил вина не за восемь-десять, а за целых пятнадцать франков.

«Смогисты», московские пишущие и творящие поэты и художники, помогли избавиться от высокомерия и провинциальной спеси. Лимонов ценит произведения классных мастеров, набирается знаний. Не завидует, но пытается их превзойти и стать ни на кого не похожим. Дух соревновательности заставляет Лимонова расширять круг общения. Его среда ярка и своеобычна. Леня Губанов (автор строк «Не я утону в глазах Кремля, а Кремль утонет в моих глазах»). Рыжий, в веснушках, высокий, юный Володя Алейников. Старшие по возрасту, но юные по темпераменту Сапгир и Холин.

Караим Генрих Сапгир. Внушительные усы, мешковатая фигура, слишком длинные брюки, слишком яркий галстук, костюм и вид лежебоки. Лимонов вспоминает о Сапгире: «Жил любознательный мальчик, сын портного, в бараке возле станции Долгопрудной под Москвой. Когда отец запивал и становился опасен, Генрих убегал к Кропивницким. Там было двое своих детей в девятиметровой комнате, но ему всегда были рады, и накормят, и книги дадут, и семья дружная, интересная. Стихи начал писать в пятнадцать лет. Отслужив в армии, долгие годы работал подсобным в скульптурном комбинате. Перевидел на своем веку тысячи штук Ильичей, гипсовых, глиняных и мраморных. Примерно к 1964 г. начинают появляться его первые детские книжки. Сейчас он достаточно известный детский поэт, автор сценариев мультфильмов».

А это – об Игоре Холине: «Высокий седой человек, похожий на индуса. Темное лицо, худой, стройный. 54 года. В своей жизни перепробовал множество профессий. Поразительны, но в то же время вполне в духе времени эти его «профессии» – армейский капитан в 26 лет, потом зэк (познакомился с Кропивницким, когда был уже расконвоированным заключенным), некоторое время директор столовой, затем лучший официант «Метрополя», обслуживал «самого» Хрущева, и, наконец, автор многих книжек для детей.

«Да, но его стихи стихами не назовешь, – возразит иной поклонник акмеизма. – Он поэт? Какой же он поэт, – то, что он пишет, ужасно!»

А. Вознесенский признает Холина своим учителем. Но ученика-то печатают, а учителя нет. Новации Вознесенского безобидны. А почему Холина не стали печатать в ту восхваляемую весну 1957 года, когда печатали всех?

Всех, да не всех, Мартынов не опасен, а Холин опасен…»

Эдуард Лимонов знакомится с поэтом и экономистом Сабуровым, Владиславом Епишиным (Слава Лен). У него дома после похорон Алексея Крученых провозгласили школу поэтов-концептуалистов «КОНКРЕТ». У него же осенью 1967 года, в четырехкомнатной квартире на Болотниковской улице, «Башне-на-Болоте», Бахчанян устроил выставку. Лимонов читал на ней стихи. Знакомятся с Дмитрием Приговым и Борисом Орловым. Стихи московского андеграунда параллельно на русском и немецком выходят в антологии в Швейцарии в 1972 году. Их печатает Михаил Шемякин в 1977 году в литературном альманахе «Аполлон-77». У Славы Лена писатель увидел Венедикта Ерофеева, «американского киноактера с седой прядью… К 1973 году мы наконец ознакомились с текстом «Москва – Петушки». На меня ни тогда, ни потом, надо сказать, текст этот не произвел впечатления. Я питаю пристрастие к прямым трагическим текстам, а условные мениппеи, саркастические аллегории, всякие Зощенки и Котлованы да «Собачьи сердца» или анекдоты о Чапаеве, расширенные до размеров романа, короче, условные книги – оставляют меня равнодушным».

Евгений Кропивницкий ушел в мир иной в 1979 году. Первая книга его стихов на родине вышла в свет 25 лет спустя.

И голодный и холодный Лимонов бывал весел и безкомнатный спящий на вокзале бывал весел, читая книгу а пище радовался.

Лимонов сменил за семь лет жизни в Москве 126 комнат и квартир!

Именно после отъезда из Харькова в Москву Лимонов до сих пор, подобно Моцарту, живет везде и нигде, не имеет собственного «недвижимого» дома. А тогда, начиная с шестьдесят седьмого, влюбленные скитались по столице нашей Родины. Окраина, в Беляево-Богородском, спят на матрасе на паркетном полу. Казарменный переулок. Екатерининская улица. Открытое шоссе, где поэт затворничает, уходит в творчество, голодает и заболевает цингой. Волконский переулок. Цокольный этаж школы на Уланском переулке. Свободная детская в квартире друзей в Большом Гнездниковском переулке.

Осень 1971 года. Уже расстался с Анной. Спит где придется, даже в парках и садах Москвы.

Коммуналка на Погодинской близ Новодевичьего, комната, которую сдавала рабочая девушка Зина. Живя на Погодинской, чуть ли не ежедневно наведывается на Новодевичье кладбище на могилу Хлебникова. Соседям по коммуналке выдавал себя за студента. Ведь прописки-то не было. «Знаем, что ты никакой не студент, – огорошила его на кухне соседка бабка Елена и продолжила: – Знаем, что не работаешь и не учишься. Но мы никому не скажем. Ты хороший парень».