Крылатые качели

– Я все же рискну! – сказал Федор. – Вы же сами говорили, надо попытаться.

Семен Анатольевич задумался на некоторое время, продолжая неторопливо работать над веточкой.

– Неправильное решение! – сказал он. – Имей в виду, я не пущу Анну.

Настроение и мнение Федора сразу переменились. «Что же делать? – подумал он. – Я хочу быть с Анной! Ради кого и чего я буду делать то, что не хочу?»

– Ну папа, ты что? – возмутилась от неожиданности Анна. – Я хочу плыть с Федором.

– Поступки мужчины должны соответствовать его решениям. – Миловидов долгим взглядом смерил Федора, а Федор, поняв значение этого взгляда, опустил глаза. – Речь об опасности для жизни. Я не могу пустить дочь на смерть! – закончил Миловидов, разглядывая покрасневшие глаза Пелагеи. – Может, я забыл раньше это сказать, но горы – оправданный риск. Я никогда не пойду на вершину, не будучи уверенным в снаряжении и команде. Кто здесь безумец? – он закрутил головой по сторонам. – Точно не я!

Анна словно знала, что отца не переубедить, – опустив голову, она подбежала к матери и спрятала лицо у нее на груди. Мать Анны обняла ее и с упреком глянула на мужа.

– Но они утонут! – сказала она.

– Я никому не могу запретить тонуть, – сказал он и вздохнул. – Ну, все, пойдем на электричку, у меня спину продует.

Федор знал, что мог поменять решение и все бы его поняли, но он очень хотел переплыть Волгу. Ничего не говоря, он потащил волоком свой рюкзак по деревянному причалу к качающимся на воде лодкам. Старый лодочник, еще издали заметив его, отбросил сигарету и поднялся с пластикового стульчика. Анна плакала, словно овечка, которой выбрали смерть.

Альпинист был крутой мужик. Он пытался дать Федору урок смелости.

26

Надо сказать, альпинист боялся зря, они все выжили. Но ангелам-хранителям пришлось изо всех сил махать крыльями, вытаскивая каждого из них за плечи из той переделки, в которую они попали.

Пьяница Гриб благоразумно остался на берегу, и Федор сел в лодку со светловолосой красавицей Пелагеей в коротком платье. Она облокотилась на рюкзаки и рассматривала окрестности. Но лодка была тесной, и каждый раз, когда Федор делал гребок, белые коленки Пелагеи приближались к его глазам, и он чувствовал тонкий запах ее кожи.

Они договорились переплыть Волгу и причалить к поселку Солнечная поляна напротив, но Богомолов вдруг прельстился далеким крестом на Монастырской горе и поплыл к Ширяево. Им пришлось плыть следом. Петька никого не ждал и греб, как чемпион мира по гребле. Мягкова сильно снесло. Федор, заболтавшись с Пелагеей, отстал. Все они потеряли друг друга из виду.

Когда друзья были посередке огромной качающейся серой глади Волги и оба берега виднелись тонкой полоской, внезапно задул штормовой ветер, и на востоке появилась черная туча с проблесками вспышек внутри. Она быстро съела голубое небо над ними, и через несколько минут они были в аду. Настала ночь. Было холодно. Волны ходили с метр высотой. На их лодки падали кубометры воды. Молнии ослепляли их, а гром оглушал ужасом стихии.

Мягков с женой спаслись сами. Илья позже рассказывал, как Кира бешено вычерпывала воду, а он надорвал мышцы и стер ладони в кровь, выгребая к берегу. Богомолов не справился. Пока он ссорился с женой, его лодка заполнилась водой, и все шампуни и гели, в двойных пакетиках, вместе с Петькой и Изабеллой пошли ко дну.

Федор боролся со стихией, выставляя плоскодонку навстречу волнам. Старые уключины выли, когда он табанил. В ногах бурлила вода. Наверное, он был похож на Посейдона. И вдруг Пелагея позвала его. Молнии сделали ее кожу синеватой, платье сбилось складками и прилипло к ее красивому телу. Пелагея наклонилась к Федору, расставив ступни в босоножках в борта. В вырезе платья была видна ее полная грудь. Пелагея притянула его руки к себе на бедра и мягкими ладонями обняла его голову. Она смотрела на него, и глаза ее светились. Федор повалил светловолосую широкоскулую красавицу на мокрые рюкзаки. Синяя молния пробила черную тучу, и раздался оглушительный гром. Лодка вспыхнула пламенем, но им было все равно. Криворукий Амур поразил сердца маленького Федора и высокой красавицы Пелагеи стрелой любви.

Через некоторое время они лежали под штормовкой, прижавшись скулами, и глядели, как с черного неба на них падают капли. Лодка медленно тонула. Но ангелы, выдернув из пучины полуживых Петьку с Беллой, сквозь бурю летели к ним, размахивая исполинскими крыльями.

Федор испуганно приподнял голову, только когда о борт их лодки стукнулась моторная лодка, и сразу увидел большие красивые глаза Анны. Анны, бросившейся к нему на помощь, несмотря на запрет отца.

Их всех спас Миловидов.

Часть третья

27

Петр Богомолов не был плохим парнем, как могло показаться. Нет. Друзья знали о нем больше других и уважали его. Петька родился в деревне Боброво на Северной Двине, с населением восемьдесят человек. Мама его умерла при родах. Отец был плугарь[6 - Пахарь на плуге. 11 1], возможно, последний плугарь на планете и странный человек. Отличался его отец от прочих странных типов только тем, что желал сыну другой судьбы и отправил его в Московский университет.

Богомолов явился в приемную комиссию в старых лохмотьях и калошах, с крестьянским мешком за спиной и одним паспортом в кармане. Он жил в общежитии на Литовском, окруженный горами «Доширака», работал в «Макдоналдсе», печатал фальшивые московские регистрации и никогда не жаловался. Да, он боялся, что какая-нибудь мелочь, типа драки на Мастрюковских озерах, раздавит его. Грибоедов, москвич, все имел и ленился, Петр был нищий, но пер к мечте, словно атомный ледокол «Таймыр». Да, он был бездушным типом, но у него не было мамы, самого дорогого человека в мире! Петька был несчастный человек, не знавший материнской любви. У кого-то убивали отцов, и из этих людей вырастали странные типы, у Петьки не было матери, и вырос Петька. Он просто не умел любить, но пытался как мог дружить.

Прошел июль, август, наступил сентябрь две тысячи пятого года. Изабелла бросила Петра и нашла себе египтянина. Петр женился на Анне. Мягков продолжал писать.

Они как-то встретились в дождь с Мягковым у чугунного фонаря на старом Арбате. Друг брел из музея-квартиры Пушкина в промокшем сером плаще, голодный, усталый, с воспаленными глазами. Шарф Мягкова был заношен и провонял потом.

– Monsieur, je ne mange pas six jours[7 - Месье, я не ел шесть дней.], – пошутил Федор.

– Смейся-смейся, смерд, – возразил с улыбкой Мягков.

Они обнялись.

Федор уже носил поддельный галстук Giorgio Armani и важничал: его взяли вторым помощником младшего юрисконсульта в большой банк. Они сели в «Му-Му» рядом с памятником Окуджаве. Федор купил другу поесть. Илья, с жадностью съедая котлеты, рассказывал о тяжелой судьбе писателей в России.

– Ты не представляешь, как я хочу стать писателем! – говорил Илья, поглядывая на Федора безумными глазами. – Я встаю в пять утра и до ночи пишу роман. Когда я пишу, я забываю обо всем. Я не помню, мылся я или нет. Я нахожу стакан с холодным чаем и вспоминаю, что утром наливал себе чай. О, это сверхусилие делает меня другим. В эти дни я пишу лучше, я чувствую это! Я ходил к Пушкину, как в гости к другу. Мы на одной волне! Я теперь смотрю на мир иначе. – Он некоторое время молча жевал хлеб. – Я слышу, как скрипит дорожный знак на ветру. Я вижу, как отклеиваются пластыри от щиколоток наших модниц. Я чувствую, как по моей щеке стекает капля дождя. Я вижу души, стоит посмотреть людям в глаза. Это божественно! У меня появился внутренний театр, я говорю сам с собой, я наливаю вино в фужер и произношу тост, я играю в жизнь писателя! Представляешь? – он взглянул на Федора. – Нет, конечно, ты не поймешь меня, дружище. Писатель обречен на одиночество!

– Да ты ведьма, Илья!

Федор позавидовал горящим глазам Мягкова: «Наверное, так же иногда сам Достоевский, разговаривая с братом, не замечал, что жует и чавкает одновременно».

– Так твой безумец-моряк доплыл до Австралии?

– Нет! – решительно ответил Илья. – Понимаешь, когда я дописываю до конца, я вырастаю как писатель – и мне не нравится начало. Я начинаю править начало – и мне перестает нравиться конец.

– Так надо себя остановить, дружище!

Они разошлись. Федор – на работу, в особняк обер-кригс-комиссара Романа Тургенева на старом Арбате, Илья – домой, в квартиру депутата Немезиды Кизулиной на Фотиевой. Мягков жил у тещи с тестем, интересным типом, что запирался в кабинете, раскрашивал матрешки и всегда молчал.

Мягков любил свою тещу очень недолго, потому что депутат, пусть даже глава комитета по семейной политике, детству и материнству, как-то выгнала его из квартиры «размышлять о поиске нормальной работы». Что с нее взять, старая женщина не представляла, как живут великие писатели. Илья переехал к Жене Грибоедову, благо тот жил через квартал. Позже это стало повторяться, писателя выгоняли и возвращали, преследовали и ссылали, даже пытали – освистыванием, и Федор, когда вызванивал Илью в баню, напрягал мозг, пытаясь вспомнить, выгнан Мягков в данный момент или нет.

Сам Федор переживал период мексиканской любви с Пелагеей. Он еще не был тем занудой, каким стал позже. Федор декламировал Блока и пел на французском Дассена, он цитировал Канта и комично изображал Брежнева. Вечерами они встречались у Патриарших прудов, садились на изогнутую скамеечку и с нежностью держались за руки. У Пелагеи были красивые глаза, широкие скулы и светлые прямые волосы. Федор получил свой небоскреб счастья и жил на верхнем этаже.

Иннокентий не был зачат в тот шторм. Судьба подстроила все так, чтоб Федор женился предупрежденным и не мог винить в своих бедах обстоятельства, начальника или правительство.

Когда Федор заезжал за Пелагеей на Энгельса, Недоумова еще иногда улыбалась, еще казалась лучшим другом. Да, он сразу заметил странную зависимость Пелагеи от матери. Что бы ни делала дочь – везде торчали ослиные уши ее матери: красивая девушка, как и она, все время говорила «мужичонки», «бабешки» и «любовнички»; все мечтала уничтожить русскую эстраду и варила отвары по рецептам из гримуаров[8 - Книга заклинаний, молитв, рецептов и рекомендаций для мага и волшебника. 11 5] папы Гонория (будущая теща, как выяснилось, увлекалась ворожбой и считала себя потомственной ведьмой). Федор, взяв на себя роль профессора Генри Хиггинса, неумело учил свою Элизу Дулиттл говорить правильно, боролся с человеконенавистничеством и отучал от мракобесия.

28

Был солнечный теплый день, один из последних перед долгими дождями той осени. За три часа до встречи с Пелагеей Федор сидел в маленьком светлом кабинете на втором этаже и набирал на компьютере юридическое заключение для руководства. Федор задумчиво смотрел на фонари старого Арбата, на блестевшую под солнцем брусчатку и толпы людей со счастливыми лицами.

Была суббота, в банке остались только он и охранник. Федор решил так: «В будние я буду гнаться к успеху наравне с конкурентами, а в выходные обгонять их». Он глядел на маркированные его начальником абзацы в иске и надолго застывал перед открытым «Гарантом». Заемщик подписал кредитный договор и обвинял банк в завышенных комиссиях.

«Глупец! – Федор глянул в окно и вдали над толпой увидел светлую голову Пелагеи. – Согласен, комиссии написаны мелким шрифтом, но ведь это вопрос твоих денег. Вот же они, комиссии! – Федор взял лупу с десятикратным увеличением и, склоняясь низко над документом, различил цифры. – Зачем ты подписал договор не читая, дружище? Ведь ты мог отказаться, а теперь что? Теперь ты, как честный человек, обязан платить!»

Федор выглянул в окно. Одинокая бабушка пела романс и кружилась перед мешком для монет. Рядом сидел высокий старик в ковбойской шляпе и тренькал на странной гитаре с двумя грифами. Светловолосая высокая Пелагея уже шла мимо театра Вахтангова, ступая по Арбату словно модель по подиуму.

«В теории-то все просто, – размышлял Федор, вернувшись на свое место. – Хочешь жениться? Найди подходящую по характеру, внешности, весу, росту, цвету глаз и резус-фактору девушку, проделай SWOT-анализ ее плюсов и минусов, вынь все трупы из всех ее шкафов, изучи родословную до царя Моисея, и если она, та самая, нашлась, понравилась тебе и не пристукнула, то беги в ЗАГС».

Но Пелагея по одному параметру точно не подходила. Увидев Эриду Марковну Недоумову, любой доктор медицинских наук сказал бы: «Как можно быть таким глупцом, Федя? Открою тебе секрет: лучше ты найди самую падшую женщину, но с нормальной мамой, чем жениться на самой прекрасной в мире Пелагее, но с такой мамой, как Недоумова».

Он вновь взглянул на старый Арбат. Рядом с книжным развалом стояла Пелагея в красивом голубом платье и с улыбкой смотрела на Федора. Он почувствовал счастье и, покинув душный кабинет, выбежал на солнце. Обнявшись, он и Пелагея уехали на дачу в Переделкино знакомиться с родителями.