Мерцвяк

Мерцвяк
Мацвей Богданович

Текс наполнен славянским фольклором и обычаями наших предков. Что же может случится в маленькой глухой деревушке?

Мацвей Богданович

Мерцвяк

Глава первая. Находка.

Спускающееся солнце рождало вечерний закат. Наклонённые рыже-алые лучи красили верхушки деревьев, усердно размалеванных осенью. Усталая земля готовилась к своему зимнему сну: трава чахла, с некоторых деревьев уже сыпалась листва, с полей уж давно собрали весь урожай. Солнце прошло деревню и теперь последние лучи спускались на Язеньское капище.

Кладбище расположилось в лесу, здесь земля была мало плодородна из-за чего селяне отдали ее для монастыря. Христьянское верование не нашло любви в этих диких и жестоких краях, где люди веровали и будут верить в СВОИХ богов, а не ЧУЖИХ, о которых они никогда и не слыхали.

Деревянный заборчик выглядел хлипко, такой, конечно, не сдержит голодного медведя, но от пары волков еще сможет спасти тела усопших. Хлопнув калиткой, Мария вошла на святую землю, женщина проходила мимо сбитых наскоро крестов, а порой и крепких, на которые не пожалели дерева. Она тяжело вздохнула: “Наставят этих крестов, да толку то? Мой Ванька всю жизнь был не крещеный, а тут поставили…». Вдова оглянула рукава исподней рубахи и на душе стало грустно и тепло: «Рубаха его, будто с него только…». Церквушка, которая оказалась уже позади женщины, стала петь своими тремя маленькими, но звонкими колоколами. «Сейчас – сейчас. Ваньку только навещу!».

''А вот и могилка''. Сверху было слегка насыпано чернозёма с поля, в дань уважения дедов, увядающая трава удвоила грусть на сердце. Мария встала на колени и начала поглаживать черный бугорок, ее теплые пальцы пропускали меж собой травинки, словно волосы покойника, а земля дышала холодом, как тело усопшего. Хлад земли напомнил то самое утро, когда она всем телом прижалась к Ваньке, а он уже не дышит и не открывает глаза. Для женщины всегда большое горе потерять мужа, а остаться одной в деревне, когда нужно еще заботиться о грудном ребенке, смерть кормильца ощущалась еще сильнее.

– Недавно Богомил наш так сильно схватил меня за руку, мужиком растет. Только, как я взгляну в его глазки, сразу слезы накатываются, тебя, милый мой Ванютка, вспоминаю.

Так бы она и сидела, да только нужно возвращаться, тоскует сердце матери по ребенку. Мария встала и обтряхнула темное платье, рукава исподней рубахи также были слегка измазаны землей, но приятно пахли травой. Свет уже почти не пробивался сквозь высокие ивы, их тени становились все длиннее, будто сплетались, как змеи, в один темный клубок ночи.

Вдруг, женщина услышала детский плач, похожий издавал ее маленький сынок, когда хотел материнской груди; от этой детской беспомощности среди голых крестов в ней что-то защемило и, не разбирая дороги, топча могилы, она отправилась на крик.

Возле забора, в тени, лежало несколько белых тел. Подойдя ближе Мария сразу же поименно вспомнила каждого земляка.

«Вот Витька Белый, а вот Кузьма Рваный, там бабка Аня, а вот Лиза»,– она подошла ближе и прислушалась, подол платья молодой покойницы шевелился. Женщина резко задрала платье и увидела бледного маленького мальчика с закрытыми глазами, на его головке красовался клок мокрых и черных, как смоль, волос, он был похож на петушка, гребешок которого слегка наклонился в бок. Мария сняла свой платок и обернула малыша прижимая к груди. Окоченевший ребенок сразу же схватился за живые руки, а губами искал грудь.

«Вот-ти-на…покойница родила…»

Через четверть часа Мария оказалась дома, наскоро закутав малыша в пеленку и уложив его в люльку у печи, она отправилась за сыном. Возможно, если бы женщина родила чуть раньше, то оставила найденыша на кладбище или занесла кому-нибудь без размышлений, но мальцу повезло, сейчас он смог сыграть своим жалобным криком на гуслях души вдовы и матери.

Мария металась, как любая баба, сердце её разрывалось от представления будущего малыша без её доброты и тепла; но и на плечах повисла тяжесть, будто ношу хозяйства увеличили в трое, если не больше. Чуть покрутившись, словно примеряя новую одёжку, чтобы понять пойдет ли она ей или лучше скинуть сразу да остаться при собственной.

Все-таки решила оставить новорожденного. ''Кому ён нужен то буде, когда зимка почти пришла? Нету таких дураков у нас, разве што у горад отправить, так тож не то…

Рассказать надо бы, штоб помогли чутка, а я то справлюсь. Только б не проговориться, как и де нашла, и все будет добра''.

Когда Богомил крепко уснул прижимаясь к родной груди матери, она решила поведать соседке о своем новом ребенке, так новость быстрее пройдет по Язьке, а значит и помогать будут болей.

– Я дитя нашла, кто-то у леса оставил, я, как услыхала, не смогла пройти мимо. А как дотронулась – ахнула! Весь замерзший дрожащий…такой маленькай…

– Ох, Матрёна, лишь бы не к худу! Дзетак редко так сносят, чтоб лишь у лесу, все в глубь отправляют, а тама сама знаешь.

– Знаю, мо цыганка яка нагуляла вот и оставила. Да чего ж худого в нем будет? Он с таким гребешком маленьким, как петушок почти.

– Все они маленькие, а как вырастут так и пойдут к князю, а потом и сама знаешь…

С минуту помолчав соседка добавила:

– Ты говори коль надо чего. Молока, сама знаешь, у меня по траве течет здарма.

– Спасибо тебе, Матрёна, хороша ты баба.

– Раз ён у тебя махонький ещё то перепеки его, мо поможа и крепче будить, сама знаешь как делать. А вот у меня новое горе, мой Остап зачапился в лесу за корень и упал крепко, теперь вось храмае,– ещё немного попричитав на судьбу и невнимательного мужа Матрёна скрылась во дворе, а её слушательница отправилась к себе.

''К худу или к добру, какая разница? Я выращу его как своего! Будет мне двойная радость на старость, но звать-то его как?''

Зайдя в хату она сразу же подошла к люльке. В сравнении с сыном найденыш казался еще меньше, еще более слабым, но спал крепко, словно смертельно уставший воин после схватки с дюжиной других таких же сильных противников.

''Перепечь тебя, малыш, было б не худо, но прости уж, коли так сделаю то уж ни кто из нас до весны недотяне…

Ещё б назвать тебя как-то…''

– Как тебя кликать, а? Спишь…

''Знаю!''

– Ратибор. Теперь так тебя кличут. Будешь защищать и меня, и деревню, и будешь хорошим мужиком.

Глава вторая. Крещение.

Небо высыпало белые хлопья снега на землю. Оно не жалело ни утоптанных дорог, ни поля, ни крыши хат и хлевов, ни деревенское капище. Все-все было под слоем белой холодной пыли, которая лениво наполняла собой пейзаж. Печи топились почти постоянно, из-за чего старые трубы плевались струями черного дыма, словно выхаркивая гной. В стойлах и сенях ютились коровы, куры и свиньи, в дома пускали и собак, и котов. Жалко животинку выкидывать на такие лютые морозы. В такие зимы, если находится на окраине Язеньки, деревня казалась вымершей. Но, все-таки, тут иногда показывалась жизнь: какой-нибудь хозяин выходил взять дров либо наколоть их, если не успел сделать этого за осень; какая-нибудь баба выходила с ведром набрать снега, чтобы растопить его, так не приходилось далеко идти к колодцу или речной проруби. Детей выпускали редко, только в те дни, при которых старый Зюзя лишь баловался своими холодными руками, а не желал убаюкать на смерть.

В такую пору Марии приходилось очень тяжело. Нужно сделать столько дел, из-за чего тоска по мужу обострялась ещё сильнее, ведь, еще год назад, он помогал ей со всем, а теперь груз обязанностей свалился на её хрупкие плечи, заставляя прямую стать чуть сгорбиться от труда. Женщина вставала раньше первых петухов, подходила к сундуку в ногах кровати и доставала одежду, расчесывала волосы и после старательно скрывала их за платком, одевала рубаху мужа, пару войлочных онуч, а сверху несколько платьев. После она выходила быстро в хлев и отсыпала в корыто немного корма курицам, проворно забрав пару яиц из под наседок, потом брала несколько брёвен на растопку, и, в завершении ранних дел, зачерпывала два ведра снега, ставила у печи. К этому моменту просыпались петухи, которые истошно кричали в домах и курятниках, а в след за ними малыши, которые привыкли вставать под кукареканье. Сначала Мария кормила Ратибора, но не грудным молоком, она пыталась давать ему свою грудь, только холодные ручки как-то отталкивали от себя, обдавая кожу могильным холодом, из-за чего найденышу приходилось обходиться лишь коровьим молоком. Богомил жадно впивался в грудь матери своим беззубым ртом и слегка давил на нее вызывая улыбку кормилицы.

Единственное, чем Мария могла себя прокормить – это вышивка, которая всегда выходила у нее замечательно. Еще прошлый князь просил ее сделать для бояр и его дружины несколько вышиванок, а после щедро одарил ее крепким станком и маленьким ларцом наполненным блестящими монетами, который женщина прятала в своем сундуке с одёжкой на самом дне. Вот и сейчас хозяйка дома устроилась за своим рабочим местом. Вышивая на коноплёвой ткани, она прислушивалась к голосам детей, чтобы сразу понять: хотят ли они чего или плачу. Крупная колыбель-зыбка свисала с потолка, крепко пристроенная к несущей балке, такую колыбельку Мария получила в приданое от матери, в этой кроватке легко можно было уложить и три, и четыре ребенка. Женщина стала тихо и монотонно напевать песню, дети вели себя спокойнее, когда слышали голос своей покровительницы:

" Если меч тянет вниз – подними свой щит,

Если щит тянет вниз – поднимись ты сам,

Если ворог идет сзади прямо по-пя-там – не боись дать отпор своим врагам,

Не боись пусти в ход свой калёный меч,

Не боись пустить в ход свой крепкий кулак…"

Так бы и прошла зима, особенно ни чем не запомнившись, как и прошлые 30 зим, но в один день прибежал княжий гонец и сказал всем собраться у дома "Деда" деревни. Оставив детей на попечение соседки, она вышла к дому деда Фомы, самого старого и видавшего много чего мужика, большая часть деревни собралась на дороге перед окнами старейшины. Каждый крестьянин был закутан в различные одежды: кто в армяк, кто в овчинную шубу, кто в зипун, а кто в рубаху. Только один гонец стоял в хорошей шубе и красной шапке, которая выделялась среди моря покрытых платками и черными шапками, или даже полностью голых, голов. Возле княжеского слуги стоял полноватый поп Тихомир и Дед Фома, который с интересом наблюдал за гостем, как и все деревенские.

– Великий Князь Крутский приказал провести крещение всех детей до весны! Если такого не изволите – то князь приведет дружину и, Сам, покрестит каждого ребенка! А после, задаст вам розгами за неповиновение, каждому по ижице выпишет лично! Ваш поп напишет князю все ли крестились аль кто пожелал остаться дремучим старовером, коль такие будуть – мы их сразу к Сварогу отправим, упаси Господь! – на такую пылкую речь поп слегка покраснел, перекрестился.

Жители разошлись тихо возмущаясь: вновь их пытаются склонить к этой непонятной вере.

– Этот поп только и делает, что сидит в своем храме, а ты ему часть урожая носи да дровы коли, а еще и мёд вози!

– Тише ты, Степан, пачуе нас дак и забьють на месцы. Тишей будь,– успокаивал дед Фома местного кузнеца, лет 30-40ка с широкими плечами, на которые еле налез тулуп.

– Я не понимаю этого, дед. Совсем не понимаю! Только и делаю, что раблю все для людей, а мне этого Бога в рожу тычут да говорят слушать библию и крест целовать. А я не хочу, зачем мне это?