Цирцея

Она улыбнулась:

– Главк предложил мне выйти за него. Пока не решила, соглашаться ли. Что посоветуешь, Цирцея? Стоит его выбрать? Кожа синяя, плавники и все такое…

Раздался смех наяд – словно плеск тысячи фонтанов. Я сбежала, чтобы она не увидела моих слез и не прибавила их к остальным своим трофеям.

* * *

Отец сидел с дядей, речным богом Ахелоем, и, будучи прерван, нахмурился:

– Что?

– Я хочу выйти за Главка. Позволишь?

Отец рассмеялся:

– За Главка? У него уже есть избранница. И по-моему, это не ты.

Меня оторопь взяла. Я даже причесываться и наряжаться не стала. С каждым мгновением словно вытекала по капле моя кровь. Я бросилась к Главку во дворец. Но он отправился в гости к кому-то из богов, и я ждала его, трепеща, среди опрокинутых кубков и залитых вином диванных подушек – свидетельств недавнего пира.

Наконец Главк пришел. Щелкнул пальцами, и беспорядка как не бывало, полы заблестели вновь.

– Цирцея, – сказал он, заметив меня.

И только. Как сказал бы: нога.

– Ты хочешь жениться на Сцилле?

Я видела, как лицо его просветлело.

– Встречала ты столь совершенное создание? Лодыжки крохотные, изящные, словно копытца прелестнейшей лесной лани. Речные боги взбесились, когда она предпочла меня, даже Аполлон ревнует, я слышал.

Тут-то я и пожалела, что не проделывала все эти штучки глазами, губами, волосами, подобно прочим нимфам.

– Главк, она красива, правда, но тебя недостойна. Она жестока и не любит тебя, как можно тебя любить.

– Что ты хочешь сказать?

Он смотрел на меня хмуро, будто с трудом припоминал мое лицо. Я попыталась представить, как действовала бы сестра. Подошла, провела пальцами по его руке.

– Хочу сказать, что знаю, кто будет любить тебя сильнее.

– Кто?

Но видно было: Главк начинает понимать. Он выставил перед собой руки, словно защищаясь от меня. Он, могучий бог.

– Ты была мне сестрой.

– Я стану больше чем сестрой. Я стану всем.

И я прижалась губами к его губам.

Главк оттолкнул меня. Ярость исказила его лицо – и в то же время будто бы испуг. Он стал похожим на себя прежнего.

– Я полюбила тебя в тот первый день, увидев в лодке. Сцилла смеется над твоими плавниками и зеленой бородой, а я обожала тебя и когда руки твои были в рыбьих кишках и ты плакал из-за отцовых побоев. Я помогла тебе, когда…

– Нет! – Он рубанул ладонью воздух. – Не стану вспоминать те дни. То новый синяк, то где-нибудь заболит, всегда усталый, озабоченный, бессильный. А теперь я участвую в советах твоего отца. Теперь мне не нужно выпрашивать крохи. От нимф отбоя нет, и я могу выбрать лучшую из них, а это Сцилла.

Слова его били как камни, но так запросто отказываться от Главка я не собиралась.

– Я стану для тебя лучшей. Я смогу угодить тебе, клянусь. Преданнее меня не найдешь. Я что хочешь сделаю.

Видно, он все же любил меня немножко. Потому что, не успев высказать тысячу унизительных слов, предъявить доказательства своей тайной страсти и пообещать рабскую преданность, я почувствовала себя во власти его силы. Щелкнув пальцами, он отправил меня, точно как диванные подушки, на место – в мои комнаты.

Я рыдала, лежа на земле. Цветы явили его настоящего – синего, с плавниками, чужого. Я думала, умру от такой боли – не той, глубинной и немой, что оставил после себя Ээт, но острой, безжалостной, как вонзающийся в грудь клинок. Но умереть я не могла, конечно. И продолжала существовать, проживая одно за другим обжигающие мгновения. Из-за такого горя некоторые из нас и решают обратиться в дерево или камень – лишь бы не быть плотью.

Прекрасная Сцилла, грациозная лань Сцилла, Сцилла с сердцем гадюки. Зачем она это сделала? Не из любви, я видела в ее глазах насмешку, когда она говорила про его плавники. Может, потому что любила моих сестру и брата, а те презирали меня. А может, ей, дочери безымянного ручья и акульелицей морской нимфы, приятно было что-то отнять у дочери солнца.

Какая разница? Я ненавидела ее, и все тут. Потому что была такой же глупой ослицей, как и все любившие того, кто любит другого. Я думала: если только она исчезнет, все изменится.

Я вышла из отцовского дворца. Солнце уже село, а моя бледная тетка-луна еще не взошла. Меня никто не видел. Я набрала тех самых цветов, являющих истинную суть, и принесла их в бухту, где, говорили, Сцилла каждый день купалась. Я разломила стебли, по капле выжала белый сок в воду. Больше эта гадюка не спрячет свою злобу. Все увидят, как она безобразна. Брови ее станут куститься, волосы потускнеют, а нос удлинится и обернется рылом. Залы наполнятся эхом ее возмущенного визга, а великие боги прикажут бить меня плетью, но я с радостью подчинюсь, ибо каждый нанесенный мне удар будет для Главка новым доказательством моей любви.

Глава шестая

Но никакие эринии той ночью за мной не явились. Никто не явился ни наутро, ни днем. В сумерках уже я вышла и застала мать подле зеркала.

– Где отец?

– Отправился прямо к Океану. Там пир. – Она сморщила нос, прикусила розовый язычок. – У тебя ноги грязные. Можешь помыть их хотя бы?

Я не стала мыть ноги. Не хотела терять ни минуты. Что, если Сцилла тоже ужинает там, возлежа у Главка на коленях? Что, если они уже поженились? Что, если сок не подействовал?

Теперь кажется странным, что меня это так волновало тогда.

Залы были полнее обычного и все пропахли тем самым розовым маслом, аромат которого каждая нимфа считала лишь ей присущей прелестью. Отца я не нашла, зато увидела тетку Селену. Она возвышалась среди скопища обращенных к ней лиц, как мать среди птенцов, требующих пищи.

– Поймите, я просто зашла посмотреть, отчего вода так бурлит. Думала, может, там какое-то… собрание. Вы ведь знаете Сциллу.

Вздох замер в моей груди. Братья с сестрицами хихикали, искоса друг на друга поглядывая. Не выдавай себя, что бы ни было, подумала я.

– Но она так странно барахталась, словно тонущая кошка. А потом… Не могу этого передать.

Она прикрыла рот серебристой ладонью. Очаровательный жест. Все в моей тетке было очаровательно. Ее заколдованный муж, прекрасный пастух, спал вечным сном, не старея, и вечно о ней грезил.

– Конечность, – сказала Селена. – Мерзкая конечность. Как у кальмара, ослизлая, без костей. Вырвалась прямо из живота и свесилась, а рядом другая, потом еще и еще, пока их не стало двенадцать.

Кончики моих пальцев, испачканные соком накануне, пощипывало.

– Но это было только начало, – продолжала Селена. – Она взвилась, плечи ее выгнулись. Кожа стала серой, шея начала вытягиваться. И наконец исторгла пять новых голов с разинутыми зубастыми пастями.