Лялин и Женя

– Родственница ваша получается. Первая жена, нелюбимая. Твоя-то молодостью взяла, а Ольку в утиль. Тебе бы так. Найдёт твой Ванька соплячку себе, вот и узнаешь. Не молодеешь-то, Ирина.

– Типун тебе на язык, Рая. Мне даже сорока нет. Иди отсюда. Мне еще печку топить.

– Топи-топи свою печку. Топят они. Смотрите, не сгорите. Обе вертихвостки.

– На себя посмотри.

– А я что? Я с чужими мужиками не таскаюсь. Я одна живу, без мужика.

– Ну, и живи.

– Ну, и живу.

Женька услышала, как мать привычно стукнула поддувалом, как уверенно разворотила кочергой уголь в печи. Слегка потянуло дымом. Сон сняло, как рукой.

Нажралась таблеток. Дура. Она нажралась, а Женька теперь виновата. Наколдует злобная бабка Феня и придет полнейшая абзда молодой и нераспробованной еще толком жизни. Невесело что-то, совсем невесело. Женька тайком, стараясь не шуметь, вылезла из, согретой теплом своего юного тела, постели в остывшее за ночь марево деревенской хаты и с наслаждением закуталась в теплый махровый халат с большими карманами. Главное, добраться до галош незаметно, а там дёрнуть тайком, за сараи, где у нее уже целую неделю спрятана почти полная пачка персикового «Kiss».

Ирина

Увлечённая растопкой печи мать даже головой в сторону дочери не повела. Может, и услышала, но виду не подала, да и зачем? Контролировать уже взрослую Женьку, умную и самолюбивую, она не планировала. Пусть девчонка на своих ошибках учится, так быстрее дойдет.

Вот ведь зараза! Райка соседка. Как что случается, шантажирует да намекает, а то и прямо говорит про её, Иринину тайну. Ну, и гуляла она от мужа, что с того? Ванька пил запоями по две недели, валялся в огороде обоссанный, а как в деревне без мужика? Кто крышу починит, кто забор новый поставит, кто бидон с молоком тяжёлый поможет до хаты донести? Да и давно это было. Лет пять назад. Ирка и сейчас ничего, а тогда была… ух, огонь! Все бабы деревенские завидовали осанке её, да особенной, будто бы сказочной красоте. И Женька в мать пошла! Одни глазищи чего стоят! Два озера голубых. Не мудрено, что Мишка Лялин, чёрт лукавый, неверный, утонул в тех озерах, как простодыра малолетняя.

А ведь Мишка и самой Ирине нравился. Но на неё не поглядел. Она ж тогда думала, что он Ваньку боится, а он, оказывается, ничего не боится. Орёт, как ненормальный, с улицы, через забор: «Люблю», да «Люблю», и плевать на всех хотел. И на неё, на Ирину, плевать… Неужели так и не передал ему тогда никто, как отчаянно и надрывно страдала по нему целую весну, с марта по май, глупая Ирка Завражная из поселка Лесное, пока не поняла, что надо замуж выходить за того, кто любит. За Ваньку. Ирина вздохнула.

А теперь она почти тёща, получается, мальчишке вчерашнему, по детскому саду знакомому, другу ветренной школьной юности, единственному, кто в сердце холодное заглянул, но не выбрал.

Так тебе и надо! Лялин! Гавнюк! Бросит тебя моя Женька, моя любимая умница, размажет твоё непутёвое сердце по грязному коровнику босыми, маленькими ногами!

Ирина прислушалась. Дочка крадётся. Ой, смешная, ей богу. Думает, что не знает мать, как она курить бегает за сараи, да конфетой карамельной потом заедает, чтоб не палиться. Но от халата махрового все равно воняет так, будто в прокуренной казарме ночевала. Ирина улыбнулась. Что уж тут ревновать. Она и Лялина Ольга – вчерашний день. Теперь другие девчонки в моде. Пусть лучше Женьку обнимает, чем другую какую. Может и её, Ирину, в тех объятиях вспомнит и спасибо скажет. Хотя б за то, что себя предложить не посмела и дочку от другого родила.

Ой, нужно ей его спасибо?! И сам он ей больше не нужен.

Женька

Женька с удовольствием затянулась ароматной сигареткой. Босые ноги в галошах подмерзали. Без колготок по утру прохладно, всё-таки не лето.

Курить она лет с восьми научилась. Стрельнет, бывало, у отца пару штучек и к подружке. Сядут они в кустах на пару, спичкой об коробок чиркнут, раскурят одну на двоих и давай за жизнь тереть. О пацанах, о месячных, о больших сиськах тетки Светки из продуктового, которыми та о прилавок целый день трётся, не стесняясь, будто хвастается. У Женьки до сих пор таких сисек нету. Видимо, уже и не будет. Да и зачем? От большой груди никакого проку, только остеохондроз.

Надо Лялина отваживать. Сказать прям в лоб: «Не люблю» и …

А как скажешь? Он опять схватит Женьку в охапку, приложится крепкими губами к её встревоженному рту, и прощай-прости, окружающая действительность, до следующей, стыдливо краснеющей зари. Как он её, ох! И так, и эдак! Женька почувствовала, как щёки загорелись. Её гонористые, но неумелые ровесники так не умеют. Им бы лишь растрезвонить на всё село. Хотя и Мишка такой же. Нет бы поберечь её, девчонку незамужнюю… Всем растрепал! Одно слово – козёл.

– Ты чего здесь? Куришь? – любопытная Райка, – Я всё матери расскажу!

– Ну, и рассказывай.

– Шалава маленькая.

– На хер иди!

– Ах, ты!

Но Женьки уже и след простыл. Уж что-что, а быстро бегать она умела. Не даром в районных соревнованиях от школы участвовала и даже первое место по бегу на короткие дистанции занимала, пару раз.

Она со всего разбегу запрыгнула на порог и, уже не таясь, широко распахнула дверь в начавшую набираться гостеприимным теплом хату, напрочь позабыв, что прячется.

– Мам!

– Чего тебе, Женя? – мама почему-то любила откликаться именно этой фразой и Женьке очень нравилось слушать, как протяжно и ласково звучит из уст матери её простое имя: «Же-е-н-я-я».

– Ты, как думаешь – есть на свете колдуны? – спросила она доверчиво, стараясь унять дрожь в голосе. Женьке вовсе не хотелось иметь дело с незнакомой доселе бабкой Феней и словом, звучавшим так угрожающе: ПОРЧА. Если уж выбирать, пусть просто побьют. Так хотя бы присутствует вероятность счастливо смыться. А ПОРЧА – это явление хоть и непонятное, но, скорее всего, опасное.

– Может, и есть, – мама задумалась, – Скорее всего, есть, – утвердительно кивнула она и ушла хлопотать по хозяйству.

Вот те раз. И что ж теперь? Испортит её ведьма, получается? Не хотелось бы, признаться. Очень не хотелось бы.

Старенький кнопочный Nokia испугал задумчивую Женьку неожиданно громкой попсовой мелодией, раздавшейся в полной тишине, как будильник посреди сонного покоя. Кому она понадобилась в такую рань? Еще и номер незнакомый. Не будет она брать, обнаглели.

– Алло.

– Женя, не ходи сегодня в школу! Слышишь? – Лялин, – Спрячься где-нибудь. Никуда не ходи. Вообще никуда не ходи. И матери скажи, чтоб не говорила, где ты.

– Чего это? Мне к экзаменам надо готовиться. Как я не пойду-то?

– Сказал, не ходи. Девочка, слушайся!

– Ты мне не указывай. Какая я тебе девочка?

– Любимая, – всегда Лялин так. Знает, чем Женьку умаслить. В трубке раздались короткие гудки. То ли сбросил, то ли помехи в сети. Хрен поймешь. А перезвонить нельзя, Мишка не разрешает. Началось, получается. Едут по ее душу, значит. Бить будут. Волнительно.

– Мам, – начала, было, Женька в надежде услышать привычное «Чего тебе, Же-е-ня-я?», но тут же осеклась. Мать уже стояла за ее похолодевшей от дурных предчувствий спиной и тревожно вытирала руки белым полотенцем.

– Началось? – коротко спросила Ирина, давно догадавшись, кто и зачем звонил ее, так нелепо попавшей в серьезную передрягу, маленькой девочке. Порвет она баб этих. За Женьку горло перегрызет.

– Получается, началось, – врать матери, понимающей всё без лишних слов, Женька не решилась.

– Что сказал?

– В школу не ходить.

– Оденешься, выйдешь. Пусть Райка тебя увидит. Эта мымра в окно целыми днями пялится, делать-то ей нечего. Пусть видит, что ты в школу ушла. А ты с заднего двора вернёшься. Пальто наденешь, в погребе посидишь, с картошкой вместе. Я тебе одежду туда принесу. И прикрою. Ты сиди, что бы ни случилось. Отца нет, а я не знаю, что у этих дур на уме. Поняла?

– Мам.

– Чего тебе, Женя?

– Ты у меня самая-самая!