Арни снова голоден

Неслыханная смелось ничем не примечательной деревенской девочки оказала на одноклассниц почти магическое действие: с Надей захотели дружить. Ещё никогда у нелюдимой и неразговорчивой школьницы не было столько общения и… источников для стресса.

Глава 5. Олежка растёт

Семье Осинцевых, благодаря детям, несказанно повезло – им дали сразу две отдельных комнаты в общежитии и поставили в очередь на квартиру. Предполагалось, что отец будет проживать в комнате с сыном, а мать с дочерью, но на деле, конечно, никто из простых обывателей так не жил. Временно непьющий батя, которого в то время взяли на поруки и нещадно контролировали, получил в своё единоличное распоряжение целую комнату. Людмила с двумя детьми поселилась в другой. Не чаявшая души в младшеньком Олежке она делила с мальчиком кровать и брала его с собой на работу. В то время мать работала кладовщиком на складе, и малолетний ребёнок, по её словам, ей не мешал. Надя спала на раскладушке и имела относительную свободу, правда пользоваться этой свободой совсем не умела. В то время все её передвижения ограничивались прогулкой от общежития до школы и обратно, а в воскресенье она делала уроки и мечтала. Иногда девочка брала в школьной библиотеке книги и пыталась их читать, но все книжки казались ей невыносимо скучными. В них писали о любви и дружбе, о героизме, патриотизме и смелости, а настоящую правду всегда утаивали.

Подружки. Кто придумал, что они нужны? Кто сказал, что без них девочке плохо? Миф! У малообщительной Надежды никогда не было подруг, поэтому, когда рыжеволосая и кучерявая Катька со смешной и ужасной фамилией Гадюка, увязалась за ней после уроков, отказать нахалке не сумела. Девочки упорно зазывали прославившуюся крутым нравом Надьку пообщаться по душам, но настойчивая Катька оказалась наглее всех. Не отличавшаяся хорошим воспитанием одноклассница упрямо и целеустремлённо навязывала Наде свою компанию, не обращая внимания на невразумительные протесты.

– У, так у тебя ещё и брат есть? Вот это да! Познакомишь? Я всегда мечтала о старшем брате.

– Ему четыре года.

– Маленький какой. А я думала, что у тебя старший брат. Жалко, что маленький.

– Кать, мама не любит гостей.

– Ты же сказала, что она на работе? Мы быстро. Я люблю ходить в гости к своим подружкам! Это так интересно!

– Вдруг она заметит, что кто-то приходил?

– Как она заметит?

– Вдруг комендантша увидит?

– Надь, я не пойму, ты маму боишься? Или не хочешь, чтобы я к тебе в гости шла?

Конечно, Надежда не хотела видеть Катьку у себя в гостях, но почувствовала что-то вроде стыда. Если рыжая дрянь разнесёт по школе, что Надя боится маму, может возобновиться травля. Девочка не боялась ни травли, ни мамы, и единственное, чего ей по-настоящему хотелось – снова стать незаметной и маленькой, чтобы никто не приставал и не беспокоил.

– Ладно, пойдём. Только быстро.

Общежитие коридорного типа с выкрашенными красной краской деревянными половицами встретило девочек священной тишиной. Пахло кислыми щами и папиросным дымом, но помещения пустовали – ещё никто из взрослых с работы не вернулся. Надежде нравилось приходить домой пораньше. Она могла бродить по пустынным коридорам часами, тихонько напевая себе под нос «Песню о Щорсе», и слушая многоголосое эхо. Пауки, за которыми когда-то любила наблюдать Надя, благодаря усилиям чистоплотных работниц, в общежитии не водились, зато на кухне можно было вдоволь порезвиться: девочка рассыпала на пол соль, прятала спички, путала столовые приборы. И она ещё ни разу не попалась!

Но сегодня погулять не удастся – придётся развлекать прилипалу.

– Ух ты, раскраски! Я люблю раскрашивать картинки, хоть и взрослая. Ещё и красивые такие! – Катька бросилась к письменному столу без предупреждения и, схватив в руки одну из раскрасок, перелистнула страницу. Её серые глаза удивленно округлились, – А что это с ними?

– А что с ними? – Надя непонятливо уставилась на картинку, затёртую зелёным карандашом до дыр, – А, это Олег раскрашивал.

– А это? – Катька задумчиво приподняла со стола обломки зелёного карандаша. Девочка недоумённо нахмурила брови, пытаясь свести полученную информацию в логическую цепочку, – Поломал?

Как объяснить этой нахальной дурёхе, что Олег иногда грызёт карандаши? Мама говорила, что это оттого, что брату не хватает кальция, и у Нади не было оснований маме не верить. Кто-то ест мел, кто-то побелку со стены, а он, её младший брат, ел карандаши. Нормально. Но ставить об этом в известность болтливую Катьку почему-то не хотелось.

– Поломал, наверно, – соврала Надежда обыденно.

«Подружка» явно насторожилась и даже перестала приставать с расспросами. Она листала странички раскраски одну за другой и хмурилась. Все листы до единого были исполнены в зелёном цвете и дырявые.

– Ему нравится зелёный цвет? – наконец, выдавила из себя гостья, поворачиваясь озабоченной, а оттого немного глуповатой, физиономией к хозяйке. На секунду Надежде показалось, что она слышит, с каким жутким, чудовищным скрипом работают несмазанные мозги в Катькиной голове.

– Нет. Не думаю. Просто весна началась.

Весна у художника Олега зелёная, лето жёлтое, осень красная, а зима чёрная. Надя, по части зимы долго не соглашалась, но мама убедила её, что мир творческих людей отличается от мира всех остальных тем, что он нестандартный.

Катька отшвырнула испорченную раскраску в сторону и с любопытством обвела глазами комнату. Разглядывать было нечего. Письменный стол с тремя табуретками, на одной из которых сидела сама, кровать, массивный платяной шкаф, забирающий почти половину жилой площади. Да, обстановка более, чем скромная, но Надина мама старательно блюла чистоту. Гладко отутюженные занавески на окне мягко приглушали солнечный свет, придавая комнате загадочности и красиво оттеняя бедность и ветхость убранства. Дома у рыжей Катьки было едва ли лучше. Разве, что у них на подоконнике бегония в горшке стояла. А в Надькиной комнате почему-то не оказалось ни одного цветка.

Застеленная светлым покрывалом кровать-полуторка и сложенная в углу раскладушка привлекли особое Катькино внимание.

– Как вы все на кровати помещаетесь? Папа, мама… Кто-то на раскладушке спит? Брат? Вот ему повезло. Я обожаю спать на раскладушке!

– Не, папа в другой комнате. Я на раскладушке сплю. А Олег с мамой на кровати.

– С мамой?

– Ему четыре года. Он ещё маленький.

– Да, маленький, – покладисто согласилась Катька и неожиданно сорвалась с места, подобно взмывшей по ветру искорке. Не успела Надя и глазом моргнуть, как новоявленная «подружка» уже разлеглась на материной кровати, как ни в чём не бывало. Хорошо, хоть разулась возле порога, как попросили. Какая наглая и бессовестная девочка. Надежда почувствовала, что кровь в жилах потихоньку начинает закипать. Ну, не за волосы же рыжую и бесстыжую Катьку с кровати стаскивать, в самом деле? Хотя девчонка упрямо нарывается. Весь день выпрашивает. Как можно не понимать очевидных вещей? Чужое – значит не твоё. А если не твоё, можно и неприятностей отгрести. А неприятность – это неприятно и иногда больно. Даже очень больно. Надя знает. Ей ли не знать? Даже сама Надя не позволяет себе лезть на мамину постель с ногами.

Вдруг, ни с того, ни с сего Катька резко вскрикнула, будто её ужалила оса, и вскочила со злополучной кровати, зажав рот рукой.

– Ты чего?

Признаться, меньше всего в эту минуту разозлившейся Надежде хотелось знать, какое насекомое и за какое больное место укусило бесившую её нахалку, но та уже протянула худосочную руку, указывая дрожащим пальцем на старенькую репродукцию на стене. О, Боже. Нашла, чего испугаться. Всего лишь человеческие головы. Такая наглая и такая впечатлительная. Хозяйка заметно расслабилась.

– Это картина художника Теодора Жерико «Головы, отрубленные гильотиной», – с чувством собственного превосходства объяснила побледневшей, как стена, и без того белокожей, Катьке она, – Это французский романтизм. Явление культуры. Жерико рисовал отрубленные конечности и трупов. Он гений. Ему привозили трупов прямо из морга. У мамы много таких картин есть. Показать?

– Н-не надо. В другой раз. Я пойду, наверное. Проводишь? А то я у вас не ориентируюсь.

– Да, пойдём, – эврика! Нашлась на беспардонную особу управа! Трусливая Катька боится мертвецов. Скатертью дорога! Кажется, Надя нашла максимально эффективный способ отвадить надоедливую приятельницу. И душить никого не надо. Спасибо товарищу Теодору! Девочке мучительно захотелось хоть как-нибудь отвести встревоженную попыткой вражеского вторжения душу. Пожалуй, ещё есть время для того, чтобы выпотрошить папиросы одноногого соседа-фронтовика. Тот очень кстати оставляет их в верхнем ящике стола.

Опасавшаяся, что после принудительного присутствия при забое домашней курицы у мальчика появятся навязчивые страхи, Людмила решила приобщить ребёнка к высокому искусству. К её безграничному счастью, картины с мёртвыми животными в стиле анимализма малышу понравились и паники не вызывали. Чуть позже появились и другие сцены: с убитыми, часто расчленёнными трупами людей. Эта та глубокомысленная и философская тема, которая вызывала особенное восхищение у самой матери. Реалистичные, прорисованные до мельчайших деталей картинки заставляли её задумываться о чём-то вечном.

В огромной общей кухне в эти часы обитало только насмешливое эхо. Надька уже доставала из ящика заветную пачку папирос, когда на пороге так некстати появился их хозяин: заспанный, по-своему истолковавший девичий жест, вояка. Оказалось, что сегодня у соседа отсыпной.

– Куда? А ну положи! Курить хочешь? Ах, ты, плутовка! Ты же девочка! – беззлобно пристыдил испуганно вжавшую голову в плечи Надежду дядька-фронтовик, в общем-то добродушный и весёлый мужик, и рассмеялся, – Вот девочки пошли. Как тебе не стыдно? Мамке расскажу.

Так неуловимая, как мститель из одноимённого фильма, Надя в первый раз попалась, и на какое-то время кухонные злоумышленники хулиганить перестали. А дядька-фронтовик её так и не сдал. Пожалел.

Глава 6. Советские дети ходят в детский сад

В тот вечер мать пришла с работы позже обычного, возбуждённая и недовольная. Она приказала Олегу идти в кровать, а, когда тот принялся капризничать и сопротивляться, грубо схватила непослушного мальчишку за шиворот, несколько раз потрясла ребёнка для острастки и швырнула его на пол. Дезориентированный пацан на несколько секунд замолк, резко выдохнул, всхлипнул, набрал полные лёгкие воздуха и закричал.

– Заткнись, глупое отродье! – злобно процедила мамка в сторону опрокинутого сына под его набиравший обороты рёв. Она никогда не толкала слабенького Олежку в полную силу, опасаясь покалечить его и без того хлипкий организм, но тщедушный и хрупкий сын всё равно ушибся и уже закатывался в диком, нечеловеческом крике. Олег всегда визжал громко и пронзительно, как свинья при забое. Надины уши заложило. Девочка сглотнула. Ничего себе голос – сирену перекричит. С таким горлом только врагов глушить. Молодец, брат. Революционер. Так и надо. А с мамкой-то что опять случилось? Отец запил? Начальник поругал?

По опыту девочка знала, что вспышка необоснованной материнской ненависти закончится, как и всегда, слезливыми причитаниями и слюнявыми объятьями, поэтому поспешила ретироваться в коридор. Не весть какое спасение, но хотя бы безопасно. Попадать под крепкую мамкину руку не хотелось. Мать минут десять будет кричать, обзываться и драться, а потом предсказуемо успокоится, как будто ничего не случилось. Про таких людей говорят «отходчивая». А Надька терпеливая. Подождёт.

Вечером в коридоре общежития стоял вибрирующий на разные лады гул. Пахло подгоревшим маргарином. Неопрятная соседка в кое-как застёгнутом грязном халате, с дымящейся кастрюлей в руках пронеслась мимо, с деловитым равнодушием. Тут и там открывались и закрывались двери, кашляли мужики, бранились женщины. Словно огромный пчелиный улей, общага гудела, шумела, жила и вызывала желание сбежать от этих звуков и запахов подальше. В деревню. В сарай. В пахучий стог сена.

– Ненормально это, когда ребёнок в садик не ходит!

– Да тебе-то дело какое, Сима? Людка сама разберётся.